Герберт Розендорфер - Большое соло для Антона
Сам Бундтрок – так уж нужно было говорить, выступая перед кружком, – странным образом не имел психологических проблем, довлеющих над его душой. Антон Л. много размышлял по поводу Бундтрока после того, как он вышел из его кружка, и особенно после того, как вскоре получил известие о его смерти. (В общем Бундтрок все еще продолжал импонировать Антону Л., он пошел на похороны, но, услышав там, как В.А. Шлаппнер каркающим голосом отдает распоряжения о прохождении траурной процессии, ушел и только на следующий день положил цветы на могилу.) Антон Л. попытался разобраться в характере Бундтрока. Он вывел формулу его существа: утонченный свин, но тут же поставил в уме напротив этой формулы вопросительный знак. Утонченный свин? Бундтрок был чувственным человеком. Фальстафом. Сальные анекдоты, хорошее пиво, вкусная еда и голые девочки радовали его так и оставшийся до последних дней детским нрав. Женщины интересовали его всегда. Он женился (естественно по очереди) на всех женщинах-докторшах и ассистентках, наконец, уже в возрасте за шестьдесят, на седьмой и последней, вместе с которой он вознес свой неослабевающий интерес к половым сношениям на небывалую высоту: вместе с ней издал историю искусства секса. Но душевных проблем у «утонченного свина» (пусть даже со знаком вопроса) не было. Он блаженно нежился в своей утонченной трясине. Но вероятно, размышлял Антон Л., ему как раз и нужен был такой простой нрав, чтобы стать центром группы духовных инвалидов.
С душевными страданиями это дело одно. В общем, надуманных душевных страданий не существует, а если себе придумать психоз, то он-таки наступает, пусть даже и надуманный. Вопрос заключается лишь в том, достаточно ли имеется времени, чтобы над этим поразмыслить. В большинстве своем основа кружка Бундтрока состояла из людей пропащих (а не был ли Антон Л. пропащим человеком?), которые имели счастье – или несчастье, – что об их средствах к существованию заботились другие или что они обучились профессии, которая не занимала у них слишком много времени, чтобы они могли углубиться в мысли о себе самих; так, например, как дело обстояло с Йенсом Лиферингом, архитектурным чиновником, или с фрейлейн доктором Ингеборг Шмилль, телкообразным существом с выдающейся вперед челюстью. Фрейлейн доктор Шмилль была членом большого адвокатского товарищества, но кроме этого имела так называемые духовные интересы. С фрау Астрид Делиус она с удовольствием говорила о книгах (которые они обе не читали). Фрейлейн доктор Шмилль старалась при случае трогательным, хотя и безуспешным образом быть «бесшабашной». Она с удовольствием носила застегнутое и завязанное до самой шеи платье из материала под крокодиловую кожу, поверх которого был наброшен платок, и заплетала действительно красивые, темные, тяжелые волосы кругами вокруг головы, что, наверное, должно было, как это задумывалось, выглядеть демонически.
Доктор Дункельхаймер из Бракведе, невысокий, добродушный человек, не так давно после многолетнего обучения непростой специальности «театроведение», получил пост четвертого драматурга в Государственной опере. Эта работа его особо не вдохновляла, ибо его задача заключалась в том, чтобы отобрать фотографии для программок и отнести их в типографию, где с них изготовили бы клише. Доктора Дункельхаймера все любили, потому что он почти всегда был мил и доброжелателен, хотя и обладал опасным свойством: как и многие северные немцы он имел страсть поговорить. Он говорил очень красиво, причем к содержанию своих речей он особых требований не выдвигал. У него было чрезвычайно много друзей и знакомых, и он постоянно договаривался на всевозможные разговоры и консультации. Так как говорил он не только красиво, но и долго, он забывал о месте и о времени, и нередко ему приходилось, заламывая от отчаяния руки, прерываться, торопясь на вторую встречу, в то время, когда он должен был бы быть уже на третьей. Таким образом, его день постоянно сдвигался на часы, к тому же доктор Дункельхаймер все время более или менее случайно встречал по дороге друзей и знакомых, конечно же, и здесь он не мог устоять от соблазна красиво поговорить. Таки образом, медленно сдвигался не только ход дня, но и ход жизни доктора Дункельхаймера на дни и на недели. Когда Антон Л. с ним познакомился, доктор Дункельхаймер отставал уже на несколько месяцев. Поэтому в общем-то милый в основе своей доктор Дункельхаймер был жалким, суетливым человеком. В кружке Бундтрока это считалось интереснейшей психологической проблемой. (О нем избегали говорить «ненадежный» и «непунктуальный», в кружке Бундтрока, говоря на их жаргоне, он был «нерассчитавшим».)
В отличие же от него по-настоящему аккуратными были доктора Клинтц. Их зубоврачебная практика процветала. Она, фрау доктор Барбара Клинтц, единственная из ядра кружка Бундтрока рассматривала метания его членов с ироническим предубеждением. Господин же доктор Клинтц страдал оттого, что, как говорил он сам, выбрал не ту профессию. «Как это может удовлетворять человека, – говаривал он при случае, – постоянно заглядывать в рот другим?» Доктор Клинтц на самом деле страдал. Дело дошло до того, что он тайно подверг себя настоящему психологическому лечению. Однако психоаналитик, который его консультировал, тоже ничем ему помочь не смог. После анализа некоторых снов душевный врач сделал вывод, что доктор Клинтц испытывал внутреннее отвращение не только к профессии зубного врача, а, более того, ко всем мыслимым профессиям вообще. Доктор Клинтц был близок к помешательству. Душевный врач анализировал дальше. Через год он сделал вывод, что существовала лишь одна профессия, против которой у доктора Клинтца не возникало внутреннего сопротивления: машинист локомотива. Но сменить свою профессию на эту доктор Клинтц так решиться и не смог.
Теодорих Линденшмитт (чтобы сказать сразу: он был соперником Антона Л. в почитании фрау доктора Клинтц) был музыкальным историком, скромно жил за счет побочной работы над музыкальным словарем; со своей работой он уже трижды завалил должность заведующего кафедрой по своей специальности. Дописана она, по-видимому, так никогда и не была.
Фрау Астрид Делиус была разведенной женщиной лет сорока. («Никто этому не верит! Мне никто не верит! – выкрикивала она всегда, когда разговор заходил о возрасте – Никто не верит, что мне сорок». Разумеется, никто не противоречил.) Она и ее друг Шлаппнер жили на алименты, которые платил ей ее бывший муж. И Шлаппнер душевных страданий не существует, а если себе придумать психоз, то он-таки наступает, пусть даже и надуманный. Вопрос заключается лишь в том, достаточно ли имеется времени, чтобы над этим поразмыслить. В большинстве своем основа кружка Бундтрока состояла из людей пропащих (а не был ли Антон Л. пропащим человеком?), которые имели счастье – или несчастье, – что об их средствах к существованию заботились другие или что они обучились профессии, которая не занимала у них слишком много времени, чтобы они могли углубиться в мысли о себе самих; так, например, как дело обстояло с Йенсом Лиферингом, архитектурным чиновником, или с фрейлейн доктором Ингеборг Шмилль, телкообразным существом с выдающейся вперед челюстью. Фрейлейн доктор Шмилль была членом большого адвокатского товарищества, но кроме этого имела так называемые духовные интересы. С фрау Астрид Делиус она с удовольствием говорила о книгах (которые они обе не читали). Фрейлейн доктор Шмилль старалась при случае трогательным, хотя и безуспешным образом быть «бесшабашной». Она с удовольствием носила застегнутое и завязанное до самой шеи платье из материала под крокодиловую кожу, поверх которого был наброшен платок, и заплетала действительно красивые, темные, тяжелые волосы кругами вокруг головы, что, наверное, должно было, как это задумывалось, выглядеть демонически.
Доктор Дункельхаймер из Бракведе, невысокий, добродушный человек, не так давно после многолетнего обучения непростой специальности «театроведение», получил пост четвертого драматурга в Государственной опере. Эта работа его особо не вдохновляла, ибо его задача заключалась в том, чтобы отобрать фотографии для программок и отнести их в типографию, где с них изготовили бы клише. Доктора Дункельхаймера все любили, потому что он почти всегда был мил и доброжелателен, хотя и обладал опасным свойством: как и многие северные немцы он имел страсть поговорить. Он говорил очень красиво, причем к содержанию своих речей он особых требований не выдвигал. У него было чрезвычайно много друзей и знакомых, и он постоянно договаривался на всевозможные разговоры и консультации. Так как говорил он не только красиво, но и долго, он забывал о месте и о времени, и нередко ему приходилось, заламывая от отчаяния руки, прерываться, торопясь на вторую встречу, в то время, когда он должен был бы быть уже на третьей. Таким образом, его день постоянно сдвигался на часы, к тому же доктор Дункельхаймер все время более или менее случайно встречал по дороге друзей и знакомых, конечно же, и здесь он не мог устоять от соблазна красиво поговорить. Таки образом, медленно сдвигался не только ход дня, но и ход жизни доктора Дункельхаймера на дни и на недели. Когда Антон Л. с ним познакомился, доктор Дункельхаймер отставал уже на несколько месяцев. Поэтому в общем-то милый в основе своей доктор Дункельхаймер был жалким, суетливым человеком. В кружке Бундтрока это считалось интереснейшей психологической проблемой. (О нем избегали говорить «ненадежный» и «непунктуальный», в кружке Бундтрока, говоря на их жаргоне, он был «нерассчитавшим».)
