Пер Энквист - Визит лейб-медика
Они долго сидели молча. Гульберг смотрел на вдовствующую королеву и вновь поражался ее непостижимой любви к своему сыну, которого она всегда держала за руку, словно не желая выпускать на свободу. Это было непостижимо, но она его любила. И она действительно, с пугавшим его холодным отчаянием считала, что этот недоразвитый сын станет Божьим избранником и обретет всю полноту власти над страной, что можно было закрыть глаза на его никудышную внешность, его деформированную голову, его дрожь, его нелепые, заученные тирады, его пируэты; она словно бы совершенно не принимала во внимание это внешнее и видела какой-то внутренний свет, которому до сих пор не дали пробиться наружу.
Она видела, что в этой невзрачной оболочке горел свет Божий, что ее сын был Божьим избранником, и что их задачей было лишь расчистить дорогу. Чтобы свет мог вырваться наружу. И, словно бы услышав и поняв его мысли, она провела рукой по щеке принца, обнаружила, что она липкая, достала кружевной носовой платок, вытерла слюни у него вокруг рта и сказала:
— Да. Господь поможет нам. И я вижу свет Божий и в этом невзрачном образе.
Гульберг тяжело вздохнул. Свет Божий в этом невзрачном образе. Она говорила о своем сыне. Но он знал, что это относилось и к нему самому. Самые последние, самые невзрачные, они несут в себе свет Божий. Он вздохнул, это прозвучало так, словно он всхлипнул; но ведь быть этого не могло.
Он взял себя в руки. И начал докладывать о двух планах, которые он придумал и которые следовало испробовать, один за другим, если восстание матросов не принесет результата, что, к сожалению, уже произошло; и что в этом случае самые невзрачные и незначительные, но все же имеющие внутри свет Божий, должны продолжать борьбу за чистоту.
5
В тот же вечер в Хиршхольм был послан Рантцау, для осуществления того маленького плана, который должен был вступить в силу после восстания норвежских матросов.
План этот был очень простым; Гульберг считал, что маленькие планы иногда удаются, те, что включают очень малое количество людей, никаких скоплений войск, никаких масс, лишь нескольких избранных.
Этот простой план включал двух друзей Струэнсе — Рантцау и Бранда.
Они тайно встретились на постоялом дворе, в двух километрах от Хиршхольма. Рантцау объяснил, что ситуация критическая и необходимо действовать. Запрет на самогоноварение должен был бы быть умным, но оказался глупым. Народ вышел на улицы с демонстрациями. Свержение Струэнсе было лишь вопросом времени. Царил хаос, повсюду памфлеты, сатира, насмешки над Струэнсе и королевой. Все вокруг кипело.
— Он думает, что он — друг народа, — с горечью сказал Бранд, — а они его ненавидят. Все, что он сделал, он сделал для них, а они его ненавидят. Народ съедает своего благодетеля. И все же он это заслужил. Ему хотелось сделать все сразу.
— Нетерпение хороших людей, — ответил Рантцау, — страшнее терпения плохих. Всему, всему я его научил! А этому — нет.
Потом Рантцау рассказал о плане. Бранд должен был сообщить королю, что Струэнсе с королевой хотят его убить. Поэтому его необходимо спасать. Ключом ко всему был король. Если бы он оказался в Копенгагене, вне контроля Струэнсе, остальное было бы просто.
— А потом?
— Потом Струэнсе должен умереть.
На следующий день этот план провалился; происшедшее было столь абсурдно комичным, что такого развития событий предвидеть не мог никто.
А произошло следующее.
Около пяти часов вечера король подвергся необъяснимому приступу гнева, выбежал на мост и закричал, что хочет утопиться; когда прибежал Струэнсе, он вдруг опустился на колени, обхватил ноги Струэнсе и, рыдая, спросил, правда ли, что он должен умереть. Струэнсе попытался его успокоить, погладив его по макушке и по лбу, но Кристиан от этого еще больше разволновался и спросил, правда ли это.
— Что Ваше Величество имеет в виду? — спросил Струэнсе.
— Это правда, что вы хотите убить меня? — жалобно простонал король. — Разве вы не один из «семерки»? Ответьте мне, вы не один из них?
С этого все началось. Они вдвоем стояли на мосту. И король все называл и называл его по имени.
— Струэнсе? — прошептал он, — Струэнсе… Струэнсе… Струэнсе?
— Что случилось, друг мой?
— Это правда, то, что мне поведал Бранд?
— Что он Вам поведал?
— Он хочет тайно увезти меня в Копенгаген. С наступлением темноты. Сегодня вечером!!! Чтобы помешать вам убить меня. Потом они хотят убить вас. Это правда, что вы хотите меня убить?
Вот так и вышло, что этот маленький, очень простой план потерпел неудачу. Они не понимали, что Струэнсе принадлежит к «семерке». Они также не понимали и еще одного нюанса; поэтому они потерпели неудачу, поэтому они показали свою ограниченность, поэтому воля короля расстроила их покушение.
Понял лишь Струэнсе, но только после того, как спросил.
— Зачем Вы это рассказываете, если Вы думаете, что я хочу Вас убить?
Тогда Кристиан сказал лишь:
— Бранд был врагом Катрин Сапожок. Он очернял ее. А она — Владычица Вселенной. Поэтому я его ненавижу.
Вот так и вышло, что второй план не удался.
Он вызвал Бранда на допрос, и тот сразу же сознался.
Бранд, безо всякого приказания, упал на колени.
Вот какая сцена разыгрывалась в левой гостиной, рядом с рабочим кабинетом Струэнсе в Хиршхольмском дворце. Был конец ноябрьского дня: Бранд стоял на коленях, склонив голову, а Струэнсе стоял, повернувшись к нему спиной, словно был не в силах видеть позу своего друга.
— Мне следовало бы приказать убить тебя, — сказал он.
— Да.
— Революция пожирает своих детей. Но если она уничтожит и тебя, то у меня больше не останется ни одного друга.
— Да.
— Я не хочу тебя убивать.
Последовало продолжительное молчание; Бранд по-прежнему стоял на коленях и ждал.
— Королева хочет, — сказал затем Струэнсе, — как можно скорее вернуться в Копенгаген. Никто из нас не питает особых надежд, но она хочет вернуться. Королева этого желает. У меня нет других желаний. Ты поедешь с нами?
Бранд не ответил.
— Вокруг нас сделалось так тихо, — продолжал Струэнсе. — Ты можешь покинуть нас, если захочешь. Ты можешь поехать к… Гульбергу. И Рантцау. И я не буду тебя осуждать.
Бранд ничего не ответил, но разразился рыданиями.
— Это распутье, — сказал Струэнсе. — Распутье, как обычно говорят. Как ты поступишь?
Воцарилось очень долгое молчание, потом Бранд медленно поднялся.
— Я последую за тобой, — сказал он.
— Спасибо. Возьми с собой флейту. И поиграй нам в карете.
Прежде чем следующим вечером разойтись по экипажам, они собрались для краткой беседы, за чаем, в дальней гостиной.
Они разожгли камин, но свечей не зажигали. Они были готовы к поездке. Король Кристиан VII, королева Каролина Матильда, Эневольд Бранд и Струэнсе.
Свет исходил только от камина.
— Если бы нам довелось прожить вторую жизнь, — спросил, наконец, Струэнсе, — если бы нам дали новую жизнь, новую возможность, кем бы мы тогда хотели быть?
— Художником-витражистом, — сказала королева. — В каком-нибудь соборе в Англии.
— Актером, — ответил Бранд.
— Человеком, который засевает поле, — сказал король.
Потом воцарилась тишина.
— А ты? — спросила королева Струэнсе, — кем хочешь быть ты?
Он долго всматривался в лица своих друзей в этот последний вечер в Хиршхольме, потом встал и сказал:
— Врачом.
И затем:
— Карета подана.
В ту же ночь они уехали в Копенгаген.
Они сидели вчетвером в одной карете: король, королева, Бранд и Струэнсе.
Остальные должны были последовать за ними позже.
Карета, словно силуэт в ночи.
Бранд играл на своей флейте, очень тихо и мягко, то ли траурную мелодию, то ли жалобную песнь, или — для одного из них — хвалебную песнь Владычице Вселенной.
Часть 5
МАСКАРАД
Глава 14
Последняя трапеза
1
Теперь Гульберг видел это все более отчетливо. Водовороты этой реки теперь поддавались толкованию.
Ему пригодился опыт анализа «Потерянного Рая» Мильтона. Это научило его толковать образы и, вместе с тем, подходить к ним критически. Образ факела, распространяющего черную тьму, представление Струэнсе о болезни Кристиана, этот образ можно было, primo: отбросить, поскольку в нем не хватало логики, но secundo: принять как образ просвещения.
Он пишет, что такой взгляд на метафору выдает разницу между поэтом и политиком. Поэт создает ошибочный образ, сам того не подозревая. А политик смотрит в корень и открывает неожиданную для поэта сферу применения образа.
