Терри Сазерн - Снимаем порно

— Но ты можешь на некоторое время приостановить эти погружения в себя, не так ли?

Дейв рассмеялся.

— Ты имеешь в виду, как раз на столько, чтобы трахнуть собственную сестру?

— И чтобы сделать это как следует.

— Конечно, дружище, — если она сможет мне его поднять, то я его засуну.

— Этого вполне достаточно! — сказал Б.

— Ты знаешь, я здесь не для того, чтобы ловить кайф, дружище, я здесь для того, чтобы заполнить пробелы…

— Прекрасно, — сказал Б.

Поскольку доктор Вернер посоветовал дать Анжи день отдыха, то было решено начать эпизод Дебби и Дейва на следующее утро.

Бойкая Дебби Робертс была неувядающей, похожей на бутончик милашкой, любимицей всей Америки среди юных актрис, которая фактически попала в Голливуд путем завоевания короны «Мисс Юной Америки», и сейчас она была звездой в телевизионных сериях «Соседская девушка». Это шоу, показываемое в лучшее телевизионное время — классика в традициях «Черт-Ей-Богу-Вот-Здорово-Молодчина» — получило очень благоприятный рейтинг среди зрителей старшего возраста, поскольку из-за своего плоского юмора и неправдоподобного содержания было проклятием для любого, не достигшего сорокалетнего возраста. Подобно Анжеле Стерлинг, Дебби стремилась изменить свой имидж, тем не менее, ирония заключалась в том, что несмотря на ее обширную дурную славу распутницы и «необычайной вертихвостки», она приобрела за время двухлетнего пребывания в образе «Барби» («Соседская девушка») поражающее число тех характерно пустых остроумных манер и выражений, что ее замечания во время первого совещания по сценарию с Борисом, Тони и Дейвом выглядели забавно и неуместно.

— Черт, — воскликнула она с широко раскрытыми от удивления глазами, хотя и не без интереса, — вы хотите сказать, что он на самом деле собирается (она сглотнула) меня протянуть? Дейви?

— Большое дело, а, сестренка? — Дейв лениво потянулся. — Хотя нам придется утрясти это дело с Трикс — это может вывести ее из себя.

— Трикс? Большое горе, а как насчет матери?!

— Вот что мы сделаем, — объяснил Борис, — мы скажем, что это были вставки, то есть в реальных кадрах занятия любовью использовались дублеры.

Она переводила взгляд с одного на другого, озадаченная, пытаясь сообразить:

— А разве нельзя так это и сделать?

Борис покачал головой.

— Не будет подлинности, исчезает … эстетическое настроение. Выглядит как фальшивка.

— А также, — добавил Тони, — с дублерами не сделать панораму, приходится каждый раз прерывать съемку.

— Улавливаешь? — спросил ее брат.

По-прежнему с широко раскрытыми глазами она кивнула каждому из них, показывая, что «уловила».

— Ясненько. В любом случае с мамой случится припадок, когда она обо всем узнает.

— Но не в том случае, если ты получишь за это «Оскара», Дебби, — предположил Тони.

Она хлопнула в ладоши, затем схватила руку Дейва, сияя от восторга.

— О, разве это не будет просто потрясающе?

Итак, к середине утра они снимали, как Дебби раздевается на переднем плане, пока ее брат, стоя на коленях спиной к камере (и к Дебби), разводит огонь.

— Черт, даже мое нижнее белье промокло, — говорилось в сценарии, когда она дошла до своих белых трусиков и лифчика.

— Ну, и сними их, — сказал он, — ты ведь не хочешь схватить пневмонию? — И протягивая руку назад через плечо, он поддразнивающе добавил, — не беспокойся, я не буду смотреть.

— Глупый, — сказала она смеясь и вручила ему маленькие предметы одежды, которые он с секунду подержал перед собой. Сначала лифчик, натянув его в горизонтальном положении между большим и указательным пальцами каждой руки и издавая пародию на восхищенный свист; затем дошла очередь до трусиков, которые он подержал так же.

— Эй, можно видеть огонь прямо через них! Ха, клянусь, что они, конечно же, сохраняют твое тепло, как положено!

— Ты дурачок, — сказала она и опять засмеялась, пока он пристраивал их рядом с остальными ее вещами на каминной решетке. Она завернулась в одно из одеял и села рядом с ним, распустив волосы и наклонив голову, чтобы просушить их около огня.

— Теперь твоя очередь, — сказал он, поднимаясь и вставая у нее за спиной, он снимал свои вещи, передавая их ей по очереди, а она принимала их, держа руку над плечом так же, как делал он, затем перекинула их через другой конец каминной решетки.

— Здорово, — прошептал Тони Борису после того, как Дебби освободилась от своих трусиков, — у нее, пожалуй, одна из самых восхитительных задниц во всей нашей индустрии.

Борис кивнул, соглашаясь.

— И прекрасные маленькие груди тоже.

— Великолепные маленькие груди, — согласился Тони. — Ты знаешь кого-нибудь, кто с нею трахался?

Борис, прищурившись и глядя через видоискатель, равнодушно пробормотал:

— О… одного или двоих, может быть, троих.

— Да, и что они сказали?

— Грандиозно, — ответил Борис.

— Могу представить, — сказал Тони, не отводя взгляда. — Они говорили, что это было необычно?

— Необычно? — Борис пожал плечами. — Нет, — сказал он, поглощенный видоискателем, который по-прежнему держал у глаза, — как раз твоя норма… прекрасная, мокренькая, упругая, горячая, восхищающая, возбуждающая юная американская дырочка. Ха, как это захватывает тебя, Тони?

— Здорово, — сказал Тони, сраженный этим образом, — не могу против такого устоять.

Пока Борис и Тони развлекались такого рода невинным подшучиванием, зловещие события затевались в другой части города, шикарном номере отеля «Империал», где изобретательный Рысь Леттерман председательствовал на исключительном, состоящем из двух слушателей кинематографическом званом вечере, проектируя цветные слайды на экран в затемненной комнате… слайды, которые он представлял, были отдельными кадрами фильма, снятого на 35-миллиметровой пленке, вырезанными из рабочих съемок эпизода Анжелы в «Ликах любви».

Аудитория состояла из Си-Ди и Лесса Хэррисона, и слайды были на самом деле в точности такими, как говорил о них Рысь: они запечатлели Анжелу в недвусмысленной ситуации — вернее, «позиции» звезды, репутация которой подвергается опасности.

Старый Си-Ди почти откровенно всхлипывал, в то время как Лесс пытался разделить его горе, слезы струились по его искаженному лицу. Одной рукой он обнимал Папашу, временами сжимая его плечо, хныкая и вздрагивая, в горестном любопытном (возможно объяснимом его недавним состоянием ломки) порыве, словно с каждым прикосновением к отцу он освобождался от страха. В конце пожилой человек отстранился от него, как будто желая переживать горе в одиночку, — или, вероятно, из-за раздражения, переполнявшего его.

Когда зажегся свет, именно Лесс, очевидно предвосхищая эмоциональный финал отца и желая продлить их совместный опыт, довел свое собственное горе до крещендо, взорвавшись новым потоком слез и на ощупь пытаясь найти плечо отца, словно, в конце концов, они будут рыдать вместе и станут ближе друг другу… или, по крайней мере, останутся в рамках одной корпоративной структуры.

Но Си-Ди испытал только нечто вроде смущения — смущения, которое затем вызвало к жизни определенную внутреннюю силу, или чувство собственного достоинства — стиль настоящего мужчины — у пожилого человека.

— Держи себя в руках, мальчик! — убеждал он, одной рукой тряся сына, а другой вытирая слезы со своей собственной щеки. — Ты на самом деле думаешь, что это… маленькое ничтожество… собирается изменить хоть на йоту баланс доходов и расходов «Метрополитен пикчерз»?! Ну, скажем, через год?! Самое большее через два? Со всеми… — он немного помялся, явно импровизируя, — … со всем новым делом, которое грядет; новые идеи, новый материал, новые лица … Эра суперзвезд окончена, сын… экономика производства фильмов сегодня просто несовместима с бюджетными распределениями в пользу непомерных выплат актерам. — Он положил руку на плечо сына в стиле Цезаря. — Это ответственность… ответственность, которую мы несем перед держателями акций. — И затем, как нежный отец, он вручил ему свой носовой платок, — вот, сын, — сказал он мягко.

— Спасибо, папа, — сказал Лесс не менее мягко, оживленно прикладывая платок к глазам, затем он развернул его и высморкался — это действие вызвало у Си-Ди раздраженную гримасу.

— Черт возьми, парень, это ирландское полотно, которому сотня лет! — Он выхватил платок у Лесса. — У тебя просто нет ни малейшего чувства стиля — вот твоя проклятая беда! — Он посмотрел на приведенный в беспорядок носовой платок, озабоченно покачал головой, скомкал его и засунул в боковой карман пиджака.

— Извини, папа, — промямлил Лесс, пряча глаза и окончательно ступая на путь полного мазохизма.