Юрий Вяземский - Странные умники
А потому – конечно же, изменили, и Вы, и я! В тот самый момент, когда в наших с Вами мирках, на которые она так надеялась, она вдруг уткнулась в тупик, ударилась о бетонную стену, дальше которой идти было некуда и оставалось лишь задохнуться, оглохнуть, ослепнуть…
Вы, наверно, совсем удивитесь, Аркадий Дмитриевич, но мне хотелось бы закончить это письмо следующим предложением, нет, просьбой, нет, призывом: давайте встречаться! Давайте хотя бы один раз с Вами встретимся, а там, может статься, и Вы поймете, что вдвоем нам будет легче.
У Овидия в «Скорбных элегиях» есть такие строки: «Видел я сам: изо льда торчали примерзшие рыбы, и, между прочим, средь них несколько было живых». Ведь в одной льдине теперь торчим, Аркадий Дмитриевич!
Ведь пришли же Вы ко мне пять лет назад. Не отговаривать же, в самом деле, и не предупреждать меня Вы тогда приходили, а попытаться для самого себя разъяснить неразъясненное, осмыслить неожиданно постигшее Вас. Разве не так?
Того же и я теперь ищу, вслед за Вами. Тогда мы не поняли друг друга, но теперь, мне кажется, во многом могли бы сообща разобраться. Ведь мы с Вами любили и, не сомневаюсь, до конца своих дней будем любить эту женщину. Давайте хотя бы поговорим о ней. Или вместе о ней помолчим. Ведь иного нам не остается.
Поймите, я не враг Вам, не соперник. Поймите, в той же самой мере, в какой Вы можете упрекать меня в том, что я отнял у Вас любимую женщину, я могу обвинять Вас, что Вы не сумели удержать ее рядом с собой, и она пришла ко мне, обрушилась на меня, бескрайне одарила и невосполнимо опустошила!
С уважением,
Ваш Г. В.
Р. S. Верите ли, но я бы все сейчас отдал, чтобы оказаться на месте этого ей самой неизвестного человека, к которому она всю жизнь стремится, для которого появилась на свет и от которого ей не надо будет уходить. Дай Бог ей найти его! Дай Бог ему вынести свое счастье!
ПИСЬМО ИВАНУ КАРАМАЗОВУ
Милостивый государь, Иван Федорович!
Я имею честь принадлежать к многочисленной плеяде поклонников вашей замечательной поэмы «Великий инквизитор». Еще в юности своей прочел я ее и восхитился. С тех пор неоднократно перечитывал, и всякий раз по-прежнему и будто сызнова восхищаясь, в то же время… как бы это точнее передать?.. Видите ли, воспитывался я в антихристианскую эпоху, кроме вашей поэмы и романа Михаила Булгакова «Мастер и Маргарита», о Христе ничего не читал. А потом времена изменились, все более доступными стали и само Священное Писание, и толкование к нему, и сочинения русских религиозных философов. Вот тут-то при непременном моем восхищении и как бы параллельно с ним стали возникать сомнения, все чаще хотелось обратиться к вам с разговором, кое-что уточнить, кое с чем не согласиться, кое-где возразить и возразить, знаете ли, довольно решительно.
Но прежде чем я приступлю к осуществлению давнишнего своего намерения, полагаю необходимым сделать ряд принципиальных заявлений.
В отличие от большинства писателей, философов и литературоведов, автором «Великого инквизитора» я считаю вас, Иван Федорович, а никак не Достоевского. Разумеется, Достоевский – ваш литературный отец со всеми вытекающими отсюда последствиями. Однако не настолько же, чтобы приписывать ему все ваши личностные достижения. Этим, между прочим, частенько грешат разные литературоведы. Пушкин, дескать, утверждал, что гений и злодейство – две вещи несовместные. Помилуйте, господа, это слова пушкинского Моцарта! И если все мысли и высказывания пушкинских героев приписывать Пушкину… Скажу более, полагаю, что лично Достоевский не только не смог бы написать «Великого инквизитора», а весь свой роман «Братья Карамазовы» замыслил как опровержение вашей поэме. Так что, похищая у вас, Иван Федорович, «Великого инквизитора», они, эти литераторы, на мой взгляд, совершают двойную несправедливость: и вас авторского права лишают, и на Достоевского как бы возлагают неоправданные обвинения.
Далее, поэмка, дескать. «Да ведь это же вздор, Алеша, ведь это только бестолковая поэма бестолкового студента, который никогда двух стихов не написал. К чему ты в такой серьез берешь?»… Не надо, Иван Федорович. Если и есть тут вздор, то вздорна, простите за резкость, ваша напускная скромность. И образование у вас было приличное, и опыт сочинительский имелся изрядный, и в литературных кружках вы были известны, и автор романа замечает, что чуть не в младенчестве вы стали обнаруживать какие-то необыкновенные и блестящие способности к учению. И даже если все не так и в романе Достоевского сплошное преувеличение на ваш счет, то вот вам, Иван Федорович, один только фактик: самым знаменитым произведением Достоевского считаются «Братья Карамазовы», а в этом романе самое знаменитое, наиболее часто цитируемое и обсуждаемое место, как вы думаете, какое? – он самый, «Великий инквизитор», поэма ваша-с. Возвышеннейшие отечественные и зарубежные умы поэмой вашей питались и искушались.
Что уж говорить об умах средних. Материалисты и атеисты всех боевых раскрасок историю христианской церкви отныне воспринимают, словно обнявшись с вашим Великим Инквизитором: накорми – тогда и требуй добродетелей; чудо, тайна, авторитет – вот, дескать, и все христианство, весь смысл и вся цель его.
Я, ваш покорный слуга, в общем-то не материалист и уж тем более не атеист, но и я подпал под гениально-злодейское очарование вашего главного героя. Свидетельство тому эти строки. Собравшись писать литературно-философский комментарий к евангельским сценам искушения Христа, внимательно изучив соответствующие богословские и философские толкования, я вдруг поймал себя на том… Нет, не так. Мне было видение (или правильнее, наваждение?). Пустыня. То ли снег, то ли манна небесная. Домишко какой-то, этим снегом-манной запорошенный. А в домишке – вы, Иван Федорович. Но обличье ваше постоянно меняется. То вы студент в очках, то безумный девяностолетний старик в монашеской сутане и со взглядом пронизывающе-огненным, то некий господинчик в клетчатых панталонах и с клинообразной бородкой. И вот евангельские картины – Мертвое море, Иудейская пустыня, храм в Иерусалиме, гора какая-то, с которой видны все царства земные, – все это само по себе, а вы со стариком и чертом (ведь это черт у вас в панталонах-то), – вы и сами по себе и в то же время в наваждении моем на другие зрительные образы накладываетесь… Короче, я сам не заметил, как вместо литературно-философского толкования принялся сочинять вам вот это самое письмо.
Мне могут возразить, что письма пишут живым людям. Так вот, со всей уверенностью объявляю, что вы, Иван Федорович, как сказал один поэт (хотя, собственно, по другому адресу изволил выразиться), вы «живее всех живых». Вы не просто литературный персонаж, а один из весьма разноликих наших национальных типов. И почему же не написать, почему бы не обратиться к такому-то человеку, который был, есть и пребудет, пока существует на Земле такая страна – Россия?
Наконец, предлагаю начать разговор, так сказать «аб ово», то есть со святых Евангелий. Ибо ваши, Иван Федорович, точнее вашего Великого Инквизитора интерпретации хотя и гениальны, но, как мне сейчас кажется, порой гениальны они как бы сами по себе, иногда в прямом противоречии с тем, что видят в Христовых искушениях люди, может быть, менее гениальные, но более бережные к евангельской букве, менее презрительные к человеку и человечеству…
«Иисус, исполненный Духа Святого, возвратился от Иордана и поведен был Духом в пустыню»
(Лк. 4. 1).«Тогда Иисус возведен был Духом в пустыню, для искушения от диавола»
(Мф. 4. 1).На несколько слов хочу обратить ваше внимание, Иван Федорович, ибо, как мне кажется, Инквизитор ваш их не понял или не пожелал понять. А в них, с одной стороны, глубочайшая Тайна, а с другой – спасительное для нас с вами разъяснение.
Первое слово – «Иисус». Не сказано «Христос», сказано «Иисус». То есть из двух имен Богочеловека именно человеческое имя выбрано. Какой смысл искушать Бога и мог ли Он, природно непогрешимый, подвергнуться искушению? Не мог, не может, и бессмысленно было бы с точки зрения Божественного Промысла. Но Богочеловек Иисус, принявший на себя зрак раба, добровольно обрекший Себя на рабское служение человеку, отправился в пустыню, дабы, как пишет святой Ефрем Сирин, «на примере показать нам, что после крещения мы должны подвергнуться искушению… Господь попрал похоти искусителя и бросил их в бездну, дабы попрали их те народы, кои когда-либо были попираемы ими». Чтобы и мы попрали, «как образы для нас», «в наставление нам» (по словам святого апостола Павла) – вот смысл Богочеловеческих искушений!
«Возведен был Духом». Дух возводит, Дух велит и влечет к искушению; у Марка – «экбаллей», то есть буквально: выбрасывает, выталкивает Иисуса в пустыню на встречу с дьяволом. Сатана только потом приступит и станет искушать, а сперва Дух гонит. Вверх устремляет, так у Матфея («анэхфе»). Сама Пресвятая Троица участвует в этом восходящем порыве, и зримы все три Лика Ее, как совсем недавно зримы были в сцене крещения.
