Анна Бялко - Гинекологическая проза
Рассказывать Сюзанке обо всем происшедшем было совершенно бесполезно, только душу травить. Маша сквозь набитый рот сплела ей что-то о приехавшем муже, с которым полгода не виделась, и соседку это совершенно удовлетворило. Она простила Маше вечернее отсутствие, свою скуку и объяснения с нянькой.
– Знаешь, им, этим нянькам, совершенно по фигу, кто где, мы хоть вообще поуходи. Ты ей дай просто пятерку, она и заткнется. Тем более завтра суббота, врачей не будет, она тебе за пятерку мужа прямо сюда приведет.
Весь этот треп возымел неожиданное действие. Маша, вдруг отрешившись слегка от главной своей беды, внезапно осознала, что ведь действительно они с Сашкой сто лет не виделись и, почитай, даже не поздоровались толком. А сейчас он сидит там один в пустой квартире, есть ему, наверное, нечего, на душе тоже несладко… В конце концов, она всегда знала, что в бытовых вопросах муж не силен, это всегда была ее сфера действия, кто ж мог подумать, что бытовые вопросы затянутся на шее таким узлом…
– Сюзан, я сейчас сбегаю быстренько, мужу позвоню, как он доехал там, – и выскочила из палаты.
Она на удивление быстро дозвонилась. Разговор получился бессодержательный, но после него у обоих посветлело на душе, потому что, в конце концов, даже когда каждому очень тяжело, вместе все же немного легче.
На обратном пути Маша зашла в молочную комнату, взяла баночку и под скептические Сюзанкины замечания расцедила перед сном окаменевшую грудь. Хотела отнести добытое молоко на молочную кухню, но сил уже не хватило, да и кухня, наверное, уже закрыта, подумалось ей… Завтра… Теперь все завтра…
Ночью ей приснился сон.
Она бежит по больничному коридору в своем больничном халате, ей нужно позвонить, она вбегает в какую-то комнату, а там сидят три медсестры-ведьмы и не дают ей телефон, гонят ее, а позвонить почему-то жизненно важно, и Маша дерется с ними, вырывает телефон, кричит:
– Я не уйду никуда, у меня ребенок в реанимации.
И тут открывается дверь, и в комнату входит Самый Главный и с ним ассистент. Самый Главный похож немного на профессора, который осматривал Машу в родовой палате. Шум сразу стихает, и тетки, льстиво улыбаясь, говорят:
– А вот наша Машенька.
Главный смотрит на Машу суровыми глазами и вопрошает:
– Чего ты хочешь?
– У меня ребенок в реанимации, – говорит Маша, которая хоть и боится Главного, но знает, что уходить нельзя.
А Главный протягивает руку назад, и ассистент уже с готовностью подает ему папку – историю болезни, и Главный смотрит ее, переворачивает странички, и Маша ждет в нетерпении…
– Случай, конечно, трудный, – произносит в раздумье Главный, – но жить она будет…
И дальше все закружилось, как это бывает во сне, и Маша проснулась, как бы и не просыпаясь, и помнила только это:
– Случай, конечно, трудный. Но жить она будет.
И утром, проснувшись, она помнила эту фразу и на душе было спокойно, будто бы и взаправду ее дело разобрали в высшей инстанции и обжалованию решение не подлежит. Маша гордилась собой, что вот не струсила, не ушла, кто бы там без нее стал разбираться с ее делом, злые тетки затерли бы в суете, а так Главный посмотрел, и как он сказал – так и будет.
В утренней больничной суете – завтрак, уборка, обход – время летело неожиданно быстро. Сцеживаться Маша не стала, решила оставить побольше молока к двенадцати часам, а вот вчерашнее надо было отнести. Она надписала на листочке бумаги свою фамилию и палату ребенка – «реанимация новорожденных, 3 этаж», прикрыла баночку и побежала на молочную кухню.
В коридоре перед кухней ей встретилась женщина с такой же баночкой в руках, лицо ее было Маше почему-то знакомо. Женщина поздоровалась с ней, и тут Маша ее узнала – это была Ира, Маша видела ее в приемном покое, она мучилась схватками, и срок у нее был – тридцать недель.
– Ты как? – кинулась Маша с расспросами. – Кто у тебя?
– Мальчик. Кило семьсот. – Лицо Иры стало расплываться в слезах. – Он там, в кювезе, в реанимации.
– У меня тоже… – Маша указала на баночку в своей руке, – в реанимации, девочка.
К глазам подступили слезы.
– Ты только не реви, – быстро сказала ей Ира, – а то я тоже начну. У тебя хоть срок нормальный, а у меня – тридцать недель, семи месяцев нету. – Она отвернулась.
– А что врачи говорят? – Дурацкий вопрос, конечно, но надо было что-то спросить, потому что Маша невольно чувствовала себя немного виноватой, как это всегда бывает, когда у кого-то положение хуже твоего. Глупо, конечно, что значит – хуже, всех их выровняли эти слова – реанимация новорожденных, и все равно где-то в глубине билась надежда – а вот у нас хоть срок нормальный, значит, и шансов больше, мы не крайние еще…
– Да что они скажут… Работаем, не волнуйтесь, мамаша… – Ира махнула рукой. – Тебя когда выписывают?
Маша даже не задумывалась еще на тему выписки, не до того было – так и сказала.
– А я в понедельник попрошусь. Не могу я тут, сил нет смотреть, как девчонкам кормить носят. Чувствую себя нормально, чего сидеть-то.
– А ребенок? – спросила Маша.
– Приходить буду. Мне тут недалеко. Все равно пускают только раз в день, на десять минут посмотреть. Ладно, счастливо тебе, я пойду.
Ира ушла. Маша постояла немного, размышляя. Первой, тайной, мыслью было, естественно, то, что ее-то пускают на дольше, и кормить вот дают, пусть через трубки какие-то, но ведь не гонят, и, значит, ее ситуация не самая плохая и есть, есть надежда, что все еще выправится. «Не сглазить бы», – тут же осекла Маша сама себя и, чтобы отвлечься, усилием воли стала думать о чем-то другом. Выписка. В этом действительно есть смысл. Чего сидеть в больнице, когда можно быть дома с Сашкой. Кормить, конечно, придется ездить, зато не надо будет скрываться от нянек, да и еда дома лучше, а ездить не так уж и далеко. Ира говорила – в понедельник, а сегодня что?
– Какой у нас день сегодня? – спросила Маша у нянечки на молочной кухне.
– Проснулась, – засмеялась та. – Суббота нынче с утра была.
Суббота. Значит, еще два дня здесь, а потом домой. Обидно, что наступили дурацкие выходные, так бы она спокойно могла выписаться хоть сегодня – чувствовала Маша себя отлично, будто и не рожала. «Господи, – мелькнуло в голове, – да пусть бы лучше я вся порвалась, а с девочкой было бы нормально». Привычным усилием запретив себе развивать эту мысль, она вернулась в палату.
В палате Татьяна Ивановна осматривала Сюзанку. Маша села на свою постель, Татьяна Ивановна подошла к ней.
– Как себя чувствуешь, Машенька? Давай-ка я тебя посмотрю.
На глаза снова навернулись слезы.
– Да я-то отлично, Татьяна Ивановна, – вырвалось у Маши. – Как корова. А вот девочка…
– Знаю, Машенька. – ответила врач. – Я там утром была. С девочкой все не так страшно, она довольно крепенькая, врачи там у нас хорошие. Я еще попрошу, чтобы тебя пускали почаще, все обойдется потихоньку.
– Я сегодня кормить пойду, – всхлипнула Маша. – В двенадцать.
– И правильно, – подтвердила Татьяна Ивановна. – Это сейчас самое важное. А осмотреть я тебя все равно должна. Ложись-ка как следует.
После осмотра Маша спросила про выписку.
– Я бы тебя хоть сейчас выписала, но ты подумай. Если тебе кормить разрешают, тебе здесь будет удобнее. И не ездить, и полежать есть где между кормлениями. Ты можешь тут на неделю остаться, я бы на твоем месте не рвалась бы домой.
– У меня муж там, и вообще…
– Да я понимаю. Но бумажки лучше в понедельник делать, ты уж дождись. И с кормлением определишься. А решишь – в понедельник пойдешь домой, без вопросов.
После ухода врача Маша задумалась. Может, и правда, подождать неделю. Сашка не маленький, а тут все-таки к девочке ближе… Видно будет.
– Слушай, – спросила вдруг Сюзанка, – ты сколько ей будешь платить?
Маша совсем забыла про этот аспект своей больничной жизни. А ведь и правда, платить надо, она ведь так и договаривалась. И Вере Федоровне…
– Не знаю. А ты что думаешь?
– Я-то? Я с Верой Федоровной договаривалась, я только ей буду. Долларов двести. И еще, наверное, цветы куплю. А тебе, конечно, и Татьяне тоже надо, вон она как с тобой носится. Давай к Вере вместе пойдем.
Пойти решили в понедельник, теперь еще надо было не забыть сказать Сашке, чтобы принес завтра деньги. Вере Федоровне Маша решила заплатить сотню, а Татьяне Ивановне побольше – триста. Может, придется еще просить ее о чем-то, связанном с девочкой, надо, чтобы она не обижалась.
Время подходило к двенадцати, и Маша стала собираться. Собственно, собираться было почти нечего, вымыла грудь, предупредила Сюзанку и пошла. Лестницы, коридоры, заветная дверь.
Машу встретила молоденькая и страшно деловитая сестричка.
– Здрасьте, я – Света, одевайте халат, косынку и идите за мной.
