Валерий Иванов - Последнее искушение Дьявола или Маргарита и Мастер

Но, как это часто бывает с успешными спортсменами, быстро втянулся в разгульную жизнь с ресторанами, женщинами и собутыльниками, и кончилась эта красивая жизнь, что так же, как правило, случается — плохо. В ресторане «Прага» в пьяной драке он убил какого-то заслуженного уркагана, повздорив с ним из-за того, чью заказанную песню будет исполнять кабацкий оркестрик.

Следствие признало убийство неосторожным, а суд, с учетом былых заслуг определил наказание в два с половиной года лишения свободы. На пересылке, по пути в лагерь, друганы убитого вора попытались отомстить ему за совершенное убийство. В завязавшейся схватке он «положил» еще двоих и одного серьезно искалечил. Нападавшие были вооружены арматурными заточками и, налицо, было состояние необходимой обороны, как настаивал ушлый адвокат. Но следствие, а за ним и суд, сочли, что бывший чемпион-тяжеловес допустил превышение пределов необходимой обороны, и он получил довесок в два года.

Освободившись досрочно, он познал все составляющие «бывшего». Друзей не осталось, все собутыльники разом от него отвернулись. Жилья не было, в период чемпионства он жил в хорошем общежитии. Перестали водиться и деньги. И пошло, как говорится, поехало.

Сначала «Боксер», такую кликуху он получил еще в первой отсидке, в одиночку совершил вооруженное ограбление специализированного магазина, торговавшего часами. Затем сколотил небольшую маневренную банду, грабившую посетителей дорогих ресторанов, а, иногда и поезда, отходившие в летний сезон в южном направлении.

Отсидка следовала за отсидкой. Вором в законе он не стал, но авторитет в воровской среде заслужил. На сходке, куда «Боксер» явиться не побоялся, ему простили убийство уркагана, справедливо сочтя его обстоятельства «бытовухой», где в споре победил сильнейший.

Его открытый независимый характер, справедливость в разборках и правиловках, непринятие поблажек администрации тюрем и лагерей и, конечно же, оставшиеся профессиональные навыки и недюжинная сила снискали уважение, как среди «законников», так и в кругу обычных блатных. И в камере он был верен себе, «держал порядок» и не давал никого, из содержащихся здесь, напрасно в обиду.

И сейчас «Боксер» смекнул, что новичком движет не какая-то неуемная гордыня, а, скорее всего, незнание «понятий» — воровских законов и обычаев. К этому приплюсовывался непоказушно отрешенный вид пришельца, свидетельствующий о серьезном духовном недомогании. Он еще раз пристально вгляделся в глаза пришедшего и пришел к определенному выводу.

— Не видишь — блаженный это, — укоризненно-угрожающий тон заставил «забойщика» поспешно отступить, — нельзя таких людей обижать, они и так….

Угловой не закончил предложение, призывно махнул рукой, приглашая рыжебородого человека подойти и козырнул, слышанной где-то в красивом прошлом, фразой, — он не от мира сего.

— За что сел?

Подошедший непонимающе глянул на спросившего, губы его шевельнулись, но никаких слов не сказали.

— Э-э-э, он, сдается и немой, к тому же, — старший по камере был несколько озадачен и прикидывал куда определить обиженного жизнью страдальца.

— Тут бу-дешь спать по-ка, — отчего-то, медленно, по слогам и очень громко, решил он, сопровождая свои слова тычком кулачища в сторону средней шконки на трехъярусных нарах, расположенных вдоль стены, у окна. Место, по тюремным понятиям, было хорошим.

Но новичок, прежде чем двинуться в указанном ему направлении, неожиданно заговорил на незнакомом, слегка растянутом певучем наречии. Судя по интонации, он благодарил за что-то, но делал это с достоинством и без всякого подобострастия….

Новичок оказался невероятно способным учеником и освоил русский язык за неделю. Причем, в процессе занятий азартно участвовала вся камера. И быть бы ему обученным только «ботать по фене», но, к счастью один из сидельцев в прежней, уже далекой жизни, был профессором по русскому языку и словесности. И кликуху, в местах этих, получил соответствующую — «Профессор».

Бывший профессор, в одной из своих лекций, призвал слушателей учиться языковому разнообразию и богатству в недавно вышедших романах Михаила Булгакова «Белая гвардия» и «Дни Турбиных». Последовал скорый донос в «органы», которые сочли это призыв, как прославление белогвардейской «контры» и профессору впаяли контрреволюционную пропаганду и агитацию.

Рыжебородый чужестранец о себе ничего не рассказывал и не знал, толком, за что он тут сидит. Но по манере выражения и по знанию библейских текстов «Профессор» вычислил в нем священника, которых сажали теперь в немалом количестве — шла борьба с «опиумом для народа».

— Поп, это — попросту доложил он угловому о роде занятий неизвестного, — а, сидит, видно, по пятьдесят восемь-десять[14], как и я.

Но новичок не стал «Попом», как ожидалось среди обитателей камеры. Угловой называл его в долгих беседах о смысле жизни уважительно «Отче» — она и закрепилась, как кличка, по-иному сокамерники его и не называли.

Вероятно, от рождения в бывшем чемпионе был заложен интерес к философскому познанию мира. И, сейчас, сидя на нарах, он мог часами обсуждать с проповедником сущность бытия, проблемы поиска истины, вопросы святости и греха. Его интересовало раскрытие понятия личности, степени ее свободы и взаимоотношений с окружающим миром. И, конечно, эти темы преломлялись в призме бурлящего водоворота криминальной среды.

— Преступление есть грех?

— Грех.

— Этот грех заложен в человеке от природы?

— Да.

— Почему же тогда одни люди совершают преступления, а другие нет?

— Инстинкт духа побеждается инстинктом природы, вот и творится зло.

— Чем можно укрепить инстинкт духа?

— Верой.

— Господь ведь простил человеку все его грехи изначально?

— Да, это так.

— В чем тогда смысл жить честно, не совершая никаких противоправных деяний?

— Всякому воздастся за его грехи на небесах. Человек должен помнить об этом и воздерживаться от злых искушений.

Иногда в этих дискуссиях, с позволения старшого, как все называли мастера кулачного боя, принимал участие и «Профессор», привнося изюминки литературы из произведений великих классиков. Остальные же слушали их диспуты, состоящие из «сплошных непоняток», как выразился один старый вор, промыкавшийся в тюрьмах и лагерях три четверти своей жизни. Это еще более наполняло мятущуюся душу камерного углового законной гордостью за свою ученость.

Примерно через месяц, к большому сожалению «Боксера» и привязавшихся к странному проповеднику сокамерников, того перевели в стражное отделение больницы имени Кащенко для проведения стационарной судебно-психиатрической экспертизы. Больше о нем обитатели камеры N 34 ничего не слышали.

Глава двадцать седьмая

Вошедший, значительно ранее, в другую камеру человек, смахивал скорее на бухгалтера, растратившего, по неопытности, казенные деньги и севшего по недоразумению, нежели на представителя уголовного мира. Не тянул он и на политического, как одеждой, так и выражением лица, хранящего отпечаток некой вечной оторопи. Хотя претензии на знакомство с книгочтением пыталось отразить изломанное пенсне с единственным уцелевшим, но треснувшим посередине стеклышком. И уж никак не походил на военного, не обладая ни присущей им осанкой, ни надлежащей выправкой.

Одет вновь прибывший был в видавший виды куцый пиджачишко в крупную желтоватую клетку и такого же покроя, явно коротковатые, потрепанные брюки. На босых ногах его были надеты почему-то новенькие блестящие галоши. В руках он держал скудное тюремное имущество — изрядно помятую оловянную миску, оловянную же ложку, источенную зубами неизвестных предшественников почти до дыр, и кусок мятой неопределенного цвета материи, лишь своей формой отдаленно напоминающей полотенце.

Неловко зацепив плечом второй ярус нар, при развороте от входа в камеру, он так и застыл в дверях, напоминая своей согнувшейся длинной фигурой незаконченный вопросительный знак и шевеля подобием усов, свалявшихся в белесоватые комочки.

— Принимайте пополнение, граждане арестанты, — весело прокричал ладный конвоир в темно-синей форме, помахивая связкой ключей, и дверь захлопнулась с неприятным металлическим лязгом.

Восемнадцать пар глаз уставились на новичка, вошедшего в узкую темную камеру, рассчитанную, первоначально, на четверых, и состоящую из сплошных двухъярусных нар с узким проходом. Выражение взглядов отличалось широким диапазоном — от безразличного до угрожающего.

И тотчас же, один из обладателей грозного взора, подскочил к пришельцу, обнаруживая своей позой откровенно недобрые намерения.

— Кто такой? — прорычал он коротко, а рука уже отвелась для хорошей затрещины новенькому.