Брэйн Даун - Код Онегина
IX. 1830
«Он написал Акулине письмо самым четким почерком и бешеным слогом, объявлял ей о грозящей им погибели и тут же предлагал ей свою руку. Тотчас отнес он письмо на почту, в дупло, и лег спать весьма довольный собою».
Все было спокойно, ясно. Погода отвратительная, то есть прекрасная. Каждый день — перед обедом — и еще вечером (в темноте, ветки хлещут по лицу, луна летит следом) — прогулки верхами в Лучинник или в Казаринскую рощу… Никогда еще не чувствовал себя таким бодрым. Даже нашел в себе силы взяться за Онегина — Онегин, сказать по правде, осточертел, но из самолюбия, из упрямства он все ж докончил его.
Ответа нет. Он вновь посланье:Второму, третьему письмуОтвета нет.
И весьма кстати: она в письме своем требовала, чтобы приезжал срочно.
Я знаю: век уж мой измерен;Но чтоб продлилась жизнь моя,Я утром должен быть уверен,Что с вами днем...
Не выпустили. Холера — мерзость. За себя не боялся ни минуты; холера была не страшней турецких пуль. Не страшней — ему, мужчине…
...................... на высокий домГлядел я косо. Если в эту поруПожар его бы обхватил кругом,То моему озлобленному взоруПриятно было б пламя.
Ну да ничего… Ничего? Все из рук валилось. Так…
Грустный войПеснь русская. Известная примета!
X
В один из вечеров — обычно Миронов в это время уже приходил с работы и приносил с собой купленную по дороге выпивку, но тут почему-то задержался, — в дверь его квартиры позвонили. Саша и Лева, разумеется, не собирались открывать, об этом у них была договоренность с хозяином: не открывать никому и ни под каким видом и на звонки телефонные тоже не отвечать. За те дни, что они прожили у Миронова, в дверь звонили несколько раз, но не настойчиво, сразу уходили. А этот звонок был настойчив. Саша и Лева вмиг почувствовали себя совсем беззащитными. Саша как раз только закончил красить волосы (это надо было делать часто, чтобы шевелюра выглядела естественно), и он был по пояс раздет, а голова у него была взъерошенная и мокрая. Лева варил макароны, а Черномырдин увивался вокруг него. Звонок был очень настойчив. Потом дверь задергалась так, что цепочка чуть не выскочила из гнезда. Саша и Лева очень испугались: это могла быть беглая жена Миронова, которая обругает их и выставит восвояси. Саша кое-как вытерся полотенцем. Они стали поспешно хватать свои шмотки и заталкивать в дорожную сумку. Дверь вновь дернулась, и, парализованные ужасом, они услыхали:
— Откройте! Милиция. Выход был только один.
— Алло? — сказал Большой, с неохотою отрываясь от ноутбука.
— Я хотел поинтересоваться, — сказал Издатель довольно робко, — как там у вас продвигается со стихами…
Большой понял, что Мелкий гнусно, по-бабьи, нажаловался на него Издателю. Ему захотелось дать Мелкому в глаз. Но что-то его останавливало — быть может, то, что кулак его был в полтора раза больше, чем голова Мелкого?
— Со стихами у нас все в порядке, — ответил Большой. — У нас вообще все в порядке.
Завершив разговор, он повернулся к Мелкому и хотел сказать, что он о нем думает, но Мелкий дернул его за руку.
— Они опять здесь! Те двое… Ты же дал им автографы. Двое вошли и сели за соседний столик. Они были такие… с налетом чего-то классического в глазах…,
— Не смотри на них. Делай вид, что ты их не замечаешь.
— Нет, ради бога! Это слишком страшно. Сотри это. Их нет.
— Я сотру. Но они есть.
Двое поднялись и подошли. Один из двоих робко протягивал Большому книгу.
— Простите, пожалуйста, — сказал он, — можно еще один автограф? Для моей жены.
XI
— Плохо. Очень плохо. Твои все Подмосковье усеяли трупами, как хорьки в курятнике, а где результат?
— Будет.
— Я тебе дал трое суток, а прошло больше двух недель. Очень плохо.
— Профессор очень умен, а Спортсмен дерзок. Я их недооценил.
— А я, похоже, тебя переоценил… Ладно, успокойся. Коней на переправе не меняют… Что твои докладывают? Контакт был?
— Не было. (Агенты не делились своими предположениями и подозрениями с высшим начальством, а, как водится, докладывали, что все под контролем и операция идет по плану.) Я убежден — они ничего не поняли.
— Кто ничего не понял? Твои агенты или Спортсмен с Профессором?
— Те и другие.
— Ну-ну… А ты сам как думаешь — кто он?
— Выбор-то не так уж велик…
— Но ведь он может оказаться каким-нибудь совершенно неизвестным, рядовым жителем какой-нибудь глухой деревушки!
— Не может. Ты пойми: если пророчество сбывается — значит, он уже давно идет предначертанным ему путем. Если мы не остановим его — катастрофа неминуема, Россия погибнет.
— Мы не дадим России погибнуть. Мы позаботимся о ней… Слушай, а ты не допускаешь, что он — это…
— Не-ет… Этот — наш с потрохами… И тем менее он как минимум — депутат.
— Тогда — чего проще? Пусть террористы взорвут Думу во время пленарного заседания. (Смеются.)
— Если б они все ходили на все заседания! Прогульщики, бездельники чертовы… И потом, он может быть каким-нибудь мэром или губернатором…
— Ну, против губернаторов уже приняты меры.
— Не разделяю твоего оптимизма. И назначенный губернатор может оказаться им. Узнает — головка закружится…
— Губернаторов в России не так уж много. Можно позаботиться.
— С губернаторами-то можно. Мэров больно много. Обо всех не позаботишься.
— Так когда твои возьмут их?
— Скоро, скоро, клянусь. По прогнозам, они должны сейчас быть в Торжке.
— А ведь мэр Торжка-то…
— Да, да.
— Скажи… Когда пишешь — сбывается?
— По-разному бывает. Но чаще всего — да.
— Тогда почему пишут плохое? Ведь оно сбудется. Писали бы все хорошее… Или хорошее не сбывается?
— Редко, — сказал Большой. — Как бы тебе объяснить… Иногда пишешь и знаешь: сбудется. Иногда — наоборот. Нарочно пишешь, чтоб не сбылось. А иногда не хочешь и боишься, что сбудется, а все равно пишешь. Просто не можешь написать по-другому.
— Зачем вообще пишут? Ведь все давным-давно написано.
— Я не знаю.
XII
Квартира инженера Миронова была на третьем этаже, окнами на улицу, а подъезд был со двора. Выход был один, но и его, скорей всего, уже не было: на улице их ждали, они были окружены.
Саша распахнул окно, перелез через подоконник, глянул вниз: под ногами у него ходили люди. Водосточная труба была далеко. Он повис на руках, потом усилием воли заставил себя оторвать руки от подоконника и спрыгнут; асфальт сильно ударил его, но он удержался на ногах и затем поймал брошенную Левой сумку. Он уже чувствовал лопатками холодное и твердое дуло. Но это только казалось. Никто не схватил его. Прохожие шарахались от него, но никто вроде бы не собирался кричать и звать милицию.
Лева сидел на подоконнике, держа на руках Черномырдина, лицо у Левы было перекошенное, жалкое: он боялся прыгать, а Черномырдин царапался и рвался из рук. Нужно было посадить Черномырдина в сумку, плотно застегнуть ее и сбросить, как вещи, но у них не было другой сумки, а корзина, в которой они привезли Черномырдина в Торжок, сверху была открытая. А прыгать с третьего этажа с котом в руках было очень неудобно и опасно: при таком прыжке руки должны быть свободны.
— Бросай! — крикнул Саша. — Это же кошка!
Лева оглянулся: похоже, стук в дверь и грозные крики продолжались. Он наконец решился: поднял Черномырдина на вытянутых руках и разжал руки. Саша пытался снизу подхватить орущий клубок, но попробуй-ка поймай живую кошку в полете! Кот только в кровь ободрал Саше руки… Он приземлился мягко на все четыре лапы, как положено, но, напуганный и обиженный, не остался сидеть под окном, а кинулся наутек. А Лева все не прыгал, а сидел на подоконнике… Он даже прислонился головой к оконной раме, словно собирался подремать…
— Прыгай!
— Я не могу.
Саша заметался в отчаянии. Его отчаяние, возможно, было б еще сильней, если б он обратил внимание на мемориальную доску, украшавшую соседний дом и сообщавшую всем интересующимся, что в доме когда-то была гостиница Пожарского, того самого, у кого Пушкин ел котлеты. Проклятый Пушкин все время что-нибудь ел, и все города заполонил, и не оставлял беглецам свободного пространства.
— Во обнаглели, да? — громко сказала проходившая мимо женщина. — Средь бела дня вещи выносят…
— И не говори, — отозвалась ее спутница. — Куда милиция смотрит?!
— А этот весь в крови… Убили кого, что ль?
И добрые женщины спокойно прошли дальше по своим делам. Саша закричал:
— Прыгай!
Лева не прыгал. Он сидел и трясся. Губы его побелели и что-то шептали беззвучно. Под окном начали собираться зеваки.
