Александр Сапсай - Семейная реликвия. Месть нерукотворная
— А как ты жил, Вогез, все эти годы? Что делал? Что собираешься делать? — спросила Инка, наливая в свой стакан еще коньяку. — Я слышала, ты сидел. Но за что и как, я не знаю. Рассказал бы хоть.
— Да, как раз в восьмом-то меня и посадили, — смущенно отведя глаза, ответил тот, также наполняя свою картонную емкость благородным напитком.
— В школе, помнится, говорили тогда об этом, но точно никто ничего не знал. Ты просто исчез вдруг неожиданно, вот и все. А что случилось и почему, так никому и не сказали. У матери твоей, сам понимаешь, мы не спрашивали. Учителя об этом никому ничего не сообщали. Мне как-то потом, спустя много лет, Решето рассказывал, что якобы ты в зоомагазине грандиозный скандал учинил или драку, честно говоря, не помню.
— Это так. Я видел Решето после того, как «откинулся». Мы разговаривали. Поэтому он в курсе, но тебе, наверное, не захотел рассказывать. Он же сосед мой с детства по Рабочей. Я там не скандал, Инка, учинил и не драку. Мы с рыжим — помнишь его? — магазин грабанули. Причем мне на суде пришили, видимо, всю недостачу этой лавки, будь она проклята. Я, если честно, и не помышлял там никаких денег брать, а надо было бы. Все равно ведь пришлось за все отдуваться. Мы там аквариум взяли и рыбок. И только. А обстряпали менты кражу по самому высокому разряду. Пойми, Инка, за эти годы для себя я сделал вывод, что сидят у нас только те, кто не может заплатить денег или у кого нет высоких покровителей. Впрочем, так же, как и служат в армии. Помнишь, в индийском фильме Радж Капур говорит: «Сын вора — вор». Так оно и есть. Потому что наши менты только таких и могут сажать, списывая на них все то, что совершили другие. Таких, как я, они не боятся. А чего бояться? Никто ведь даже слова в защиту не скажет. Вот и все дела. А сидел я вначале неподалеку, в Учкудуке, на урановых разработках, а потом на Севере. Тоже времени зря старался не тратить. С серьезными людьми познакомился. Они меня на путь истинный направили, с деньгами помогли. К тому же я там, на зоне, школу закончил заочно. В институт, конечно, не собираюсь, но то, что какой-нибудь там химфак закончу и диплом получу — сомнений в общем-то нет у меня никаких.
— А зачем тебе все это нужно? — раскрыв рот от удивления и мысленно представляя, какое ошеломляющее впечатление рассказами об этой встрече произведет на своих друзей и подруг, спросила Инка.
— «Зачем, зачем»? У всех вас все было, а мне, значит, зачем нужно? Да знаешь, как мне всего хотелось — как у всех? Ну да ладно, черт с ним, со всем этим. Я очень рад, что мы встретились и что ты так запросто откликнулась на мое предложение съездить искупаться на Ташкентское море. Спасибо тебе, Инночка! Ты всегда была своим парнем, я хорошо помню. Давай, выпьем за это! Помяни мое слово, такое дорогого стоит, — сказал Вогез, открывая вторую бутылку армянского.
Они сидели на берегу за своим импровизированным столом и вспоминали еще достаточно долго. А потом Инка, дожевывая кусок сырокопченой колбасы, встала, прошлась вдоль камышовых зарослей по глинистому берегу, прыгнула довольно ловко в воду и, поплавав минут двадцать невдалеке, зашла на разложенный спальник прямо грязными, оставившими заметные следы на темно-синей ткани ногами. Вытерла испачканные глиной ступни валявшимся здесь же полотенцем и сняв свой ядовито-желтый купальник, разлеглась на спальнике, широко разбросав пухлые, аппетитные короткие ножки.
— Ну, что ты там расселся? — довольно громко спросила она погрузившегося вдруг в свои мысли Вогеза. — Иди быстрей сюда. Не видишь разве, я давно готова.
— Ну ты, блин, Инка, даешь, — только и успел пробормотать он, на бегу снимая с себя новомодные плавки «Спидо».
А потом они вновь сидели за своим пляжным столом. Затем поехали на Инкиных «Жигулях» в ресторан на берегу, где продолжали вспоминать прошлые годы. И вновь вернулись на место своей стоянки со спальником и полотенцами, разложенными на глинистом, поросшем камышом берегу рядом с сохнущим на воткнутой в землю палке Инкиным купальником. Вернулись домой только рано утром, совершенно обгоревшие от нестерпимо жаркого солнца. Вогез подогнал «Жигуль» прямо к железным воротам Инкиного дома. С наклеенным на нос куском газеты и в такой же газетной пилотке она еле вышла из машины. Открыла ключом калитку, загнала тачку во двор и, наскоро попрощавшись, пошатываясь, поплелась домой. Он, тоже еле живой, поймал машину на улице Шота Руставели и уехал на свою новую квартиру, которую снял для него загодя известный авторитет по прозвищу Алик-бандит.
Больше Инку он никогда не видел. Слышал, спустя годы, от кого-то совершенно случайно, что она с мужем давно живет в Израиле. Как, впрочем, узнал и о том, что Мишка Абрамов стал генералом, Васька Стыров был командиром полка и погиб в бою в Афгане от прямого попадания снаряда, оставив после себя жену с двумя детьми. Решетников стал важным дипломатическим чином, а Бородин — известным научным работником, доктором технических наук. Но встречу с Инкой не забывал никогда на протяжении всей своей жизни. Другим он мог рассказывать всякое. Так же, как и вернувшись спозаранку с Ташкентского моря, рассказал Алику-бандиту, поначалу снабжавшему его в счет будущих процентов деньгами в кредит, что исчез на пару дней потому, что «сражался с бабой, как с врагом народа». Но сам-то он прекрасно знал, что все это было далеко не так просто и так похабно, как представляли себе некоторые. И самое главное, встреча с Инкой воскресила в нем совсем было угасшее в суете сует чувство безраздельной обиды и зависти к прошлому. К тому времени, когда он гонял мяч на школьном дворе и сидел на бревнах со своими соседями по Рабочей, играя в карты, куря анашу, выпивая водяру из граненого стакана в компании здоровенных русских баб и бесконечно матерившихся мужиков.
Он сам до глубины души удивлялся, почему до сей поры внутренне завидовал своим школьным товарищам, кости многих из которых давным-давно травой поросли. А особенно тем из них, у кого были аквариумные рыбки, из-за чего и начались в общем-то долгие скитания Вогеза по лагерям, колониям и тюрьмам. Вся его многолетняя тюремная летопись. В то же время он искренне гордился приобретенным в основном за годы реформ, всего за несколько лет, имуществом, красивыми золотыми украшениями, драгоценными камнями, шикарными костюмами и многим другим. Однако исключительно из зависти к прошлому он украсил гостиную в своем элитном загородном доме не чем-нибудь, не полотнами новомодных художников, а бесчисленными современными аквариумами на манер китайцев: круглыми, кубическими, полукруглыми, квадратными, плоскими и вытянутыми как параллелепипед и как эллипс, вмонтированными в письменный стол и в многочисленные журнальные столики, в пол и в стены… Когда их количество явно перевалило за полтора десятка, Вогезу пришлось специально для ухода за своими любимцами завести человека и приобрести электронную систему, внимательно следящую за содержанием кислорода, чистотой воды и грунта, количеством и направленностью света. О рыбках, которые как цирковые лошади были приучены не только принимать корм при стуке по стеклу пальцем, но и многим другим нехитрым, но впечатляющим посетителей его дома приемам, и говорить не приходилось. Огромные скалярии, жирные красавцы цихлазомы, юркие барбусы, меченосцы, неоны, поражающие воображение своей прожорливостью пираньи. О всевозможных гурами, молли, сомиках и говорить не приходилось. Один специальный аквариум-террариум он даже завел для привезенного с Кубы двадцатипятисантиметрового шустрого крокодила по кличке Гендос, который пожирал ежедневно покупаемых ему исключительно за баксы на Птичьем рынке экологически чистых полевых мышей, отловленных на бескрайних российских просторах.
Однако в своей белой спальне, которой могли бы гордиться Людовик, Генрих, Карл, Вильгельм и, пожалуй, многие другие коронованные особы прошлого и нынешнего времени и иже с ними, на самом видном месте, на стоящем близ окна большом столе с витыми ножками Вогез собственноручно поставил маленький, вовсе не вписывающийся в интерьер старомодный аквариум на ведро воды. Предварительно сам помыл для него обычный мелкий желтый песок, взятый у соседских строителей, посадил несколько кустиков валиснерии и один кабомбы, настоял воды в оцинкованном ведре. Постелив газету, налил ее тонкой струйкой, чтобы не нарушить аквариумный дизайн, и запустил трех черных лупоглазых телескопов с позолоченными брюшками и двух бело-розовых пятнистых красавцев вуалехвостов, которых выбирал сам, чуть ли не весь день бродя с этой целью по рынку. Их отличие от всех других, которых он видел в банках и аквариумах у продавцов на Птичьем рынке, состояло в том, что вся пятерка как две капли воды напоминала тех самых, которых когда-то — в юности, проломив витринное стекло маленького зоомагазина близ зоопарка в Ташкенте, он с гордостью принес домой на Рабочую улицу.
