Хаим Граде - Безмужняя
Любовник
Он стоял на пороге в черной, с жесткой тульей, шляпой с полями, в черном модном пальто с прорезным верхним карманом слева, из которого торчал белый платочек. Снежно-белым был шелковый шарф, лежавший вздутым кольцом поверх воротника. Одной рукой он сжимал трость с костяным шаром-набалдашником, а другой — плоские кожаные перчатки. Тусклыми глазами он пристально смотрел на Мэрл, которая все еще глядела в окно. Мориц приблизился к ней крадущимися шагами и прошептал прямо в ухо:
— Ты позвала меня, чтобы угостить утюгом?
Она порывисто обернулась и встретила острый, пронзительный взгляд — взгляд взломщика, который повздорил с напарником и следит, чтобы тот не выхватил нож.
— Если ты не будешь оскорблять меня, я не замахнусь на тебя утюгом.
Он снова взглянул на нее одним глазом, а другой глаз словно бельмом затянулся: оскорблять? Кто кого оскорбил? Он еще не слыхал, чтобы женщина двадцать лет подряд гнала от себя мужчину! Когда собака приходит и ложится у чужого порога, ее гонят палкой раз и еще раз, но если она все-таки не уходит, хозяевам это нравится, и они бросают ей кость. Но Мэрл его никогда не уважала!
Мориц говорил со спокойствием человека, чья злоба родилась не вчера и не позавчера, а была выношена, въелась, внедрилась в кости, вросла в тело и душу.
— Я не хотела быть неверной своему мужу, — ответила Мэрл.
За верность мужу, ушедшему на войну, никто ее не винит, сказал Мориц, прижав руку к сердцу. Но он и представить себе не мог, что когда она, наконец, решится выйти замуж, то оттолкнет его и выберет какого-то Калмана Мейтеса. Мало того, что из-за нее он остался старым холостяком, стал пить, чтобы залить горе, мало того, что она долгие годы издевалась над ним, так она еще вышла за Калмана чтобы его, Морица, хватил апоплексический удар.
Мэрл видела, что Мойшка-Цирюльник, уверенный в своей победе, уже заранее сводит с ней счеты за то, что она до сих пор отказывала ему. Ненависть к нему так давила и сжимала ей сердце, точно кто-то повалил ее и уперся коленями в грудь. Но она собралась с силами и улыбнулась. Затем повернулась на своих высоких каблуках и любезно, почти кокетливо произнесла:
— Ты ведь не ссориться со мной пришел. Мы уже достаточно ссорились.
Мэрл покрыла стол скатертью, поставила бутылку водки, большой зеленый сифон сельтерской воды, рюмочки и чайные стаканы. На длинную узкую глубокую тарелку выложила маринованную селедку, семгу, а на другую, плоскую и круглую, — сушеных рыбок. Затем поставила мясное — жирную гусятину и постную телятину; свежие помидоры и соленые огурцы, плетеную хлебницу с ситным, румяные бублики и большую вазу с фруктами. Мэрл расставляла блюда и раскладывала ножи и вилки с ловкостью опытной хозяйки, быстро и играючи, а Мориц тем временем смотрел на ее высокую стройную фигуру, на ее плечи, на то, как она легко двигается. Украдкой взглядывая на ее профиль, он заметил, что лицо ее уже немного обрюзгло, но хорошо подрумянено и припудрено, а спина чуть ссутулилась от постоянного сидения за швейной машиной. Но ее точеные ноги, скрытые недлинной широкой юбкой, возбуждали его, и он изучал их опытным взглядом бывалого завсегдатая веселых домов.
Мориц знал адреса женщин, которые жили в хорошо обставленных комнатах и принимали гостей. Можно было провести вечер за накрытым столом и почувствовать себя в домашней обстановке. И когда кто-то из приятелей жаловался Морицу на неприятности от жены, он не мог этого понять: за двадцатипятирублевую бумажку ему кидается на шею первая красавица. А уж если он приносит в подарок какую-нибудь тряпку, она ноги ему целует. Зачем же нужна жена и неприятности от нее? Да только Мэрл своим упрямством так раззадорила его, что он готов был даже жениться на ней, лишь бы уломать. Но все же у него не умещалось в голове, что существуют женщины, которых нельзя купить за деньги. И теперь тоже — он смотрел на гибкую фигуру Мэрл, а в голове его вертелось: она действительно была скромницей или только перед ним разыгрывала комедию?
Мэрл хозяйничала у стола молча, опустив глаза, давая ему возможность хорошенько себя разглядеть. Вдруг она подняла свои черные с шальной смешливой искоркой глаза, словно угадав его мысли и сомнения в ее порядочности:
— Почему ты не снимешь пальто и шляпу?
— Для кого ты приготовила яства?
— Для тебя. Боишься, что я тебя отравлю?
— Мне нечего бояться, — шагнул он к ней. — Я знаю, что ты не настолько глупа, чтобы играть с огнем.
— Это ты, что ли, огонь? — двусмысленно засмеялась она, словно взвешивая, в достаточной ли мере он для нее мужчина.
— Попробуй, узнаешь, — ответил он нахально и застыл с сонно-безразличным выражением лица. Но это было притворством. Ее двусмысленный смех обжег его. Мориц поставил трость, снял шляпу, пальто и остался в черном костюме, остроносых лакированных туфлях и белом шелковом шарфе, который он по обычаю блатных франтов так и не снял. Скрипнув туфлями, он развязно подошел к Мэрл. Она стояла, опершись руками сзади в край стола, и смотрела на него.
— Куришь? — достал он массивный серебряный портсигар, славившийся в кругу его приятелей. Вся крышка снаружи и внутри была усыпана самоцветами.
— Дай огня, — взяла она папиросу, все еще улыбаясь холодно и двусмысленно.
С минуту он подержал портсигар перед ее глазами, стараясь обратить ее внимание на драгоценные камни, но, убедившись, что она даже и не смотрит на них, он громко его защелкнул, опустил в карман и достал спички. Когда Мэрл закурила, он погасил спичку, а для себя зажег другую, как и полагается галантному кавалеру. Он смотрел, как Мэрл выпускает сквозь ноздри тоненькие струйки дыма и молчит с холодным безразличием продажной женщины, которая так же молча начнет сейчас раздеваться. И сам он молчал с почти недовольным лицом, с криворотой гримасой равнодушия; выталкивал языком кольца дыма, как это делают актеры в немых американских фильмах. «Она сбросила маску!» — подумалось ему. Быть может, раньше она и была скромницей, потому что надеялась заполучить лорда. Но когда увидела, что при всех своих планах осталась ни с чем, ей захотелось хорошо пожить. Ему даже не придется обещать жениться, она вовсе этого не хочет. А что, если она задумала провести его? — вспышкой пронеслось в его мозгу.
— Ты слишком умна, чтобы играть с огнем, — повторил он собственные слова и сунул правую руку в карман брюк с таким видом, словно там лежал заряженный револьвер. — А как поживает твоя мама? Я слышал, она очень больна, — хитро намекнул он, что если Мэрл с ним поладит, то он будет хорошо относиться и к ее матери.
— Да, мама очень больна, — глянула Мэрл через его плечо, точно за ним открывалась дорога в даль и кто-то должен был по той дороге прийти. — Она уже недолго протянет.
— И она ни о чем не знает? — злая улыбка появилась на его бритом морщинистом лице. — Смотри, чтобы она не узнала!
Мэрл сразу поняла, что он имеет в виду, и у нее перехватило дыхание. Все три сестры благодарили Бога за то, что их старая больная мать не знает о скандале в городе. Но Мориц может пойти в богадельню, дождаться, когда сознание ее прояснится, как это бывает с ней, и все рассказать. Да, он способен на это!
— Ты знаешь, как Шайка, муж Голды, называет твою сестру? — пуская кольца дыма, усмехался Мориц. — Он называет ее «козьи ноги», этот Шайка. Он хочет от нее уйти, но я не разрешаю. Я его бог.
Голда, рассказав сестрам, что Мориц бросил пить и не дает пить и ее мужу, утаила, что Шайка хочет ее бросить. Теперь Мэрл поняла, отчего Голда из кожи вон лезла, чтобы Мэрл сошлась с Цирюльником. В этом намерении Шайки уйти от жены есть наверняка и участие Морица, и Голда хочет удержать мужа тем, что Мориц войдет в их семью.
«Он прав, я играю с огнем», — подумала Мэрл. С ним на одном свете она жить не может. Надо ткнуть его большими ножницами прямо в сердце. Глупо было приглашать его. Но если она вышвырнет его сейчас, будет только хуже. Он отомстит полоцкому даяну, а к тому же начнет мстить ее матери и сестрам. Он добьется, что и сестры станут ее проклинать, как раввинша. Надо попытаться действовать по-хорошему.
— О чем ты думаешь? — Он гасит папиросу в пепельнице. Он дал ей достаточно времени раскусить свои намеки.
— О чем я думаю? Я думаю о минувших годах. — Она кладет в пепельницу недокуренную папиросу. — Прошло много лет с тех пор, как мы познакомились, а мне все кажется, что это было вчера. Я всегда считала, что человек начинает выглядеть старым до того, как сам начинает понимать, что постарел, и если бы окружающие не говорили ему, что он стареет, он сам узнавал бы об этом позже всех.
Мэрл глядит на Морица печально, как бы сожалея о том, что так много лет зря отталкивала его. Зрачки ее расширяются, становятся влажными, она прикрывает глаза и дышит тяжело и жарко, точно с трудом сдерживает разгоревшуюся страсть.
