Хербьёрг Вассму - Стакан молока, пожалуйста

— Две тысячи крон!

От него несло спиртным, лицо его, нависшее над ней, напоминало пересохшее болото. Однако он несколько раз сказал «Oh yes!» и повел ее с собою в отель. Проходя мимо стойки портье, он что–то громко говорил по–английски, словно выражал сожаление, что забыл об условленной встрече.

Он был необуздан и причинил ей боль, зато все кончилось очень быстро.

Когда она вышла из ванной, он лежал на спине и храпел. Рот был открыт, кожа на шее подрагивала, словно была на несколько размеров больше, чем нужно, точь–в–точь как Ларина куртка. Седые пряди разметались по подушке. Рубашки он не снимал, только брюки. Его член прилип к внутренней стороне ляжки, как кусок очищенного банана. Бумажник лежал на столе. Она уже получила от него свои две тысячи и устояла перед соблазном. Кража была бы еще одним грехом. Портье вскинула голову, когда Дорте проходила мимо, но ничего не сказала.

Тысячу крон Дорте решила послать матери. Несколько дней ее мучил страх, что в банке у нее спросят паспорт, когда она будет обменивать деньги. Она всегда носила деньги с собой, когда уходила из дома. Сперва в косметичке. Потом нашла Ларины швейные принадлежности и пришила внутренний кармашек к джинсам. Сделала кармашек и в складке юбки. Она испробовала свои изобретения, сидя в Ларином кресле. Деньги приятно грели бедро.

Служащий банка паспорт не потребовал, он только выразил сожаление, что у них не хватит литов, чтобы обменять тысячу крон. Она не сразу поняла, в чем заключается трудность. А сообразив, улыбнулась и сказала:

— Большое спасибо! — взяла то, что у него было, и почти выбежала на весеннее солнце.

Она знала, что посылать деньги в письмах не разрешается. Но тем не менее дома несколько раз обернула фольгой литовские купюры и вложила их в плотный конверт, который нашла у Лары в секретере. Потом написала несколько успокоительных слов матери и Вере; ее возвращение с почты напоминало триумфальное шествие. Она смотрела на встречных, не опуская глаз и не обращая внимания на то, что они ее не замечают.

Однажды Дорте вынула из ящика письмо с русской маркой, конверт был надписан Лариным почерком. Дорте помчалась наверх, не думая о том, что ее кто–нибудь может услышать. Дома она села в кресло и вскрыла конверт.

Моя дорогая подруга!

Я живу хорошо и останусь здесь еще на некоторое время. Надеюсь, у тебя все в порядке. Наш общий друг ждет, когда ему скажут, сколько он еще проживет в той квартире. Может быть, газеты писали о нем? Не думай о человеке, которого ты знаешь только по имени, он находится за границей и больше никогда не вернется в наш город. Пишу это, чтобы ты поняла, как я забочусь о тебе. Надеюсь, ты неплохо зарабатываешь. Если ты уедешь до моего возвращения, потрудись заплатить за электричество и квартиру, а то у меня, когда вернусь, возникнут трудности. Сожги сразу же это письмо.

Газет Дорте почти не покупала. Они были слишком дороги. Проглядывала некоторые, какие были в кафе, или останавливалась и украдкой читала их у стойки смуглого лавочника, когда покупала у него продукты. Но о Томе газеты ничего не писали.

Пока она сидела с письмом в руке, ее слуха достиг какой–то звук, которому не было места в ее действительности. Дверной звонок! В голове у нее произошло короткое замыкание. Она даже не шевельнулась. Об этом не могло быть и речи. После третьего звонка все стихло. Дорте стояла и ждала, что звонивший разбежится и выломает дверь. Надо притворяться, что она не понимает по–норвежски. Особенно если он будет в форме. Тогда он попросит у нее документы. Паспорт.

Письмо от Лары! Она еще не сожгла его! На площадке было тихо, но шум в ушах мешал ей что–нибудь предпринять. Может быть, звонивший еще вернется. Или ждет, что она каким–нибудь образом выдаст свое присутствие. Когда она наконец осмелилась выглянуть в окно, во дворе никого не было. Она прокралась в переднюю и послушала у двери. Тихо. Дорте долго стояла, прильнув ухом к дверной щели. Уверившись, что за дверью никого нет, она взяла Ларино письмо, подошла к камину и схватила лежащие рядом спички. Наклонившись над огнем, она ждала, когда бумага вспыхнет и обратится в сероватый пепел, похожий на крылья мотылька. Смочив водой туалетную бумагу, она собрала остатки пепла и спустила их в унитаз.

Потом снова выглянула в окно. У мусорных контейнеров, спиной к ней, стоял какой–то человек. Ребятишки стучали мячом. Может, вовсе не он, а дети из шалости позвонили к ней в дверь? Мяч перестал стучать, и человек ушел. Воцарилась тишина, если не считать далекого гула города и журчания воды у Белоснежки. Но квартира Лары перестала быть надежным убежищем. Куда податься? Будь у нее сумка побольше, можно было бы взять в собой вещи на несколько дней и не возвращаться в квартиру.

Дорте бродила по улицам. Внезапный порыв ветра чуть не сорвал с нее джинсовую куртку. Она пожалела, что не оделась теплее.

Так она дошла до кафе, перед которым стояли столики и стулья. На одном стуле лежал синий плед. Сначала Дорте хотела присесть, но было бы странно сидеть тут закутавшись в плед. Она схватила его и убежала. К сожалению, у нее не оказалось с собой пластикового пакета, чтобы спрятать плед. И она снова решила обзавестись сумкой побольше.

Дорте шла наугад. С каждым шагом она все дальше уходила от квартиры Лары. Ей помогала река. Дорте не выпускала ее из поля зрения. Кругом валялись принесенные ветром бумажные стаканчики с рекламой колы и трубочками, смятые пачки сигарет, одна голубая детская туфелька. Высокая мать–и–мачеха тянула свою головку из промерзшей земли, заваленной утоптанными листьями. Если бы Дорте возвращалась домой, она могла бы захватить цветок с собой.

Встречные спешили мимо, недоступные, как на экране. Наконец Дорте вообще перестали попадаться люди. Все было чужим. Большие особняки. Деревья и изгороди. Под ногами трещали ветки, и Дорте скользила на прошлогодней листве. Лесная почва пахла вечностью. Сыростью. Несколько уток плавали у кромки воды. Когда они доставали что–нибудь со дна, их хвостики упирались в небо. Совсем как в Литве. Дорте закуталась в плед и села как можно ближе к воде. Когда она наклонялась, она видела жалкое, расплывчатое отражение девочки с растрепанными ветром волосами.

И снова к ней вернулась мысль, что она существует только как отражение в воде. И напрасно она с чем–то борется, чего–то боится. Может, это начало смерти? Начало той последней стадии, когда перед освобождением надо еще немного помучиться в своей земной оболочке? Если она действительно уже достигла этой стадии, может, последнее усилие следует сделать самой?

Запах сосны. Огня нет. Зато есть ледяной дым. Как в той бане. Дорте не поддалась панике, но ее охватила бесконечная усталость. Ветки кололи ей лицо. Однако она лишь чуть–чуть отвернула голову. Плед оказался очень кстати, он укрывал с головой, капли усеяли его, как бисер. Но настоящего дождя не было.

Собака склонилась над ней, роняя изо рта слюну. Из ее пасти с острыми белыми клыками исходило зловоние. Глаза горели злобой. Рычание не оставляло сомнений. Собака наконец нашла ее. Где–то вдали послышался крик. Собака повернула голову, прислушалась и снова уставилась на Дорте налитыми кровью глазами. Она тоже чего–то боялась. Знала, что на нее посыплются удары, если она не притащит Дорте. Рыча, она схватила ее за рукав и потянула.

Кто–то плеснул водой Дорте в лицо. Девочка жива, услышала она. Но глаз не открыла. Где–то рядом сопела собака.

— Тебе плохо? — спросил женский голос.

Не ответив, Дорте наконец открыла глаза и села. Кто–то протянул руку и помог ей. Седая женщина в зеленой ветровке. Чужая рука была мокрая и холодная, словно несколько дней пролежала в земле. А может, то был холод, шедший от самой Дорте? В воздухе висела изморось. Как она могла здесь заснут,, непонятно.

— Ты больна? — спросила женщина, с трудом удерживая большую собаку. Собака повизгивала и тянула поводок. Крупный мужчина в высоких сапогах и ветровке подошел и взял у женщины поводок.

— Сидеть! — прикрикнул он на собаку. Собака неохотно села. Она покачивалась, словно старик на шатком стуле.

Дорте молча помотала головой. Возле того места, где она лежала, цвели лютики. Точно они распустились, пока она спала. Она встала и подняла плед — может, эти люди поймут, что он краденый. Глаза у женщины были добрые, но требовали объяснений.

— Тебе нужна помощь?

— Нет, спасибо! — как можно вежливее ответила Дорте.

— Точно не нужна?

— Точно не нужна! — повторила она и растянула уголки рта, надеясь, что это будет похоже на улыбку.

Петляя между деревьями, она спиной чувствовала на себе их взгляды. Особенно собаки. Собственно, Дорте не знала, куда идти, чтобы вернуться домой. Ее немного шатало. Они шли следом за нею. Женщина что–то крикнула, но отвечать ей не стоило. Надо было просто идти вперед. Дорте пустилась бежать, дыхание обжигало. Следовало найти тропинку или дорожку, которая вела бы наверх. Это было важно. Следовало уйти от реки. Постепенно свинцовый привкус исчез. Она согрелась, сумочка билась о бедро.