Сол Беллоу - Дар Гумбольдта
— Благодарю вас, что заглянули ко мне, миссис Паломино, — сказал я.
— Но вы должны извинить меня. Мне скоро придется выходить, а я еще не побрился и не поел.
— А как ты бреешься, электрической или лезвием?
— «Ремингтоном».
— Лучше «Аберкромби энд Фитч» ничего нет. Пожалуй, мне тоже не мешает побриться. А что на ленч?
— У меня есть йогурт. Но вам я не могу его предложить.
— Да мы только что поели. Простой йогурт? Ты что-нибудь добавляешь в него? А может, яйца вкрутую? Полли сварит. Полли, отправляйся на кухню и свари Чарли яйцо. Как ты собираешься добираться до центра?
— За мной заедут.
— Не расстраивайся из-за «мерседеса». Я дам тебе три «280-SL». Ты слишком большой человек, чтобы злиться на меня из-за какой-то машины. Все переменится. Послушай, а может, встретимся после суда и выпьем? Тебе бы не помешало. Кроме того, тебе следует побольше говорить. А то ты что-то слишком много слушаешь. А тебе это вредно.
Он заметно расслабился, уложил выпрямленные руки на круглую спинку дивана, как бы показывая, что он не тот, кого можно просто выставить за дверь. Кантабиле изо всех сил пытался демонстрировать роскошную интимность с хорошенькой, потакающей ему Полли. Что и вызывало у меня определенные сомнения.
— Такой образ жизни совсем тебе не подходит, — заявил Кантабиле. — Я видел ребят, которые выходили после одиночного заключения, я знаю эти признаки. Почему ты живешь среди трущоб Южного Чикаго? Неужели из-за яйцеголовых друзей в районе Мидуэй? Ты, кажется, что-то говорил об этом профессоре, Ричарде… как его?
— Дурнвальд.
— Да, о нем. Но ты же сам рассказывал, что какой-то подонок привязался к тебе на улице. И почему ты не снимешь квартиру поближе к Северу, в доме с приличной охраной, с подземным гаражом? Или ты здесь из-за женушек своих приятелей-профессоров? К профессоршам легко подкатиться. У тебя есть хотя бы пистолет?
— Нет.
— Боже! Вот об этом-то я и говорю. Все вы совершенно не интересуетесь реальной жизнью. Тут, как в форт-Дирборне[229], понимаешь? Ружья и томагавки только у краснокожих. Читал на прошлой неделе про таксиста, которого подстрелили из помпового ружья? Чтобы полностью восстановить ему лицо, пластическим хирургам понадобится не меньше года. Разве тебе не хотелось бы отомстить этим сволочам? Или тебя ничего не волнует? Если да, то ты вряд ли удовлетворяешь свою бабу. Только не говори мне, что тебя не распирало от желания ухлопать того придурка, который пристал к тебе, — просто развернуться и прострелить его тупую башку. Если я дам тебе пистолет, будешь его носить? Нет?! Вы — добренькие иисусики — просто отвратительны. Вот поедешь сегодня в центр, и на тебя снова набросятся, только на этот раз не кто-нибудь, а Форрест Томчек с Каннибалом Пинскером. И съедят твою задницу. Я понимаю, ты говоришь себе, мол, они просто шпана, а у меня есть класс… Хочешь пистолет? — быстрым движением он запустил руку за отворот реглана.
— Он тут.
К субъектам вроде Кантабиле я питаю настоящую слабость. Недаром же я сделал главного героя своего бродвейского хита, ставшего источником денег за кинопостановку (на эти деньги, как на запах крови, слетелись чикагские стервятники из тех, что сегодня поджидали меня в центре), недаром же я сделал барона фон Тренка таким демонстративно-жизнерадостным, импульсивно-деструктивным и упорствующим в своих заблуждениях. Этот тип — импульсивно-упорствующий — сейчас преобладает в среднем классе. Ринальдо отрывал меня от упаднического состояния духа. Мои инстинкты дали слабину, и я не мог сам защититься. Вероятно, его идеи восходили к Сорелю[230] (спровоцированное пустыми мечтаниями доморощенных теоретиков экзальтированное насилие, цель которого — шокировать буржуазию и подстегнуть ее выдохшуюся энергию). Впрочем, Кантабиле, скорее всего, не знал, кто такой Сорель, но эти идеи сами по себе витают в воздухе, и люди то и дело воплощают их в жизнь: угонщики, похитители, политические террористы, которые убивают заложников или стреляют в толпу, такие себе арафатики, про которых кричат газеты и экраны телевизоров. Кантабиле воплощал эти идеи в Чикаго, яростно отстаивая некие человеческие принципы — сам не понимая, какие именно. По сути, я тоже не знаю, какие. И почему я не получаю никакого удовольствия от общения с людьми моего интеллектуального уровня? Вместо этого меня привлекают именно такие шумные, излишне самоуверенные типы. Чем-то они на меня воздействуют. Зачем они мне сдались? Возможно, это в какой-то мере объясняется приверженностью современного капиталистического общества к личной свободе для всех, готовностью сочувствовать и даже поддерживать смертельных врагов правящих классов, как называет их Шумпетер[231], и активно сочувствовать реальным или фальшивым страданиям, готовностью принять самые эксцентричные мысли и характеры? Понятно, почему люди ощущают моральное превосходство, если им удается быть терпеливыми с преступниками и психопатами. Или даже понять их! Ах, как мы любим понимать и сострадать! Таков и я. А что касается широких масс, то миллионы людей, рожденных в нищете, теперь имеют дома, орудия труда и бытовые удобства, а потому они терпимы к социальной несправедливости, испытывая привязанность к мирским благам. Их души все так же гневны, но они закрывают глаза на несправедливость и не скапливаются на улицах. Они угрюмо мирятся с оскорблениями и выжидают. Но лодку не раскачивают. Видимо, я и сам такой. Но все равно не понимаю, какой смысл мне стрелять из пистолета. Даже если я смогу с его помощью вырваться из своих затруднений, главным затруднением все равно останется мой характер!
Кантабиле вложил в меня едва ли не всю свою дерзновенность и изобретательность и, похоже, считал, что теперь мы не должны разлучаться. Он хотел, чтобы я протащил его наверх, в высокие сферы. Он обрел положение теоретика, человека интеллектуально-созидательного, таким же способом, как в XVIII веке во Франции его обретали всех мастей негодяи и мошенники, нахлебники и преступники. Может, он чувствовал себя племянником Рамо[232] или даже самим Жаном Жене[233]? В любом случае, мне казалось, что у его надежд нет никакого будущего. И ни в чем таком участвовать я не хотел. Правда, создавая фон Тренка, я и сам внес во все это определенную лепту. В «Старом, старом представлении» фон Тренк то и дело затевал дуэли, убегал из тюрьмы, соблазнял женщин, врал, бахвалился и даже пытался поджечь виллу своего зятя. Да, я тоже внес свою лепту. К тому же я невольно бросаю постоянные намеки, подпитываю интерес к высоким материям, тягу к духовному совершенствованию, так что сейчас меня снедал страх: вдруг Кантабиле попросит что-нибудь рассказать, поделиться с ним, ну на худой конец хотя бы намекнуть. Но он сказал, что пришел ради меня. И рад помочь мне.
— Я могу сосватать тебя в одно интересное дельце, — заявил он.
И начал рассказывать о каких-то предприятиях. Мол, деньги у него и там и сям. А сам он — президент чартерной авиакомпании (вероятно, одной из тех, что прошлым летом бросили на произвол судьбы тысячи людей в Европе). А еще он крутится в маленьком бизнесе с направлением на аборты через рекламное приложение к студенческим газетам по всей стране. Они дают объявление, написаное от имени незаинтересованного друга: «Позвоните нам, если с вами случилось несчастье. Мы посоветуем и бесплатно поможем». Тут практически никакого обмана, объяснил Кантабиле. С тех, кто звонит, денег не берут, но доктора дают откат — некий процент от заработка. Обыкновенный бизнес.
Казалось, что Полли все это ни капельки не волнует. Я решил, что она слишком хороша для Кантабиле. Впрочем, в каждой паре кто-то играет на своем отличии от другого. Я видел, как Кантабиле любуется Полли, ее белой кожей, рыжими волосами и длинными стройными ногами. Именно поэтому она оказалась рядом с ним. Он действительно любовался ею. Тем самым требуя восхищения и от меня. Точно так же он похвалялся своей образованной женой и ее достижениями, а знакомством со мной выставлялся перед Полли.
— Посмотри на губы Чарли, — обратился он ней, — и ты заметишь, что они все время в движении, даже когда он молчит. Так вот, я объясню тебе, в чем тут дело. — Он схватил со стола книгу, самую большую, какая нашлась. — Возьмем это чудище — «Энциклопедия религии и этики Хастингса». Боже Всемогущий, что за черт! А теперь, Чарли, расскажи нам, о чем ты в ней прочел?
— Я проверял кое-что про Оригена[234] Александрийского. По мнению Оригена, Библия — не просто собрание историй. Можно ли понимать буквально, что Адам и Ева прятались в холодке под деревом, пока Господь прогуливался по Саду? Что ангелы подымаются и спускаются на Землю по лестницам? Действительно ли Сатана привел Иисуса на вершину высокой горы и искушал его? Очевидно, у этих рассказов есть и более глубокий смысл. Что хотят сказать, когда говорят: «Господь прогуливался»? Разве у Него есть ноги? И вот когда мыслители задумались на этим, они…
