Григорий Ряжский - Дети Ванюхина
Срок улетать домой, в американский Даллас, настал, когда все, что случилось за этот жаркий московский август, если счет вести с дедовых похорон, – и страшное, и непредсказуемое, и благополучно в итоге разрешившееся, – разложилось так или иначе по своим местам, окончательно заполнив контурную карту, отреставрированную новыми семейными линиями Ванюхиных и Лурье. Карта эта не получилась простой, но для пользования вполне сгодилась. Ни с какой стороны не нашлось места диким взаимным обидам или же непреодолимым препятствиям для любого из числа новой родни. Не в курсе дел пока пребывала лишь Полина Ивановна, ну и Нина, само собой, до поры до времени в расчет приниматься не могла. За два дня до обратного рейса Москва-Нью-Йорк-Даллас Айван решился наконец и сообщил родителям новость, но только первую ее половину. Вторую же оставил на потом, предчувствуя реакцию на первую. Ирка охнула и присела. Вот оно, подумала, чего я ждала, – не с той точки началось, но началось все же. Марик ничего не сказал и не стал задавать уточняющие вопросы. Он взял для себя тайм-аут, чтобы обмозговать случившееся без эмоций в дедовой спальне.
– Можно мне подумать? – удивляясь собственному вопросу, спросил он у сына и в одиночестве, без Ирины, вышел из комнаты, оставив их один на один. По прошествии лет Марик понял, почему таким странным и нелепым получился тот его вопрос сыну, робким даже – вина над ним в те дни нависала несуществующая, о которой он никогда не задумывался прежде, вина за ненастоящее его отцовство и нечестное их с Иркой родительство, хотя на деле все было и не так, как стало видеться ему теперь, и он знал это точно, но помеха эта все равно не прогонялась и не отпускала. И это было единственной темой из важных в жизни Марка Лурье, на которую он не решался поговорить даже с женой.
– Ты не сможешь жить один, – придя в себя от изумления, выдавила Ирина, – ты не должен… – Она с тоской посмотрела сыну в глаза и внезапно жестко добавила: – Твое здоровье не предполагает самодостаточной жизни, потому что возможны любые неожиданности. В самый непредвиденный момент. И тогда кто-то должен оказаться рядом, – она продолжала неотрывно сверлить Ваню взглядом, – и это должен быть человек близкий. Самый близкий, понимаешь?
Сказала и поняла вдруг, что почти выкрикнула последние слова, ну и все, в общем, получилось нескладно: и про здоровье намек нехороший, и про собственное полноценное материнское право орать на Нининого сына, в то время как сама Нина вплотную стоит у неизвестной черты, и по новой вспыхнувшая обида на всю эту чертову советскую родину почему-то примешалась сюда, всех поначалу перепутавшую, разогнавшую, затем притянувшую к себе обратно, да не просто, а обманом, через смерть свекра Самуила Ароныча для начала, а после уж и другими звериными западнями. А осознав, умолкла так же внезапно, как и сказала слова эти: и те, что сыну предназначались, и те, что самой себе были адресованы по внутренним каналам связи.
– Понимаю, мамми, – совершенно спокойно ответил Ванька, – поэтому я хочу жениться и жить здесь со своей женой Милочкой, которую очень люблю, так же, как и всех вас.
– На ком? – опешила Ирина, готовая к какому угодно повороту в разговоре, кроме подобного. – На Милочке жениться?
– Да, – невозмутимо отреагировал сын, – жениться на Милочке Ванюхиной, которая есть чужая дочь Полины Ивановны, которая есть чужая мама моей биологической мамы, Максис грэндма, которая в хоспитал, о’кей? – И лишь в самом финале так нелепо произнесенной фразы Иван понял, что наворотил не очень по-русски, и отсюда сделал вывод, что все же волнуется.
– Повтори, пожалуйста, по-английски, – попросила Ирина, начавшая подозревать, что все, вообще все услышанное, является частью дурацкого спектакля, затеянного нестандартным сыном. Или собственного дурного сна. Айван повторил, но и теперь это на розыгрыш не походило совершенно. – Когда же ты успел все это? – тихо на этот раз пролепетала Ирина и опустилась на стул. – И банк спасти, и найти себе беременную жену…
Иван бросил взгляд на стену, туда, откуда с пыльного прямоугольника на фоне дымящегося фашистского танка улыбался старший лейтенант Лурье, подошел к матери, присел перед ней на корточки и сказал с нежностью в голосе:
– Потому что мой дедушка работал на фронте войны истребителем германских танков «Тайгер», о’кей? – и эта его новая интонация тоже была раньше Ирине незнакома.
– А как же твой университет? – Она никак не хотела поверить в реальность происходящего, слишком высок в ее жизни получался вес последних событий, пришедшихся на единицу московского времени, слишком неподъемен. – Твоя любимая математика…
– Это потом все, – уже почти совсем спокойно ответил Ваня, – сейчас главное – корпорация «Мамонт» и моя семья. – Ира вопросительно посмотрела на него в ожидании разъяснений, но он лишь улыбнулся и уточнил, как бы между делом, хотя успела проскользнуть и горделивая нотка: – У меня скоро родится ребенок. У нас с Милочкой. Этот ребенок не будет мой, но я буду его отец.
В столовую вернулся Марик, и было видно, что чего-то там он себе надумал и собирался сообщить семье. Он уже было приоткрыл рот, чтобы ознакомить присутствующих со своими выводами, сделанными в бывшей спальне Сары и Самуила, но даже не успел произнести первого звука, потому что Ирина остановила его жестом руки и сказала первой:
– Марик, я никуда не лечу, я остаюсь в Москве.
По причине послезавтрашнего убытия главы семьи Марка Самуиловича знакомство с невесткой решили не откладывать, а ехать в Мамонтовку непосредственно на следующий день. Там же, кстати, думали, повидают и Полину Ивановну, общую Нинину с будущей невесткой мать. Повидают и тоже познакомятся, коли такой неожиданной стороной все обернулось. Милочка, узнав о намеченном плане, порхала от счастья, точнее, от удовлетворения самой собой, от своей неземной привлекательности и сопутствующей ей ловкой оборотистости, хотя успела при этом подумать, что без предков Айвановых, в их отсутствие, все провернуть было бы гораздо сподручней. Подумать подумала, но поделиться мыслью с женихом не решилась. Кстати, вспомнила, что послезавтра же ровно месяц стукнет, как дядя Шура в огне сгорел. Днем она позвонила Дмитрию Валентиновичу и от имени Ивана Марковича попросила подать машину, которая соберет и доставит участников поминочных смотрин к дому Ванюхиных в Мамонтовке. Сама же унеслась наводить порядок по месту постоянного проживания. Об одном, готовясь к приезду будущей родни, не позаботилась Милочка, впрочем, как и Айван: как жениховство их объяснить людям, когда ясно станет всем, что они родня. Не самая, правда, ближняя по крови, но Айван как-никак покойной Люське внуком приходится, а сама-то – дочерью. Ванька, тот вообще, как узнал про некоторые детали подробнее от нее же, в постели на Плющихе, то даже вдумываться в эти обстоятельства не стал, пробормотал лишь что-то про математику свою, про теорию какую-то типа относительности, и поняла она, что это дело ему по барабану. Айвану действительно именно по барабану и было: слишком сладостен был открывшийся перед ним новый образ мира в лице и теле божественной Милочки, со всеми ее бархатными закоулками, ароматными складочками и опытными прикосновениями в нужные точки. Первый же его плющихинский оргазм, сконструированный густым массандровским напитком в сочетании с нежнейшей Милочкиной плотью, настолько потряс его невиданной ранее могучестью эмоционального и физиологического выброса, что впервые о неловкой левой стороне своего не слишком послушного тела Айван вспомнил лишь под утро, когда рука окончательно затекла, будучи вывернутой в непривычном направлении, а не покоилась как обычно вдоль левого бока с чуть отведенной под углом кистью.
Милочка что-то про постельные отношения между родственниками слыхала, но гипотетический этот негатив являлся столь ничтожным по сравнению с грядущими замужними благами, что гораздо проще было вычеркнуть такие думы из головы вон и более к ним не возвращаться. Ну, а про сердечную часть речи на повестке вообще не стояло, не было пока необходимых к тому подключений. Не очень, если честно, заботили ее теперь и Айвановы родители, сами Лурье. Во-первых, была у нее в братике Максовом уверенность абсолютная, так что ни одно сомнение уже не одолевало, а во-вторых, отец все одно отваливает, да и не отец он ему, если разобраться. Ну а мать, Ирина Леонидовна, остается, но разломать уже ничего не сможет, да и не захочет после всего. Кстати, и не мать она тоже ему, если строго уж совсем подходить к истории Айванчиковой.
В тот день, когда сын объявил им свои последние планы, после чего ушел ночевать к брату, Ирина поняла, что радовались они с Мариком преждевременно тому, что без последствий все останется и образуется само собой. Не образовалось. А осталось, как теперь видно, с результатом хотя и не трагическим, но довольно неясным. И не в скорых, а в отдаленных последствиях.
