Женя Павловская - Обще-житие (сборник)
Я лично к роли практики в процессе познания отношусь с уважением. Помнится, на четвертом курсе на экзамене по философии мне попался именно такой вопрос. Познания этого вопроса у меня не было вообще в силу глубокого незнакомства с марксистско-ленинскими источниками. Ибо отсутствовала практика посещения семинаров. Стипендия и, следовательно, многое висело на волоске. И я в панике на скорую руку смастрячила что-то свое, по-моему вполне миленькое. Но профессор (пил он, царство ему небесное, от тихой ненависти к советской власти — это я уже после узнала), ухмыльнувшись, очень тихо сказал: «То, что вы, девочка, сейчас сочинили, давно известно и осуждено как крайне реакционная идеалистическая теория. За смелость ставлю четыре… девочка».
Видимо, не шибко умственная эта теория была, если я за полчаса ее из ничего сляпала. Однако горжусь, так как других достижений в области философии не имею. Беспечно ем мясное с молочным. Часто, подобно жене Лота, оглядываюсь. Не зря столб был соляной — окаменевшие слезы. А Содом-то отстроили — рестораны, клубы, казино, газета «Вечерний Содом», везде асфальт, пункты обмена валюты… Хорошенькие соляные столбики в киосках продают. Туристы толпой едут.
Профессор философии, умница, астеник, грустный пьяница, нежный циник, всего годик не дожил до похорон советской власти. Я была в него немного влюблена.
GOD BLESS AMERICA
Это жизнь такая наша,Это лажа, друг мой, лажа,В жмурки старая игра.Вот берёзовая каша,Вот ежовая икра.
Это, друг мой, наша ноша,Это наша хата с краю.Наш тупой у горла нож.Правда — язва мороваяНе скажу, хотя и знаю,Нас спасает только ложь.
Дом игрушечный, стеклянныйДо чего хорош наш дом!Наша радость постоянна,Лесть тонка и не жеманна.Только месяц окаянный,Только месяц окаянныйНе под тем висит углом…
Дорогой длинною
Нет, не полюбила я Вену. Так искренне, так страстно не полюбила, что мечтаю вновь посетить этот город музеев, вальсов, оперы, знаменитых пирожных и международных конференций для реабилитации его репутации. Извиниться, в общем, перед ним. Пусть на меня не обижается.
С Советским Союзом мы разводились долго. Восемь лет родина не давала нам развода — нет, не любила, но, видимо, ценила. От Москвы до самых до окраин не мыслила своего существования без нашей непримечательной семьи. Но в процессе перестройки (то бишь капитального ремонта) всегда недосмотр и пропажа случаются. Вот и упустили, отпустили, выпустили нас наконец в общей панике.
Значительные события жизни почему-то имеют юмористическую привычку случаться в наименее подходящий момент. В марте того года я после длительной моральной подготовки приступила к чистке кухонной плиты. И тут позвонила сотрудница ОВИРа, моя тезка, как мне кажется, тайно сочувствовавшая мне. Может быть оттого, что я никогда не орала на нее и даже отчасти жалела, понимая, что каждая из нас тянет свою, редко выбранную по собственному желанию, лямку. Она однажды даже горько жаловалась мне на просчеты в воспитании местного населения, которое, кинувшись озверелой толпой в электричку, повалило ее с ног и промчалось стадом по ее нежной майорской спине. Сломали два ребра. Ну народ!
— Вашей семье дано разрешение выехать на постоянное место жительства в государство Израиль.
— Враждебное! — с трудом сдержалась я, чтобы не подправить. Стилистика штампа — дело святое. Уважаю.
— Как вас оформлять? Через Чоп поездом или самолетом через Шереметьево?
Ошарашенная, я соображала слабо, посему тупо молчала, прикидывая, стоит ли уже теперь дочищать плиту.
— Конечно, через Чоп больше вещей провезти можно, — сдержанно намекнула мне тезка в погонах. — Да какие у вас особенные вещи? А мама ваша, между прочим, немолодая уже.
— Через Шереметьево, конечно, да, спасибо, — продемонстрировала я некую понятливость.
Три дня всей семьей жили на креслах в Шереметьево, поддерживая организм брезентовыми пирожками с джемом, лихорадочно перепаковывая чемоданы по советам знатоков. Эти практичные люди откуда-то доподлинно знали, что мужские рубашки надо класть под низ, а ложки с вилками запихивать в носки. Иные авторитеты утверждали, что сверху непременно должно быть дамское белье — видимо, в расчете на эстетическую ранимость таможенников, которые в ужасе отшатнутся при виде несгибаемых бюстгальтеров «Made in Russia» и резиновых бандажей для поддержания чулок. Завязывались и распадались знакомства. Тело приняло форму кресла, в котором я спала. Рядом по-цыгански, на расстеленном по грязному полу одеяле, проживала компания колхозного вида мужиков и баб.
— Эй, Марта! Сходила бы за молоком-то для малого!
— Пусть Вальтер сгоняет, небось не переломится, бугай!
Пробирались из степей Казахстана в родимый Дойчланд, бедолаги…
В день отлета выяснилось, что необходима еще какая-то двадцать пятая — ну сколько можно? — бумага с печатью из австрийского посольства. Без нее никак. Торопливо матерясь, помчалась, добыла с воем, с боем. В Москве март, мелкий дождь, глубокие лужи. На обочине машу руками, ловлю такси — злая, в светлом пальто и в шляпе с полями (принарядилась, чтобы перед заграницей-то не осрамиться). Пролетела черная «Волга», специально по луже, обдала жидкой землей отечества с ног до головы. «Вот и попрощались», — шепнула я и резко развеселилась. Что ни говори, это был и символичный, и вполне театральный финал. Влажный поцелуй под занавес.
Весь полет до Вены, не отвлекаясь, думала о том, что самолет «Аэрофлота» — часть советской территории с любыми вытекающими последствиями. Хороших вытекающих последствий я не ждала. В интереснейшее двадцатилетие (примерно от 70-го до 90-го года) скороспелкой возник фольклор «отказников». Например, известен канонический текст о двух сестрах и бриллиантах в каблуке. Значит, так: одна сестра уезжала в Израиль и спрятала бриллианты в каблук босоножки. Потом, уже в аэропорту, чего-то вдруг забоялась и, от греха подальше, поменялась босоножками с остающейся сестрой. Через десять минут, у самого пропускного пункта, бдительный таможенник, информированный о коварных хитростях отщепенцев, скомандовал: «А ну-ка, гражданка Минкина, быстро, поменяйтесь со своей родственницей обувью! Теперь проходите!»…
Рассказывали также, как большую семью (непременно с парализованной бабушкой, без нее сюжет не пляшет) высадили из готовящегося взлететь самолета — мол, пардон, граждане евреи, ошибочка с документами вышла. Одной маленькой справочки не хватает. А квартира-то уже занята другими, мебель вся продана, куплена каракулевая шуба, рублей ни одного, ночевать негде…
Из летящего самолета нас, скорее всего, не высадят, но свободно могут в Вене не выпустить. Самолет советская ведь территория. Граница Родины на замке — тем же рейсом пожалте назад в Шереметьево. В порядке любезности обратный билет бесплатно — подарок «Аэрофлота» дорогим клиентам.
Честно говоря, легенды о невыпуске из самолета еще не существовало, и я, жуя аэрофлотовский бутерброд над облаками, сочиняла ее про нас, про запас. Страшно переживала, входила в образ и загодя сочиняла текст ихнего подлого издевательства и своего ответного праведного скандала.
Первая заграница — венский аэропорт. Все уже! Теперь им нас — нет уж, не достать, ручоночки коротки! Выскочили из-за решетки! Проскочили! И я заплакала. Не от радости и не от грусти, просто слезы полились. Чистая физиология. Возможно от горько-свежего запаха молодой травы под солнцем. Тем временем табунок хороших евреев, направляющихся в Израиль, построили и увели под вооруженным конвоем в какой-то сарай. Нас, плохих евреев и примкнувших к нам инородцев, обманувших ОВИР с «Сохнутом» и намылившихся в Америку, бросили на поле ждать багаж. Охранять подобную публику никто не собирался ввиду ее низкой идеологической и моральной ценности: надули географическую родину, готовы предать историческую. Вот и парьтесь тут в норковых малахаях!..
Наконец прибыли на тележке раздутые эмигрантские чемоданы. «Ждать!» — объяснили нам на пальцах. Через двадцать минут возникли на рафике разбитной чернявый хлопец с высокой девицей без особых примет. Под мрачными взглядами нашей бестолковой, но бдительной стайки хлопец споро перекидал чемоданы, баулы, коробки. «Сидайте, панове, зараз ув отел. Все вери вел будет! Шнель!» «Шнель», в отличие от «вери вел», панству не понравился, но в транспорт залезли.
Сейчас увидим заграницу! Прилипли носами к окнам. Пейзаж пока что не вдохновлял — серые хрущебовидные дома, бетонные столбы с ихними надписями, кирпичное здание казарменного вида с зарешеченными окнами… Неужели это и есть та самая упоительная Вена, куда даже и не всякого партийного пускали — нечего, мол, нашему советскому человеку на глубоко чуждое пялиться! Столица ароматно загнивающей капстраны, сон в майскую ночь, поле чудес… Ладно, подождем, все еще впереди: нас ждет отель! Настоящий западный отель! Небось, не районный клоповник!
