М. Стедман - Свет в океане
Той же ночью Септимус Поттс снял ботинки и размял пальцы в тонких шерстяных носках. Привычно хрустнули кости в спине, и он невольно охнул. Старик сидел на краю массивной деревянной кровати, вырезанной из эвкалипта, срубленного в его собственном лесу. Тишину нарушало только мерное тиканье часов на тумбочке. Он со вздохом окинул взглядом роскошный интерьер своей спальни, освещенной электрическими лампами в матовых розовых плафонах: крахмальное белье, сверкающий глянец на мебели, портрет покойной жены Эллен. Перед ним снова возник образ перепуганной и растерянной внучки, похожей на затравленного зверька. Никто не верил, что она могла выжить, и только Ханна не теряла надежды. Жизнь! Кому ведомо, что нам в ней уготовано?
До сцены в саду он был уверен, что после смерти Эллен ему больше никогда не приведется видеть на лицах близких такого отчаяния и безутешного горя от потери матери. Казалось, что жизнь уже не могла преподнести ему никаких сюрпризов, но как горько он ошибался! Представив всю глубину страданий малышки, он почувствовал, как предательские сомнения закрадываются в его душу. Кто знает… возможно, отнимать у девочки женщину, которую она считала матерью, было слишком жестоко…
Он снова взглянул на портрет Эллен. У Грейс такой же подбородок. Может, она вырастет такой же красивой, как и ее бабушка. Снова нахлынули воспоминания, вернув его в прошлое, и перед глазами пронеслись картины семейных праздников, когда они все вместе отмечали Рождество и дни рождения. Он так хотел, чтобы в их семье все было хорошо! Ему вспомнилось искаженное мукой лицо Ханны, и стало не по себе от стыда: точно такое же выражение было и у него, когда он пытался отговорить дочь от брака с Фрэнком.
Нет! Девочка должна находиться с ними, ведь это и есть ее настоящая семья! Они же в ней души не будут чаять! И в конце концов она привыкнет к своему настоящему дому и родной матери. Только бы у Ханны хватило сил все это пережить и дождаться.
К глазам подступили слезы, и старик почувствовал, как его охватывает гнев. Кто-то должен за это ответить! Ответить за все страдания, которые причинили его дочери! Как можно было найти крошечного младенца и оставить его себе, как какой-то сувенир?
Септимус отбросил назойливые сомнения. Он не мог изменить прошлого и те годы, что отказывался признавать существование Фрэнка, но в его силах было хоть что-то сделать сейчас! Шербурн понесет наказание за те страдания, что причинил Ханне. Обязательно!
Старик погасил лампу и снова посмотрел на портрет Эллен в серебряной рамке, тускло поблескивавшей в лунном свете. И выкинул из головы все мысли о переживаниях, которые наверняка не давали Грейсмаркам спать той ночью.
Глава 27
С момента возвращения в Партагез Изабель постоянно ловила себя на мысли, что ищет Люси — куда она могла запропаститься? Не пора ли укладывать ее спать? Чем она будет кормить ее на ужин? Затем разум напоминал обо всем случившемся, и она каждый раз заново переживала трагедию потери ребенка. Что происходит с ее девочкой? Кто ее кормит, переодевает? Люси наверняка никак не может успокоиться!
При мысли о том, как жалобно сморщилось личико девочки, когда ее заставили проглотить горькую таблетку снотворного, у Изабель комок подкатывался к горлу и сжималось сердце. Она старалась вытеснить эти воспоминания другими: как Люси играла в песке; как закрывала нос, прыгая в воду; как спала ночью — такая спокойная, тихая и безмятежная. На свете нет ничего прекраснее, чем наблюдать за своим спящим ребенком. Воспоминания о Люси хранила каждая клеточка Изабель: пальцы помнили мягкость волос, когда она их расчесывала; бедра помнили тяжесть сидевшего на них ребенка и как она крепко обхватывала ее за талию своими ножками; какая мягкая у нее на щеках кожа…
Она погружалась в эти воспоминания и находила в них утешение, будто нектар в умирающем цветке, и при этом сознавала, что где-то глубоко внутри в ней поселилось нечто темное, посмотреть на которое она не решалась. Это приходило к ней во сне, непонятное и страшное, и звало: «Иззи, Иззи, любимая…» — но она не могла обернуться и только съеживалась, будто хотела плечами закрыть уши и ничего не слышать. Она просыпалась, жадно хватая воздух и чувствуя тошноту.
Тем временем родители принимали молчание Изабель за неуместную верность мужу. «Мне нечего сказать» были единственными словами, которые она произнесла в самый первый день после возвращения домой и повторяла каждый раз, когда Билл и Виолетта пытались заговорить о Томе и выяснить, что случилось.
Камеры в полицейском участке обычно служили для того, чтобы дать возможность арестованным пьяным проспаться, а разбушевавшимся мужьям образумиться и пообещать впредь не давать воли кулакам. При этом дежурные даже не всегда запирали камеры, а если под стражей содержался кто-то из знакомых, то его могли запросто привести в приемную и скоротать с ним скучную смену за картами, взяв, естественно, клятвенное обещание, что тот не попытается сбежать.
Сегодня Гарри Гарстоуну наконец-то довелось охранять настоящего преступника, что наполняло его душу волнующим трепетом. Он до сих пор переживал, что той ночью в прошлом году, когда из Карридейла доставили Боба Хитчинга, дежурил не он. После Галлиполи Боб был не в своем уме: повздорив с братом, жившим на соседней ферме, из-за материнского наследства, он в беспамятстве схватил нож для разделки мяса и зарезал его. За это преступление его потом повесили. И вот теперь Гарстоун, сверившись с инструкцией по содержанию заключенных, был преисполнен решимости не отступать от предписаний ни на йоту.
Когда Ральф попросил о встрече с Томом, констебль устроил настоящее представление: он полистал инструкцию, надул щеки и, скривив губы, произнес:
— Извините, капитан Эддикотт. Я бы вас, конечно, пропустил, но здесь говорится…
— Не болтай чепухи, Гарри Гарстоун, не то я все расскажу твоей матери!
— Но здесь черным по белому написано…
Стены в полицейском участке были тонкими, и констебля прервал сержант Вернон Наккей, которому и не нужно было подниматься из-за стола и выходить из кабинета, чтобы отдать нужные распоряжения:
— Не дури, Гарстоун! У нас сидит смотритель маяка, а не Нед Келли [21]! Пропусти его!
Униженный констебль обиженно гремел ключами, пока отпирал дверь, спускался по ступенькам и вел Ральфа по коридору, где находились несколько камер, забранных решетками. В одной из них на койке у стены сидел Том.
— Том! — произнес шкипер. Его посеревшее лицо казалось застывшим.
— Ральф! — кивнул в ответ Том.
— Я пришел сразу, как смог. Хильда передает привет. И Блюи тоже, — сказал он, передавая приветы, будто опустошая карманы от мелочи.
Том снова кивнул.
Какое-то время оба сидели, не произнося ни слова. Наконец Ральф нарушил молчание:
— Если хочешь, я уйду…
— Нет, я рад, что ты пришел. Правда, сказать мне особо нечего. Ничего, если мы немного помолчим?
У Ральфа было много вопросов, как своих, так и тех, что наказала задать жена, но он послушно замолчал и устроился на хлипком стуле. Воздух постепенно прогревался, и деревянные стены потрескивали, будто разминая после сна мышцы. Доносился веселый щебет медоносов [22] и трясогузок. Пару раз проехали машины, заглушая ревом двигателей звонкое стрекотание сверчков и цикад.
В голове у Ральфа роилось множество мыслей, и он прилагал немалые усилия, чтобы удержаться от расспросов. Ему так хотелось подняться и встряхнуть Тома за плечи, что пришлось даже засунуть ладони под себя. Наконец, не в силах больше сдерживаться, он воскликнул:
— Бога ради, Том, в чем дело? Что это за слухи, что Люси — ребенок Ронфельдтов?
— Это правда.
— Но… как… какого черта?..
— Я уже объяснял это полиции, Ральф. Я не горжусь тем, что совершил.
— Ты… ты это имел в виду тогда на Янусе, когда говорил, что хочешь поступить правильно?
— Все не так просто.
Наступило долгое молчание.
— Расскажи мне, что произошло.
— Это ни к чему, Ральф. Я принял плохое решение тогда и теперь должен за него ответить.
— Бога ради, парень, позволь мне по крайней мере тебе помочь!
— Это не в твоих силах. Во всем виноват я один, мне и отвечать.
— Что бы там ни было, ты хороший человек, и я не допущу, чтобы ты вот так пошел ко дну! — Шкипер поднялся. — Позволь мне найти хорошего адвоката — посмотрим, что он посоветует.
— Адвокат тоже ничем не может помочь, Ральф. Скорее, тут нужен священник.
— Но все, что о тебе болтают, — просто чушь несусветная!
— Не все, Ральф.
— Тогда скажи мне в глаза, что все это правда! Что ты угрожал Изабель! Посмотри мне в глаза и скажи это, и я от тебя отстану.
Том внимательно разглядывал трещинку на деревянной доске.
