Феликс Сарнов - Кошки говорят Мяу
— А если даст? Если б дал? Ты бы согласился?
— Говно вопрос, моя донна! Или — какой аск? — как говорили в дни нашей молодости и задолго до начала моей переводческой карьеры…
— И стал бы плясать под его дудку? Вот теперь, когда у тебя не только чубчик-хвостик, но, — она фыркнула, — уже усы с сединой?
— Плясать? На хрена ему мои пляски, Рыжик, если у него — казино с блядьми и балалайками? Я бы просто работал… Впрочем, я понял твой образный упрек — дескать, умри, блядь, но не дай поцелуя без любви… Дескать, на все ручкой махни, только целку храни, и зимою и летом держи хвост пистолетом… — кажется, я незаметно надрался. — Только к твоему сведению, свою переводческую карьеру я начал с книжонки одного дагестанца про какого-то пламенного большевика, мать его… Так что бывшая целка… Как дырка стакана, затерялась, блядь, где-то в песках Дагестана… И хвост у меня, Рыжик, седой и облезлый… Что характерно. И на что ты справедливо обратила свой благородный… Но что — интересно, — кажется, я незаметно разозлился. — Смотрите, о, волки!.. Кто кидает мне гневный укор? Кто… от пива датского и от икорки бесится? — я хотел остановиться, но язык болтал уже сам по себе, а вернее… по злобе. — Али в ту же сторону глазки не косят? Аль у вас на пальчиках камушки не светятся? Аль от… побрякушечек ушки не висят?..
Я думал, она разозлится, но она неожиданно откинула голову, и тряхнув рыжей копной волос, звонко, как девчонка, расхохоталась. Вся моя пьяная злость тут же пропала. Я тоже рассмеялся…
— Ты — прелесть, — отхохотавшись, выговорила она.
— Еще бы, — кивнул я. — Я маэстро. Я самый выдающийся переводчик этого города. В генеральском чине, — я протянул ей тяжелый бокал с виски, — Не принять ли по этой причине?
— Угу, — она кивнула, взяла бокал и выпила его весь, так словно там была простая вода.
— А усы я сбрею, — пообещал я. — Хотя народ и знает меня в усах, но зато без них я стану похож на твоего ковбоя…
— Кого? А-а… — она кивнула. — Метко. Почти в точку…
— Стану похож на него, займусь бизнесом и найму тебя секретаршей. Для личных поручений.
— Не-а, — она равнодушно покачала головой.
— Что — не-а? Не пойдешь ко мне секретаршей?
— Не станешь на него похож, не займешься бизнесом и не… Займись-ка мной, а?
— А он тобой часто занимается?
— Ага.
— Ну, и как?
— Вот так, — она показала мне кружок из большого и указательного пальцев, и прищурившись, щелкнула языком. — Когда спит здесь — всегда.
— А где он еще спит?
— Ну, у него есть своя квартира. Для встреч, там, переговоров и… всего остального.
— Блядей с балалайками?
— Наверно, — равнодушно пожала она плечами.
— А он знает, что ты ему изменяешь?
— Изменяю? — она недоуменно нахмурилась. Я не… А-а, это… Но я не изменяю ему.
— Как это?
— Ему нельзя изменить, — она вздохнула и стала терпеливо объяснять мне, как школьнику. — Нельзя изменить тому, кто просто не понимает смысла этого слова. Непонятно? Ну… Изменять, не изменять — все это можно тем, кто… Ну, если не любит, то хотя бы занимается с тобой любовью. Даже тебе, хотя… не знаю. Но он никогда не занимается любовью. Он… Не знаю, как объяснить. Ну… Он пьет кофе, крутит тренажер, занимается бизнесом, читает твои переводы, ест, спит и… Трахает меня — когда хочет.
— А когда не хочет?
— Он никогда не делает того, что не… Нет, не «не хочет», а чего ему не хочется.
— Я тоже… стараюсь. Но если тебе хочется, ему, скажем, в этот момент…
— Его ни капельки не трогает, что кому хочется, кроме… него самого.
— Он — грубый в койке?
— Да нет, понимаешь, он просто… Получает удовольствие. От тренажера, от бизнеса, от еды, от… меня. Он делает то, что ему приятно, и не делает того, что ему не нравится, вот и все. Если бы я сказала, что изменяю ему, он бы просто не понял. Без дураков. Он бы не притворился, что не понял, не сделал бы вид, он бы правда, не понял.
Я повертел в руках бокал, выпил, потянулся, как сидел в джинсах, — прилег рядом с ней на кровать.
— Но он знает, что ты… — я запнулся, не зная, какое слово подобрать.
— Конечно, — фыркнула она, резко выпрямилась и села, сразу очутившись на другом конце от изголовья этой широченной кровати, поджав под себя ноги. — Он же не дурак.
— И как он… на это смотрит?
— Никак. Только… — она запнулась, потом тряхнула головой. — Никак. Но если б я предложила, наверняка бы посмотрел. С удовольствием.
— Классный парень, — буркнул я. — Надо сбривать усы…
— Не надо. Не поможет… Кстати, может, он даже знает, кто ты… В смысле, с кем я в последнее время… развлекаюсь. Что-то он несколько раз заговаривал про лучшего переводчика… — он скосила глаза на лежащую на столике книгу.
— Как это? — вздрогнул я. — Дразнишь?
— Ничуть, — она потянулась. — Спа-а-а-тоньки хочется…
— А тра-а-хньки?
— С тобой — всегда хочется, — она склонила голову на бок и задумчиво глянула на меня. — Не веришь?
— Я тоже не дурак.
— Нет?
— Ну… может, чуть-чуть. Но не настолько… Слушай, он правда… Ему, правда, наплевать, что ты?.. Никаких запретов?
— Никаких. Кроме… — она замолчала.
— Кроме?
— Да так… ерунда, — она тряхнула головой, словно стряхивая с себя какую-то мысль. Слушай, ты меня трахнешь, или?..
— Или. Лучше ты меня.
— Идет.
— Идет? — я сладко потянулся. — Идет рыжая блядь по дорожке, у нее заплетаются…
Но договорить она мне не дала — откачнулась назад, как-то хищно подобралась, а потом резко, словно развернувшаяся пружина, прыгнула на меня, раскинув в прыжке колени в стороны. Я и охнуть не успел, как ее колени бухнулись в тахту, с обеих сторон как клещами стиснули мои бедра, а руки стали умело и быстро расстегивать ремень и молнию на моих джинсах.
Она не играла, не шутила и больше ни на что не отвлекалась.
Как кошка.
Кошки не умеют заниматься сразу несколькими делами. И если уж чем-то занялись, то не отвлекутся, пока не закончат.
* * *… - Стало быть, крутые люди ценят мой талант, — сказал я, потушив бычок в пепельнице, — а ты фыркаешь…
— Я не фыркаю, я мурлыкаю. Мур-мур-муркаю.
— Муркать — муркай, а прочитать могла бы. Хотя бы из вежливости. Вон твой муж — все пять моих трудов на самом видном месте в кабинете держит. И еще двадцать — пиратских. Ну, их-то читать непросто, там падежи путаются, но мои-то…
— Да, — кивнула она и потерлась носом мне о щеку. — Он говорил…
Мне стало приятно. Заочная похвала такого мужика, как ее ковбой, была по-настоящему приятная, потому что… Я всегда хотел быть похожим на такого, всегда делал вид, что я такой, даже кое-кого мог и провести… Только не Рыжую. Я делал вид, а он сделал себя. И хоть усы сбрей, хоть смокинг напяль, хоть жену его трахни, а — хрена лысого. Рыжую не обманешь. Рыжие, они не такие, как все, они… Бляди они, да, Кот… Эх, пора домой, что-то я по тебе соскучился, что-то мне тебя не хватает… Не у кого силенок позаимствовать, когда настроение херовое, когда силенок не хватает, чтоб потягаться… С кем? И зачем?
Машинально ища взглядом Кота, я наткнулся на фотографию Ковбоя и Рыжей, глянул на его стройную, подтянутую фигуру в сидящем, как влитой, смокинге, глянул в его ковбойски-серые, голливудски-стальные глаза и… Заглянул в другой мир.
Мир, холодный и спокойный, как громадная толща воды, где плавают рыбки, такие небольшие, юркие… Пираньи.
Что ж, мне приятно? Имею право. Такие люди ценят. Такие люди — и без охраны… Ну, он-то без охраны вряд ли в сортир ходит.
— Слушай, а у него есть охрана? Ну, личные эти… Бодигарды?
— Угу, — сонно пробормотала она.
— Сколько?
— Не знаю… Когда на стрелки ездит — двоих берет, да и то — так, для ритуала. Кто его тронет?..
— Стрелки… Урка рыжая. А вдруг тронет?
— У них вдруг не бывает. А от не вдруг нет лекарства. Но с «не вдруг» у него все отлично… Правда, недавно…
— Классный парень.
— Лучше не бывает.
— А я?
— Что ты?
— Не лучше?
— Ю?
… Нет, она произнесла не русское бессмысленное «ю», а так спокойно и небрежно спросила: «You?» (Ты?), что я машинально ответил на том же языке:
— Ye-a, me, my love. So, what's wrong with me, dear? Haven't I fucked you O.K. or what?[7]
А в ответ услышал…
— Just nothing, love. Nothing's wrong with you, dear. You've fucked me O.K., maybe even a little better than he had. And the hel'uva nice guy you are, honey. But don't you ever fuck with him, because, — она сделала эффектную паузу, — because when you fuck with him you'll fuck with the best.[8]
Слушай, а ты говоришь совсем без акцента, — сказал я, думая совсем о другом. Не о том, как, а о том, что она сказала. И кстати, с акцентом, но… — То есть…
