Наталья Земскова - Детородный возраст
Из-за этого портрета она чуть не пропустила церемонию открытия, и сделала бы это с радостью. Но ее, как ни странно, хватились и чуть не за руку привели на подиум, где уже стояли взволнованный всеобщим вниманием Валера, Генрих Рубер, три отглаженных господина спонсорского вида, две искусствоведши и директор выставочного зала. Публики заметно прибавилось. Народ условно делился на две части – те, кого пригласили автор и устроители, и те, кого зазвала реклама. Она в этот раз получилась, со всех афишных тумб и заборов смотрел Валера в окружении трех мольбертов с сюрреалистическими композициями, на которых настояли рекламщики. Он спорил, требовал поместить совсем другие работы, хотел снять заказ, но результат превзошел все ожидания. Маргарита с интересом выделила группу студентов явно художественных вузов, которые чувствовали себя свободно и даже чуть отвязно. Приглашенных оказалось значительно меньше, и они были старше и сдержаннее, многие были с цветами.
Потекли фразы и комплименты, спонсоры отшучивались, искусствоведши говорили непонятное, а директор зала – учтивые банальности. Что-то попытался сказать и Валера, но он настолько волновался, что тут же сбился, так что Васильева принялась его переводить, а от себя добавила, что вот, мол, живем рядом с гением, но этого не понимаем.
«Влюблена. Влюблена, как в десятом классе», – с нотой участия и даже жалости подумала о Васильевой Маргарита. Она опять утомилась и заскучала, пожалев о том, что еще не очень скоро попадет домой, а уже хочется.
Речи закончились, начались журналисты с софитами и камерами, Валеру стали рвать на части и мучить идиотскими вопросами, которых он не выносил, из вежливости пытаясь выдавить что-то связное и кончить дело. Маргарите он сделал знак рукой, прося занять Генриха, и она послушно направилась к немцу.
Тот вежливо оживился, сказал довольно банальный комплимент и, по свойственной ему привычке, сразу перешел к делу:
– Надо выставляться в Берлине и Дрездене, просто необходимо, и всё для этого есть. Уговариваю Валерия Николаевича, а он не соглашается: говорит, нужно работать. Может, вы повлияете, Риточка?
– Не соглашается? Быть такого не может, – рассмеялась Маргарита и взяла Рубера под руку, – просто не верю.
Как отвлекающий от невеселых мыслей объект, Генрих был просто великолепен. Вся сосредоточившись на нем, Маргарита встряхнулась и полностью окунулась в этот ненужный деловой разговор, ища хоть какого-то убежища, паузы, отдыха. Учитывая ее каблук, немец был ниже аж на полголовы и, разговаривая, смотрел снизу вверх – это выглядело забавно.
«Всё понятно, старая лиса Рубер готов заплатить большими персональными выставками в Германии, лишь бы муж плясал под его дудку и писал то, что велят, а не выплескивал на полотно свои фантазии».
– В искусстве, как и во всем остальном, есть рынок, и этот рынок диктует, – озабоченно и печально продолжил Генрих и, прищурившись, обвел картины подробным жестким взглядом. – Всё остальное – роскошь самовыражения и грезы. На них, разумеется, имеет право каждый, но о деньгах и о славе тогда нужно забыть.
Маргарита улыбнулась еще любезнее:
– Конечно, Генрих, я согласна. Но если бы Ван Гог, Матисс, Ренуар и далее по списку думали только о рынке, их работы вряд ли годились бы для вечности, и они уж точно не отыскали бы то, что позволило их талантам развиться и окрепнуть.
– Где Ренуар – и где мы с вами, – неопределенно пожал плечами немец, останавливаясь у какого-то полиптиха, который Маргарита не успела увидеть до церемонии открытия. Это была абстрактная живопись, совершенно не свойственная Валериной кисти, и, глядя одним глазом на круги и полусферы, Маргарита вкрадчиво, но твердо сказала:
– Вы, Генрих, бизнесмен, серьезный человек, а знаете, чем отличается серьезный человек от коммивояжера? Я вам скажу. Серьезный человек безошибочно ставит на произведение искусства, отбраковывая поделки, ремесло и штамп. Потому что поделка обречена…
Она чувствовала, что и сама сейчас изъясняется какими-то штампами и цитатами, но по-другому сказать не умела. Ей казалось, что Рубер ее не слышит, и она уже расстраивалась, не зная, как до него достучаться и тем самым помочь Валере.
Генрих только что не заломил в отчаянии руки и застонал так, что на них оглянулись:
– Дорогая моя, но сейчас время поделок и, если хотите, время штампа – не мне вам это объяснять. На творчество имеют право те, у кого уже есть имя, все остальные на это имя пашут. Если желают, конечно. Сделаем имя – пожалуйста! Но не раньше, таковы правила. Жестоко? Да, возможно, и жестоко. Но иначе – никак. Не получится. У вашего мужа есть шанс, и лет через пять, через семь он сможет диктовать мне условия и писать то, что вздумается. Я в этом уверен.
Маргарита разглядывала новые работы мужа вместе с Рубером, глазами Рубера и чувствовала, как пропадает, тускнеет их очарование, буквально на глазах. Генрих в чем-то безусловно прав, только эта его правота не может и не должна ущемлять правоту Валеры, однако она ее, конечно же, ущемляет. Маргарита собралась с силами, чтобы объяснить это упрямому немцу, и вдруг оцепенела: в конце зала, у самого входа, стоял Кириллов и порывисто скользил взглядом по лицам. Как она могла увидеть его среди такого количества людей и на таком расстоянии, было совершенно непонятно, но она его видела.
Воцарилось чуть напряженное молчание. Маргарита забыла о Генрихе, о выставке, она перестала видеть людей и слышать голоса, вся картинка как будто бы задрожала и выключилась – перестало течь время. На несколько длинных тягучих мгновений она застыла как изваяние, и, если бы не Рубер, дело вполне могло кончиться обмороком. Какое-то кратковременное небытие, когда тебя словно бы нет, но вот происходит внешний толчок – и жизнь возвращается.
– Пример хотите? – после паузы заговорил Генрих и, цепко ухватив ее за локоть, увлек к другой серии картин. – Лет восемь назад я начал работать с малоизвестным московским художником, ваш муж с ним немного знаком. Талантливым, но, как это сказать, не берущим с неба звезд. Довольно долго он делал то, что я ему заказывал, и это продавалось. Я сделал его модным, создал бренд, и теперь он хозяин этого бренда. Вы думаете, это легко – создать моду, уловить нечто, что носится в воздухе, что вот-вот будет востребовано, когда вокруг столько таких же, как ты, а публика глупа и не имеет понятия, что ей нужно. Ты часто идешь вслепую, до конца не зная, золотоносная жила или пустышка. Неужели вы думаете, что моя цель – сорвать куш, сработать на обывателя и умыть руки? Уверяю вас, нет. Я носом, как охотничья собака, чую: игра стоит свеч, и ваш муж может стать моим следующим открытием, новым брендом.
Поколебавшись, Маргарита зачем-то спросила:
– Это коммерческий проект?
– Да, конечно, в другие я просто не верю. Ну, не чисто коммерческий, в искусстве ведь так не бывает. Но однажды – и возможно, не завтра, не скоро – он сработает обязательно, неважно, в каком эквиваленте.
«Тогда почему не согласен Валера?» – совершенно очнувшись, подумала она про себя, решив пока не делать никаких движений и подождать, что будет. И, словно услышав ее немой вопрос, немец продолжал с нарастающим волнением и азартом:
– Существует Haute couture – высокая мода. Это то, что подсознательно заказывает и желает видеть общество, определенная часть публики. Но, желая и заказывая, публика и не подозревает, как этот продукт должен выглядеть: что-то такое носится в воздухе, а что – не очень понятно. Является кутюрье, ловит тенденцию и воплощает – результат тут же начинают копировать. Так создается мода. Я – что-то вроде кутюрье.
– И у вас есть портные…
– Если грубо, то да. Приблизительно. Но мои портные, создав себе имя, сами становятся кутюрье, сами делают моду. Тот путь, который предлагаю я, не самый краткий, но он верный и в конце концов приведет туда, куда нужно. А путь, который ваш муж хочет выбрать сейчас, – Генрих махнул в сторону новых работ и выразительно пожал плечами, – это ход в никуда, если, конечно, не рассчитывать на чудо. Он взрослый человек, и он решает сам. Я могу предлагать, рисовать перспективы, но уговаривать, тянуть – увольте.
Рубер вздохнул, вытер влажный лоб, сделал неопределенную гримасу, будто сомневаясь, нужно ли всё это говорить, и неожиданно очень тихо пробормотал:
– А портретик хорош, просто чудо. Сколько сеансов позировали?
– Нисколько. Полная неожиданность, – без улыбки отозвалась Маргарита. – Рада, что вам понравилось.
– Понравилось, как не понравиться… А вот и Валерий Николаевич. Мы о вас говорили.
Маргарита только сейчас увидела стремительно подходящего мужа, который с видимой радостью избавился от журналистов и быстро направлялся в банкетный зал.
– Идемте, без нас не начнут. – И, обняв за плечи обоих, отчего одна его рука оказалась параллельна полу, а другая съехала вниз, повел куда-то в недра здания замысловатыми коридорами и узкими пролетами.
