Жан Эшноз - Гринвичский меридиан
Корабль, думает Селмер, судно. Он радуется тому, что смог назвать один и тот же предмет двумя словами: это доказывает ему, что он вновь обрел дар речи. Потом Селмер испытывает другую радость, правда, более сомнительную, — что он еще способен сомневаться, не стал ли он, в силу своей слабости, жертвой галлюцинации.
Однако данный корабль, галлюцинация он или нет, достоин описания. Это большое двухпалубное судно, какие строили в восемнадцатом веке. Бесчисленные паруса на трех его мачтах вяло обвисли, и крошечные существа сноровисто убирают их, цепляясь за реи. Вдоль бортов, по всей длине, идут в два ряда квадратные бойницы, из которых торчат пушечные стволы, они еще выбрасывают волокна серовато-голубого дыма. Сверкающая медная обшивка мешает разглядеть очертания носовой части, зато видно якорную цепь, которая наискось уходит от нее в воду. Тео Селмер, сколько хватает сил, разглядывает эту пеструю мозаику из холста, дерева, меди, пушек и снастей, что колышется на волнах в двух сотнях метров от его глаз.
Тем временем крошечные существа на борту пестрой мозаики спускают на талях шлюпку. Сейчас они приплывут за ним — или не приплывут, он и сам не знает, что лучше. В знак вызова, ради удобства, из недоверия и доверия, слитых воедино, а также по причине какого-то странного безразличия он теряет сознание. Роняет голову на гальку, закрывает глаза. И будь что будет.
Они приближаются, причаливают. Его поднимают и несут, укладывают на дно шлюпки. Снова гребут, затем куда-то поднимают его, опять несут, укладывают, раздевают, перевязывают. Потом выходят, оставив его спать. Он открывает глаза. Вокруг него полумрак и сплошное дерево, это окружение успокаивает. Он смыкает веки, засыпает, подчинив мир своему сну. И спит.
Так Селмер проспал день, ночь и еще день. Проснувшись, он встал, вышел из каюты и какое-то время проплутал в темных недрах корабля перед тем, как отыскать выход наверх, по лесенке, ведущей к люку, за которым ждал его все тот же морской воздух, все тот же яркий небосвод, все тот же неизменный океан. У него закружилась голова; подобное ощущение он испытал однажды в Венеции, когда после бесконечного блуждания по запутанным узеньким проулкам внезапно вышел на площадь Сан-Марко, такую необъятную, словно его швырнули в горизонтальную пропасть. Выбравшись из люка на палубу, он с трудом утвердился на ногах. Над его головой белели туго надутые бесчисленные паруса, соединенные с корпусом судна хитроумной вертикально-горизонтально-наклонной системой мачт, штагов, вантов и галсов. Паруса мчали вперед этот плавучий лес, называемый кораблем, со скоростью несоразмерной его величине и сложному устройству.
Море вокруг него было идеально пустым. Никакое другое судно, никакая суша не оскверняли его роскошный простор. В этой пустоте невозможно было определить ход и курс корабля, а также длительность его собственного сна. Тео Селмер не имел ни малейшего представления о том, в какой точке земного шара он находится, — редкий для него случай.
А вокруг работали матросы — желтые, черные, белокурые, лысые, непонятно какие — в синих шапочках или оранжевых фуражках. Одни готовили паруса на смену: складывали, чинили или подшивали холстину для бом-брамселей, фор-брамселей, крюйс-брамселей. Другие медленно, усердно драили палубу. Высоко в небе, в центре причудливой неразберихи парусов, еле виднелась рыжая голова впередсмотрящего: он стоял в большом бочонке, прибитом к бизань-мачте, недвижно, как фигура на носу корабля, оставленная про запас или забракованная. Под мачтой, у ее основания, могучий седоволосый араб втыкал булавки с цветными головками в большую морскую карту, висевшую на стене рубки.
Все матросы, кроме безмолвного дозорного, вели беседу. Каждая их фраза, лаконичная, приглушенная гулом океана, являла собой смешение слов, нахватанных из самых разных языков, и походила на спутанный узел с единственной в своем роде конфигурацией, которая, едва будучи озвученной, тут же бесследно исчезала. Несколько минут Селмер вслушивался в эти головоломные, эфемерные фигуры речи, силясь вызвать в памяти словарь морских технических терминов с его кошмарным нагромождением идиом, затем направился в носовую часть судна.
Возле шлюпбалки стояла женщина, ее лицо было обращено к морю. Она разговаривала с довольно пожилым человеком, который носил седую бороду и форму торгового флота. Женщина, молодая и светловолосая, была одета в белое платье; она указывала куда-то вдаль, и этот жест в меркнущем предзакатном свете казался нарочито отточенным, почти аллегорическим. Обернувшись, она заметила Селмера и подошла к нему. Они поздоровались, назвали себя: Рейчел, Тео. Капитан тем временем скрылся. Да-да, сказал Тео, Арбогаст говорил ему о ней.
Она спросила, хорошо ли он отдохнул, не проголодался ли, не слишком ли страдает от ран. Он ответил тоном бесшабашного оптимиста, что все хорошо, и она улыбнулась.
Они присели на деревянную скамью, привинченную к переборке. Солнце, уже прошедшее стадию багрового накала, сменяло пурпур на мягкие охряные тона. Тео рассказал о событиях на острове, но вкратце, почти не веря в то, что случилось; ему трудно было подбирать нужные слова. Все казалось теперь бесконечно далеким, стертым, поблекшим, как будто тридцать часов сна воздвигли между прошлым и настоящим неодолимый барьер, пограничную стену, за которой его жизнь не оставила никаких следов в памяти, разрушенной безразличием, как разрушают строительные леса, кончив возводить здание. Он подумал: может быть, это ощущение стертости возникает от хода самого корабля, от особенностей его килевой качки. Это напомнило ему моторку и Арбогаста.
— Мне очень нравился Арбогаст, — сказал он, — так грустно, что он погиб.
— Не думаю, что он погиб, — ответила Рейчел. — Это на него не похоже.
Небосвод сменил охряный цвет на шафранный, перешедший затем в мягкий беж, и Тео снова уснул.
Ему приснилось, что корабль доставил его в Тулон, где он родился. Он сошел на берег и сел на террасе кафе «Нептуния», с видом на порт. Подошел официант, сосредоточенный и рыжий, как тот дозорный на мачте, и положил перед ним на бок бутылку с крошечной моделью корабля внутри. Наклонясь к бутылке, Тео различил на палубе корабля самого себя, тоже крошечного, стреляющего из пушки по мелким летучим рыбешкам, которые выпрыгивали из воды и бились о стеклянные стенки; но вот одно из ядер, выпущенное слишком высоко, разбило бутыль, и оттуда хлынула вода, она вырывалась наружу лихорадочными толчками, в ритме бьющегося сердца; море, бегущее из пробоины, вскипело бешеным водоворотом и проглотило тонущий корабль, а моряки, попадавшие с него на столик кафе, бились в конвульсиях на пластмассовой поверхности, дрыгая руками и ногами, судорожно разевая и закрывая рты, таращась и задыхаясь, точно рыбы, выброшенные на сушу.
Он проснулся у себя на койке, в каюте, весь в поту, измученный и еще не полностью очнувшийся от страшного видения. Встав, он подошел к узкому оконцу: ему почудилось, будто тьма подвешена на ниточке, будто она вот-вот оторвется, рухнет вниз и растает. Он снова заснул.
На следующее утро он встретил на палубе Рейчел.
— Я сегодня совсем заспался.
Он вспомнил, что у него есть часы, приподнял обшлаг. Стекло было разбито, стрелки исковерканы, пружина завода остановилась навсегда.
— Не очень-то я ими и дорожил, — сказал он.
— Купите себе другие в Кантоне, — утешила его Рейчел. — Мы будем там через две недели.
Селмер расстегнул браслет и швырнул часы в море. Он представил себе, как они медленно погружаются в воду, проходят через донный слой, далекий от неба и потому всегда более темный, и наконец мягко ложатся на занесенную песком палубу, например, испанского галиона, если только по пути их не заглотнет какой-нибудь прожорливый глубоководный хищник.
— Пойдемте вниз, — сказал Рейчел, — пора обедать.
В столовой витал светлый полумрак. На стенах висели картины. Часть столов была свободна: моряки не могли есть все одновременно. А присутствующие мирно беседовали вполголоса, купаясь в приятном смешении запахов пищи, воска и морской соли. Здесь царила атмосфера прибрежного ресторана, даром что они находились в самом центре океана. Тео и Рейчел сели возле окна.
— Если вы высадите меня в Кантоне, — сказал Тео, — я как-нибудь доберусь оттуда домой.
— Если хотите, — ответила Рейчел. — И куда же вы отправитесь?
— Пока еще не знаю точно. Подумаю, прикину.
— На это у вас времени хватит.
— Ну а вы? — спросил Селмер. — Куда вы собираетесь?
— На север, — сказала Рейчел. — К Северному полюсу или как можно ближе к нему. Капитан согласен.
— Зачем?
— Хочу его увидеть.
— Да вы же там закоченеете, — предостерег Селмер.
— В трюме полно всяких мехов.
— Ну конечно, — подхватил он, — там полно всяких мехов, и мешков с золотыми дублонами и бриллиантами, и сундуков с изделиями из слоновой кости и ценного дерева, украшенными жемчугом и сапфирами.
