Норман Мейлер - Крутые парни не танцуют
Затем он удивил меня.
– Ты чувствовал что-нибудь необычное, – спросил он, – пока меня не было?
– Почему ты спрашиваешь?
– Не хотелось тебе говорить, – произнес он, – но когда я опускал якорь, мне послышался голос.
– И что он сказал?
Отец покачал головой.
– Что ты услышал?
– Что это твоих рук дело.
– Ты веришь таким голосам?
– В данном случае – нет. Но я бы хотел, чтобы ты подтвердил мою правоту.
– Я этого не делал, – сказал я. – По крайней мере насколько я знаю. Но мне начинает сдаваться, что я в некоторой степени отвечаю за чужие мысли. – Увидев, что он не совсем меня понял, я объяснил: – То есть как бы засоряю линию связи.
– Хоть ты и полукровка, – сказал он, – но голова у тебя работает вполне по-идиотски, как у чистокровного ирландца.
– От такого слышу, – отозвался я.
Он отхлебнул еще кофе.
– Расскажи мне о Тесаке Грине, – произнес он.
– С чего это вдруг? – спросил я.
Наша беседа вступила на зыбкую почву сна. Я чувствовал, что близок к какой-то ускользающей правде, а он хотел поговорить о Тесаке Грине. Что-то и впрямь не давало ему покоя.
– Все время, пока я плыл назад, – сказал он, – этот Тесак Грин не выходил у меня из головы. Как будто Пэтти подсказывала мне, чтобы я думал о нем. – Он остановился. – Я говорю о Пэтти как сентиментальный дурак?
– Может, ты слегка пьян.
– Скоро я буду сильно пьян, – сказал он, – и мне не хватает ее. Я говорю себе – хочешь увидеть, сколько жестокости у меня в душе? – я говорю себе: если ты привязываешь груз к старой собаке и опускаешь ее.
– А как по-твоему?
– Это грубо. Но я по ней скучаю. Я похоронил ее, черт побери.
– Да, пап, ты сделал это.
– У тебя небось духу не хватило. – Он остановился. – Я теряю логику, верно?
– Что за радость быть ирландцем, если не умеешь брать все от собственной старости?
Он расхохотался.
– Я люблю тебя! – вскричал он.
– А я – тебя.
– Расскажи мне о Тесаке.
– А что ты сам о нем думаешь?
– По-моему, в нем есть что-то от голубого, – сказал Дуги.
– С чего ты взял?
Он пожал плечами:
– Пэтти. Пэтти сказала мне на воде.
– Почему бы тебе не вздремнуть, – сказал я. – Позже мы можем друг другу понадобиться.
– А ты куда собрался?
– Хочу пройтись в городе по магазинам.
– Будь начеку, – сказал он.
– Отдыхай. Если придет Ридженси, говори с ним поласковее. А когда отвернется, дай лопатой по голове, потом свяжи.
– Зря ты так несерьезно настроен, – сказал мой отец.
– Не схлестывайся с ним. Он способен устоять даже против нас двоих.
Я понял, о чем подумал мой отец, но он сжал губы и ничего не сказал.
– Поспи, – снова произнес я и вышел.
Я изображал беззаботность, но на самом деле мне было куда как далеко до такого состояния. Когда я сказал, что отвечаю за мысли других, меня словно толкнуло изнутри. Я почувствовал, что должен сесть в машину и проехать по городу. Этот импульс был не менее мощным, чем тот, что проник сквозь туман моего хмеля в ночь восхождения на Провинстаунский обелиск. Я ощутил знакомый страх – трепетный, почти изысканный, словно тень некоей затаеннейшей гордости.
И я подчинился. Без малого двадцатилетнее обдумывание уроков моего альпинистского штурма отнюдь не прошло для меня бесследно, и потому, несмотря на покалеченную ногу и почти парализованное плечо, я как можно более бодрым шагом пересек улицу, сел в свой «порше» и, положив на руль одну руку, медленно тронулся по Коммершл-стрит, хотя не знал ни чего ищу, ни какие от меня потребуются подвиги, а испытывал лишь нечто вроде возбуждения африканского охотника, чующего близость крупного зверя.
В городе было тихо. Город никак не реагировал на мое настроение. «Бриг» в центре был почти безлюден, а через окно «Жбана крови» я увидел единственного игрока в пул, размышляющего над очередным ударом. Он выглядел одиноким, как официант с картины Ван Гога, которого художник нарисовал стоящим посередине арльского кафе.
Я повернул направо, к городской ратуше, и остановился по другую сторону улицы, напротив входа в полицейский участок. Неподалеку, чуть ли не перегородив проезжую часть, стоял пустой автомобиль Ридженси. Мотор у него работал.
В этот миг я ощутил соблазн столь же непреодолимый, как повеление залезть на башню. Я должен был выбраться из машины, подойти к его машине, взять его ключи, открыть багажник, заглянуть внутрь – вот оно, доказательство творческой силы воображения, ибо я уже видел лежащее там мачете! – вынуть его, захлопнуть багажник, сунуть ключи обратно в зажигание, завести мотор, оставить его машину, вернуться в «порше» и дать тягу – да, я увидел все это заранее и так же живо, как любое из путешествий к тайнику, прокрученных мной в уме до выезда из дому. Теперь первой моей реакцией было – сделай это! Однако затем внутренний голос возразил: нет.
Именно тогда я вдруг отчетливо понял, что мы живем не с одной душой, а с двумя, нашим отцом и нашей матерью – по меньшей мере! – ночью и днем, если хотите: да, это не проявление двойственности, но две души, похожие на двух лошадей в упряжке – тянущих ее в разные стороны! – когда одна говорит «да», другая говорит «нет», а решающий голос принадлежит несчастному вознице, то бишь моей собственной личности, и на этот раз она сказала: да, я сделаю это, я должен. Я знал, что не переживу второй катастрофы Обелиска.
И я вылез из машины. К сожалению, боковая улица была пустынна, что не оставляло мне времени для раздумий, и, демонстративно ковыляя (точно калека в глазах полиции не способен на правонарушение), я подошел к его автомобилю с сердцем, бьющимся так отчаянно, что мой страх, минуя стадию дурноты, сразу переливался в горячечное безрассудство. Если вам когда-нибудь делали наркоз с помощью маски, то вы должны помнить концентрические круга, которые вспыхивают перед глазами по мере вашего погружения в небытие. Такие же круги я увидел сейчас, вынимая ключи из замка.
– А, привет, Ридженси, – сказал я. – Надеюсь, ты не против. Мне нужна монтировка из твоего багажника.
– Да нет, я против, – сказал он, вынул пистолет и выстрелил в меня.
Это прошло. Видение исчезло. С онемевшими ногами и дрожащими руками я вставил ключ в замок багажника.
Мачете лежало там.
В этот момент, когда мое сердце взвилось, точно кошка на высоковольтных проводах, и я почувствовал, что вот-вот умру, до моего сознания донесся далекий отзвук некоей скорбной и волнующей ноты: Он существует, или Оно существует, или, где-то по ту сторону, существуют неведомые Они . Это было подтверждением того, что жизнь, проживаемая нами со всем нашим разумом и пылом, лишь наполовину наша. Другая половина принадлежит чему-то иному.
Моим первым импульсом было бежать. Однако вместо этого я оторвал мачете от пола багажника – оно прилипло к нему! – захлопнул крышку, принудил себя (что далось мне труднее всего остального) залезть внутрь патрульного автомобиля, чтобы снова завести его мотор, и только потом позволил себе двинуться обратно через улицу к своей машине. Когда я поехал, руль «порше» дрожал в моей здоровой руке, и мне пришлось взяться за него двумя.
Миновав пять кварталов по Брэдфорд-стрит, я на минуту затормозил под фонарем, чтобы рассмотреть мачете. Ту сторону лезвия, которая не была приклеена к резиновому коврику, покрывала засохшая кровь. Все мои представления о Ридженси смялись. Я бы никогда не подумал, что он может быть таким неосторожным. Впрочем, если он воспользовался этим оружием для Джессики (а это наверняка так), можно ли допустить, что с тех пор ему просто не удалось заставить себя вновь взять его в руки? Если под человеком зияет бездна, бывает утешительно обнаружить, что его братьям по безумию тоже знакомы страх и трепет.
Погруженный в свои мысли, я проехал через весь город и только потом сообразил, что мачете следовало бы спрятать в багажник, а не везти рядом с собой на переднем сиденье. В это время я был уже у кольцевой развязки в конце Коммершл-стрит, где высадились колонисты, а теперь низину пересекает волнолом. Тут я затормозил, поднял крышку багажника и положил туда мачете – на его лезвии я заметил щербины, – потом захлопнул крышку и увидел, что за мной остановился другой автомобиль.
Оттуда вышел Уодли. Скорее всего он успел прилепить на мой задний бампер новый маячок. А я даже не проверил машину!
Он направился в мою сторону. Мы были у волнолома совершенно одни, и лунный свет позволял видеть достаточно ясно.
– Надо поговорить, – сказал он. В руке он держал пистолет. На нем, без сомнения, имелся глушитель. Кроме того, он действительно выглядел в точности как мой, двадцать второго калибра. Не нужно было обладать большой силой воображения, чтобы представить себе сидящую в его патроннике пулю с мягким кончиком.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
– Уодли, – сказал я, – ты весь грязный. – Однако мой голос прозвучал нетвердо, и мне не удалось прикинуться, будто я не чувствую большого уважения к тому, что блестит у него в руке.
