Йоханнес Зиммель - Я признаюсь во всём
— Итак, — сказал он, — теперь мы все разрешили. Я рад, что вы были настолько разумны, чтобы понять меня и пойти мне навстречу.
Он не был садистом, он не стал меня мучить дальше ради собственного удовольствия, и не стал больше произносить речей. В тот же момент он сделал инъекцию. Через семь минут я спал как убитый и больше не чувствовал боли.
Морфий подействовал.
21
Я не могу вспомнить, когда Иоланта впервые предложила мне убить Мордштайна. Я точно знаю, что она первая заговорила об убийстве, хотя мне, конечно, тоже приходила в голову эта мысль. Она же была уже в состоянии сделать конкретное предложение.
Когда мы впервые заговорили об этом, после описанной сцены прошло четыре или пять дней. Я пролежал в постели еще четыре дня, пока как боль полностью утихла, и снова обрел силы. За это время Мордштайн побывал у нас два или три раза, чтобы узнать, как я себя чувствую. Мы договорились, что, как только я буду лучше себя чувствовать, сразу же уедем из Вены. Между прочим, Мордштайн принес с собой еще одну упаковку морфия. Он подарил мне ее. За первую коробку он потребовал семь тысяч шиллингов.
— Все подготовлено лучшим образом, — сказал он. — В Мюнхен мы поедем на машине.
— На какой машине?
— На моей, на которой я приехал в Вену.
Его дальнейший план состоял в следующем. Он намеревался довезти меня до Страсбурга. Там я должен был пересесть в поезд, который часто ходил не по расписанию, один пересечь немецкую границу и добраться до Фрайлассинга, где они с Иолантой будут меня ждать.
— Дело в том, что я не хочу подвергать себя риску в том случае, если вы будете арестованы на таможне.
— Почему меня должны арестовать? Я поеду с фальшивыми документами.
— На границе могут быть сведения о вашем розыске с описанием вашей внешности.
В этом я был с ним согласен.
— По этой причине Иоланта поедет со мной через границу не как ваша жена, а как моя. Со старыми документами. В том случае, если что-нибудь случится, мы не будем иметь к вам никакого отношения. Ну а если все будет в порядке, через час мы снова встретимся во Фрайлассинге.
— А если я не приеду?
Он улыбнулся:
— Тогда, мистер Чендлер, это будет означать, что либо вы были арестованы, либо попытались бежать.
Если вас арестуют, все будет в порядке — я не буду ничего иметь против вас. Если вы сделаете попытку сбежать, — на границу позвонит анонимный осведомитель, который сообщит, что вы находитесь неподалеку, кто вы на самом деле, как выглядите и как вам удалось достать фальшивые документы. Далеко вы не уйдете.
— Нет, — ответил я, раздумывая о том, смогу ли я уйти в действительности. — Конечно нет. А на обратном пути?
— На обратном пути вы можете делать что хотите. Обратно вы поедете один. Я не вернусь в Австрию.
— А Иоланта?
— Иоланта останется со мной.
Странным образом именно этот разговор навел меня и Иоланту на одну и ту же мысль, которая впоследствии стоила Мордштайну жизни. Мы делали это из совершенно разных побуждений. Моим основным мотивом были деньги, к нему присоединялись опасения за мою собственную безопасность. Если он получил бы оба моих пакета, я остался бы без средств к существованию. И я не мог знать наверняка, был бы я и в этом случае в безопасности, не выдаст ли он меня однажды, если не по какой-либо другой причине, то из ревности. Невозможно было предположить, что человеку, имеющему очевидно несвойственное здоровому мужчине отношение к Иоланте, могло прийти в голову в возбужденном состоянии. Кроме того, я ненавидел Мордштайна.
Этот мотив стоял на третьем месте, но он присутствовал. Я ненавидел его за манеру, в которой он отказывал мне в морфии. Я ненавидел его за то — это меня и самого удивляло, — что он обладал Иолантой. Я ненавидел его за то, что она слушалась его. Я никогда раньше не предполагал, что она так много для меня значит.
Что касалось ее мотивов, побуждающих лишить Мордштайна жизни, они имели другой, менее примитивный характер. Иоланта попыталась мне объяснить их в те дни, которые предшествовали нашему отъезду. С тех пор как появился Мордштайн, отношения между нами изменились. Она стала относиться ко мне, как женщина относится к психиатру, которому доверяет самые страшные и тайные свои мысли, которого она совсем не стыдится. В те дни я был бесплатным целителем ее души. Она нуждалась в ком-то, кому могла все рассказать, после того как очень долго молчала. Только я знал то самое плохое, о чем она молчала.
Итак, я должен был выслушать в деталях ее историю.
Иоланта выросла в очень богатой, занимающей высокое положение в обществе семье. Ее отец был рейнским промышленником, мать происходила из обедневшей, но имеющей безупречную родословную благородной семьи. Раннее детство Иоланты прошло под присмотром строгой французской бонны. Отец все время был в разъездах, мать — светская красавица, предмет восхищения и обожания, устраивала роскошные балы. По утрам к ней приводили Иоланту во время завтрака, а по вечерам, облачившись в ослепительное платье, она приходила в ее спальню, чтобы попрощаться. За ней всегда тянулся шлейф аромата дорогих французских духов. Иоланта целовала ее с замирающим от страха сердцем и засыпала в уверенности, что ее мама — самая красивая на свете.
Когда Иоланте исполнилось шесть лет, ее отправили в школу при монастыре. Это было образцовое, имеющее хорошую репутацию заведение, пребывание в нем стоило очень дорого. Все ученицы были только из богатых семей. Школа принадлежала к урсулинскому монастырскому ордену. Маленькие девочки носили одинаковые платья, спали в одном большом зале, в парк, который окружал дом, им позволялось ходить только в сопровождении взрослых и только группами.
Сначала Иоланта была очень несчастна у урсулинок. Она очень скучала по мадемуазель Жанин, своей бонне, и чувствовала себя очень одинокой, всеми покинутой. Девочки из ее класса держались очень обособленно. Иоланта не могла понять, о чем они шептались по ночам, а во время общих прогулок она шла одна позади остальных, а они, взяв друг друга под руки, весело маршировали впереди нее.
По этой причине очень скоро она привязалась к сестре Бенвенуте, которая преподавала религию. Сестра Бенвенута была хорошей, милой, скромной женщиной с розовым лицом. Низким и спокойным голосом она рассказывала об Иисусе Христе и его полной страданий жизни на земле, и Иоланте казалось, что сестра Бенвенута знала его лично, — так проникновенно, до глубины души, трогательно до слез рассказывала она. Иоланта зачарованно слушала. Это были первые часы тихого счастья в новом мире, в который ее выпустили. Она ревностно охраняла это счастье и преследовала каждого, кто угрожал его разрушить, с враждебной ненавистью. За сестру Бенвенуту и ее очевидную любовь к Иисусу Христу Иоланта впервые отважилась на убийственную драку с толстой, созревшей и наглой девочкой по имени Мауд.
Мауд, с подлым взглядом и еще более подлым языком, была самым ужасным ребенком в классе. Она мешала всем всегда и везде, у нее были самые плохие оценки, и она часто оставалась после уроков. На уроках сестры Бенвенуты она вела себя особенно бесстыдно. Она болтала и хихикала и была беспокойным центром постоянно растущей оппозиции. Иоланта пару пыталась призвать ее к порядку.
— Ты глупая, — цинично сказала ей Мауд. — Ты все еще веришь во всякую чепуху, которую рассказывает Бинни.
— Это не чепуха, это правда!
Мауд засмеялась:
— Это выдумки, Бинни лжет! Пасхальный заяц! Санта Клаус! Младенец Иисус! Все чепуха! Все ложь! Когда ты повзрослеешь, ты это поймешь. Я могла бы тебе рассказать и о других вещах.
— Я ничего не хочу слышать! И вот что я тебе скажу, — голос Иоланты показался ей самой чужим и непривычным: — если ты еще раз ей помешаешь, то получишь!
— Не от тебя ли?
— Да, от меня!
Мауд рассмеялась.
На уроке религии она мешала как никогда. Спустя час Иоланта молча бросилась на нее и начала бить. Мауд отчаянно защищалась. Остальные стояли вокруг и смотрели, как две маленькие девочки катались по натертому маслом скользкому полу, драли друг друга за волосы, царапались и плевались. На эту драку стоило посмотреть, и их разняла только сестра Бенвенута, которая прибежала в класс на крик.
Сестра Бенвенута, разозленная происшедшим на уроке, строго спросила о причине ссоры. Ее нежнорозовое лицо покрылось темно-красными пятнами. Мауд молчала. Остальные девочки тоже молчали. И Иоланта, как человек, который страдает за свою любовь, тоже молчала. С чувством глубокого удовлетворения от победы она поняла, что сестра Бенвенута накажет и, и Мауд. Мауд была наказана домашним арестом в следующее воскресенье, когда была запланирована долгая прогулка. Иоланте же сестра Бенвенута велела украсить алтарь небольшой школьной часовни свежими цветами. Она не подозревала, что тем самым лишь обрадовала Иоланту. Она ничего не знала о привязанности девочки, о ее тайной любви. Она не знала о том, что Иоланта радовалась ночью в своей маленькой кровати тому счастью, которое ей наконец выпало, — ей разрешено украсит алтарь, в котором стояла гипсовая статуя Спасителя, ей разрешили принести цветы мужчине, которого любимая сестра почитала и с которым ее связывала глубокая духовная страсть.
