Йоханнес Зиммель - Господь хранит любящих
— Там находится контора моего адвоката.
— Вашего адвоката?
— Видите ли, Пауль, ответ лежит на поверхности. Вы, а потом и Сибилла попробуете покуситься на мою жизнь. — Она говорила тоном учительницы, растолковывающей тупому ученику теорему Пифагора. — Мне бы не хотелось быть убитой, как господин Тренти. Поэтому я отдам ваш паспорт на сохранение моему адвокату. С этого момента я буду ежедневно заходить к нему в шестнадцать часов. И, если однажды в шестнадцать часов меня не будет, ровно через два часа он вскроет конверт, найдет ваш паспорт и прочтет вложенную в него записку.
— И что в записке?
— Там написано, что это паспорт человека, который меня убил, — ответила Петра Венд и улыбнулась.
8
Снова пошел снег.
Теперь такси проезжало через арку ворот Хофбурга[79] с его огромными кариатидами, поддерживающими балконы над въездами. На гигантских головах и плечах аллегорических женщин лежал снег. Я сказал:
— Каждый день в шестнадцать часов… Следовательно, если я убью вас в семнадцать, у меня будет двадцать три часа форы, чтобы покинуть страну.
— Без паспорта вы из страны не выедете, господин Голланд. А за двадцать три часа вам не раздобыть фальшивку.
— Все правильно, — ответил я. — Вы действительно все рассчитали, Петра.
— О да, Пауль, да.
Дом номер десять на Зейлерштетте был старой массивной постройкой. Мы позвонили, открыл заспанный портье, и мы с Петрой поднялись на второй этаж. Здесь была зарешеченная дверь, за которой находилась контора адвоката. Под табличкой с его именем была щель для почты. В нее Петра и бросила конверт с моим паспортом. Я услышал, как он упал на пол по ту сторону двери, окончательно и бесповоротно.
— Пошли! — Петра быстро повернула назад, уверенная, решительная. По сырым, тускло освещенным лестничным пролетам с древним лифтом, не функционирующим со времен войны, неслась она впереди меня с видом женщины, только что удачно застраховавшей свою жизнь.
«Время, — думал я, еле поспевая за нею, — время. Теперь мне нужно время. Если у меня будет время, мне обязательно придет в голову какой-нибудь выход. Только не наломать дров!» Я был ошеломлен: неужели я мог настолько ошибиться в человеке?!
Мы поехали на Гринцигералле.
Дорогу заметали густые снежные вихри. Потеплело. Вокруг уличных фонарей светились туманные ореолы.
Когда мы вошли в ее мансарду, Петра спросила:
— Сразу пойдете спать или что-нибудь выпьете?
— Петра, я люблю Сибиллу!
— Естественно, вы ее любите, я в этом никогда не сомневалась.
— Пожалуйста, Петра, пожалуйста, скажите, что вам от нас нужно? Я все выполню!
— Я уже вам объяснила, что сообщу о том, чего я от вас хочу, когда Сибилла будет здесь. — Она пожала плечами. — Не создавайте нам всем лишние трудности. Как насчет виски?
— Я не хочу.
— Ну, так отправляйтесь спать.
— А где я должен спать?
— Со мной, конечно. Кровать достаточно широкая.
— Петра, — спросил я. — Вы меня не боитесь?
— Вас я никогда не боялась, Пауль. Думаю, ни одна женщина не испытывает перед вами страха.
Она зевнула и начала через голову стягивать свое зеленое платье.
Я отвернулся.
— Не бойтесь, мне от вас больше ничего не надо. У нас теперь чисто деловые отношения. — Она прошествовала мимо меня в ванную.
Я сел на диван с многочисленными подушками. Тут лежала открытая книга. Я взял ее в руки. Это были стихи Кристиана Моргенштерна[80]. В ванной журчала вода. Я прочел: «Я глуп, ты вовсе недалек, пойдем-ка помирать, дружок!»
Теперь Петра чистила зубы.
Я глуп, ты вовсе недалек, пойдем-ка помирать, дружок!
Петра вернулась в ночной рубашке:
— Ванная свободна.
Она прошла в спальню и сразу легла. Просторная французская кровать. Возле нее на столике стоял телефон. На кровати лежала вторая подушка и еще одно одеяло. Она все предусмотрела, эта добрая Петра.
Я вынул из чемодана пижаму и бритвенный прибор и направился в ванную.
— Не закрывайте дверь! — крикнула она.
— Почему?
— Там есть окно, Пауль.
Ладно, я оставил дверь открытой, разделся, выкупался, сходил в туалет. Петра лежала в постели, курила и наблюдала за мной. Когда я вернулся и лег рядом с ней, она сказала:
— Я тут купила разные иллюстрированные издания. Я подумала, возможно, вы не сможете сразу заснуть.
Она бросила журналы мне на одеяло. Теперь, когда она была умыта, ее лицо без макияжа выглядело моложе. Я ответил:
— Возможно, мне совершенно безразлично, что со мной будет. Возможно, я убью вас, чтобы дать Сибилле шанс.
— Вы этого никогда не сделаете, — возразила Петра. Ее сигарета сгорала в руке, шапка пепла все увеличивалась.
— Это почему же?
— Во-первых, вы для этого слишком трусливы, а во-вторых, вы любите Сибиллу. Вы хотите жить с ней. А если вы меня убьете, этого не будет.
Она взяла журнал и раскрыла его.
— Опять эти бесконечные скандалы вокруг Гогенцоллернов[81], — пробурчала она, качая головой.
Я встал.
— Ну, что еще?
— Где ваше виски?
— Вот видите, я и об этом позаботилась. Все на кухне.
Я обошел кровать, схватил Петру за волосы, рванул к себе и со всей силой ударил по лицу. От второго удара из носа у нее потекла кровь. Кровь стекала по подбородку и капала ей на грудь.
— Только посмейте еще раз, и все будет кончено!
— Извините, — сказал я.
— Принесите из ванной полотенце и сотрите мне кровь!
Я взял полотенце, намочил его и стер ей с лица кровь.
— Теперь с шеи.
Я выполнил ее требование.
— Теперь с груди. Я выполнил.
9
«This is the American Forces Network! AFN Munich now brings you Music at Midnight…»[82] Вступил саксофон. «Glenn Miller and At Last…»[83]
Я выпил полбутылки. Я лежал в постели со стаканом в руках. Ведерко со льдом и бутылка содовой стояли на ковре у кровати. Петра не пила. Она читала публикации с продолжениями в иллюстрированных журналах. Из радиоприемника возле телефона звучала музыка.
«At last my love has come along…»[84]
Потом я заснул. Когда я проснулся, было два часа ночи. Свет горел. Петра все еще читала. Я поднялся, она схватилась за телефонную трубку.
— Спокойно, — сказал я. — По ночам я обычно встаю в туалет.
За ночь я просыпался еще несколько раз. И каждый раз — стоило мне открыть глаза — я встречался взглядом с Петрой. Я спросил:
— Вы не устали?
— Нет.
— Вы что-то приняли?
— Первитин, — ответила Петра.
Утром она приготовила завтрак, и мы пили кофе на ее маленькой кухоньке. За ночь погода переменилась, подул сильный фен[85], и снег начал таять. Небо было затянуто желтыми облаками. До обеда Петра чинила свое белье: пришивала пуговицы, меняла резинки на поясах для чулок. Я сидел у окна напротив и размышлял, как долго может действовать первитин. Должно быть, она приняла изрядно.
Потом мы обедали и после обеда снова вернулись в комнату. В шестнадцать часов мы выехали в город. Петра посетила своего адвоката. Она настаивала на том, чтобы я ее сопровождал. Когда я отказался, она повторила свою старую угрозу о полиции, и я перестал сопротивляться.
Стемнело рано. Улицы были сырые и грязные, снег таял, и машины катили по черным, заполненным водой колдобинам. Поезд, на котором должна была приехать Сибилла, опаздывал. Мы стояли на перроне вокзала, и фен протяжно завывал и раскачивал электрические лампочки.
Этим вечером я молился. Я подумал, что это стыдно и низко с моей стороны — заключить мир с Богом в момент, когда я не знаю, как мне быть дальше. А потом решил: если Он есть, то пусть посчитает своей победой то, что я обращаюсь к нему именно в тот момент, когда не могу обойтись собственным разумом.
Я молил Бога защитить Сибиллу. Я молил: «Сделай так, чтобы она заподозрила неладное. Сделай так, чтобы она не приехала в Вену. Дай ей остаться с фальшивым паспортом в Германии. Если Сибиллы не будет в том поезде, который мы ждем, я поверю в Тебя!» На такой манер я пытался заинтересовать Бога в нашей сделке. «Сделай так, чтобы мы прождали напрасно. Сделай так, чтобы Сибилла не приехала в Вену, Боже, и тогда я поверю, что Ты есть и что Ты услышал меня!» В этот вечер, вопреки всем своим инстинктам, я был полон решимости уверовать, что Бог присутствует в каждом акте мышления.
«Внимание! Арльбергэкспресс из Цюриха через Зальцбург и Линц прибывает на третий путь».
Я увидел огни дизель-локомотива. Они появились далеко за централизационным постом, между сигнальными огнями, и медленно приближались.
«Господи, если Ты мне сейчас поможешь…»
Огни все приближались. Навстречу ему покатились тележки носильщиков. И вот поезд дальнего следования въехал под своды перрона и остановился.
