Ричард Райт - Черный
— Держите, — сказал белый, протягивая парню бумажку в пять долларов. Машина отъехала, причем белый несколько раз тревожно оглянулся, видно, опасаясь подвоха. А может, мне так показалось.
— Надо разменять, — сказал парень.
— Давай, — согласился я. — Два с полтиной тебе, два с полтиной мне.
Парень показал на ту сторону улицы.
— Вон магазин, видишь? Сейчас я сбегаю разменяю.
— Валяй, — согласился я в простоте душевной.
Усевшись на пригорке, я стал ждать. Парень побежал по направлению к магазину, но я был так в нем уверен, что даже не стал смотреть ему вслед. Забавно, думал я, вот я и стал грабителем, сейчас получу два с половиной доллара, и всего лишь за то, что случайно нашел спрятанное ком-то виски. А вчера вечером девушка объяснялась мне в любви. Сколько событий за двое суток, что я удрал из дому! Я чуть не расхохотался. Да, стоит только вырваться на волю, и жизнь тут же подхватит тебя и завертит. Я повернул голову, ожидая увидеть перед собой парнишку, но он еще не вернулся. Прохлаждается голубчик, решил я, прогнав все другие предположения, которые начали было тесниться в моем мозгу. Подождав еще немного, я встал и быстро пошел к магазину. Заглянул в окно, но парня внутри не было. Я вошел в магазин и спросил хозяина, не заходил ли только что сюда парень моих лет.
— Заходил какой-то негр, — подтвердил он. — Поглядел туда, поглядел сюда, потом юркнул во двор и был таков. Он у тебя что-нибудь взял?
— Взял.
— Эх ты, ищи теперь ветра в поле.
Я шел по улице, освещенной негреющим солнцем, и твердил про себя: "Поделом тебе, дурень, поделом. Не ты виски там оставил, нечего было его и брать". И вдруг меня осенило: да ведь они действовали заодно! Тот самый белый из автомобиля и парнишка-негр увидели меня неподалеку от своего бидона и решили, что я их выследил и хочу ограбить. Вот они и заставили меня тащить свое контрабандное виски.
Вчера вечером я чуть не обманул девушку. Сейчас меня самого обманули как последнего дурака.
12
Я бесцельно брел по улицам Мемфиса, глазея на высокие дома и толпы людей, ел, пакет за пакетом, жареную кукурузу. Время шло. И вдруг меня осенила мысль: а не попробовать ли наняться в оптическую мастерскую, в Джексоне мне не повезло, но, может, здесь все будет по-другому. Ведь Мемфис — не захудалый городишко, вроде Джексона, и вряд ли здесь станут придавать значение пустяковому происшествию на моей прежней работе.
Я посмотрел в адресной книге, где находится оптическая мастерская, смело вошел в здание и поднялся на лифте, который обслуживал жирный, приземистый мулат с желтоватой кожей.
Мастерская была на пятом этаже. Я открыл дверь. Увидев меня, белый, который там сидел, встал.
— Сними шапку, — сказал он.
— Слушаюсь, сэр, — я сорвал шапку с головы.
— Что надо?
— Я хотел узнать, не нужен ли вам посыльный. Я раньше работал в оптической мастерской в Джексоне.
— Почему уехал?
— Произошла маленькая неприятность, — честно признался я.
— Украл что-нибудь?
— Нет, сэр, — ответил я. — Просто один белый джентльмен не хотел, чтобы я изучал дело, и выгнал меня.
— Садись.
Я сел и рассказал от начала до конца, что произошло.
— Я напишу мистеру Крейну, — сказал он. — Но здесь тебе тоже дело изучать не придется. Нам этого не надо.
Я ответил, что понял и со всем согласен, и меня приняли, положив мне восемь долларов в неделю и пообещав прибавить доллар и потом еще один. Это было меньше, чем мне предлагали в кафе, но я согласился, потому что мне понравилась честная, открытая манера хозяина, да и вообще здесь было чисто, оживленно, обстановка деловая.
Мне надлежало выполнять всякие поручения и мыть линзы после полировки. Каждый вечер я должен был относить на почту мешки с готовой продукцией. Работа была легкая, и я справлялся с ней шутя. В перерыв я бегал по поручениям, белых сослуживцев: приносил им завтраки, относил гладить костюмы, платил за свет, телефон и газ, передавал записки их подружкам-стенографисткам в соседнем здании. В первый день я заработал на чаевых полтора доллара. Деньги, что у меня остались, я положил в банк и решил жить только на чаевые.
Я быстро овладевал искусством скрывать то напряжение, которое всегда испытывал в присутствии белых, к тому же жители Мемфиса выглядели более цивилизованными и, казалось, относились к черным не так неприязненно.
В цехе на шестом этаже, где я проводил большую часть времени, работало человек десять-двенадцать белых — ярые куклуксклановцы, ни во что не вмешивающиеся евреи, страстные проповедники мистического богопознания и просто бедняки, которых не интересовало ничего, кроме зарплаты. И хотя я чувствовал исходящие от них презрение и ненависть, никто ни разу не оскорбил меня и не обругал. Здесь можно было размышлять об отношениях между черными и белыми, не испытывая того страха, который опустошал мою душу. Теперь я мог смотреть на белых более объективно — то ли мне теперь по силам было большее нравственное напряжение, чем раньше, то ли я обнаружил в себе новые возможности справляться с ним.
Когда в тот первый вечер я пришел домой, миссис Мосс удивилась, что я отказался от работы в кафе. Я показал ей сберегательную книжку и сказал, что хочу накопить денег и перевезти в Мемфис мать.
Отныне все мои помыслы были сосредоточены на одном — собрать как можно больше денег и съездить за матерью и братом. Я откладывал каждый заработанный цент, отказывал себе во всем, ходил пешком на работу, ограничивал себя в еде — утром бутылка молока и две булочки, котлета с зеленым горошком на обед и вечером банка консервированных бобов, которую я разогревал дома. К голоду я был привычен, и еды мне требовалось не так уж много.
Теперь я зарабатывал больше, чем когда-либо, и начал даже наведываться в букинистические магазины, покупать книги и журналы. Так я познакомился с некоторыми периодическими изданиями вроде "Харперс мэгазин", "Атлантик мансли" и "Америкой Меркури". Покупал я их обычно за пять центов, прочитывал и снова продавал букинисту. Как-то миссис Мосс стала спрашивать меня о моем увлечении книгами.
— Зачем ты читаешь столько, сынок?
— Я люблю читать.
— Хочешь стать адвокатом?
— Нет, мэм.
— Ну что ж, читай, тебе виднее.
Хотя мне надо было являться на работу к девяти, я обычно приходил в восемь и шел в вестибюль банка, находившегося на первом этаже, где у меня был знакомый негр-привратник. Там я читал утренний выпуск мемфисского "Коммерческого вестника", экономя таким образом пять центов на обед. Прочитав газету, я наблюдал, как принимается за свои утренние дела привратник: берет ведро, швабру, насыпает в воду мыльную стружку, потом встает в позу и, воздев очи к потолку, поет:
— Господи, настал день! Работаю, как прежде, на белых хозяев!
Он тер шваброй пол и весь взмокал. Работу свою он ненавидел и без конца твердил, что наймется на почту.
Самым занятным из негров, с которыми я работал, был Шорти — толстый лифтер, который в первый день вез меня в мастерскую. Его заплывшие жиром глазки-бусинки поблескивали злобой и иронией. У него была желтая кожа, как у китайца, низкий лоб и тройной подбородок. Такого интересного характера мне еще не приходилось встречать среди негров на Юге. Неглупый, себе на уме, он читал журналы и книги, гордился своим народом и негодовал, что ему выпала такая злая судьба. Но в присутствии белых он неизменно играл роль самого низкопробного шута.
Однажды ему было не на что пообедать.
— Постой, — сказал он, когда я утром вошел в лифт, — первый же белый даст мне двадцать пять центов, увидишь.
Вошел один из белых, работавших в нашем здании. Улыбаясь и жуликовато вращая глазами, Шорти затянул:
— Мистер белый, я так хочу есть, дайте мне, пожалуйста, двадцать пять центов.
Белый как будто его не слышал. Шорти снова заныл, держа руку у кнопок лифта:
— Дайте двадцать пять центов, мистер белый, а то лифт не поедет.
— Иди к черту, Шорти, — сказал белый, даже не взглянув на него и жуя свою сигару.
— Есть хочу, мистер белый, просто помираю! — канючил Шорти.
— Помрешь, если сейчас же не поднимешь меня, — сказал белый, в первый раз слегка улыбнувшись.
— Этому черномазому сукину сыну так нужны двадцать пять центов! — Шорти кривлялся и гримасничал, словно и не слышал угрозы.
— Поехали, черномазый, а то я опоздаю. — Белый был заинтригован и явно радовался возможности поиздеваться.
— Это вам обойдется в двадцать пять центов, мистер белый. Всего четверть доллара, ну что вам стоит, — нудил Шорти.
Белый молчал. Шорти нажал на кнопку, и лифт пошел вверх, но остановился метрах в полутора от этажа, где работал белый.
— Все, мистер белый, дальше не идет, придется вам дать мне четвертак. В голосе Шорти слышалось рыдание.
