Аскольд Якубовский - Возвращение Цезаря (Повести и рассказы)
Я ушел. От тяжести лисы и ружья ломило плечи, в рифленые резины лыж набился снег и прикипел льдистыми комками.
Идти тяжело, неудобно. И было нужно остановиться, поправить ружье, сколоть, ударяя концом другой лыжи, эти мешающие комки.
Но я шел, шел — и был противен сам себе…
Фрам
Бродя весь день по полевым травам, они устали.
Их усталость пропиталась запахом клевера, цветущих кашек и грибов шампиньонов. (Хозяин рвал их мимоходом.) «Если бы ты стал на все четыре лапы, как бы мы весело бежали с тобой», — думал Фрам.
Они бежали бы рядом, лая и обнюхиваясь, ускакали бы к озеру и купались в нем, фыркая от удовольствия.
Потом бы легли на траву, подставив солнцу мокрые животы. А там сели бы в автобус, оказались дома и стали хлебать молоко с покрошенным в него хлебом.
Но Друг-Хозяин не побежал к озеру. Он зевнул и пошел к березовым кустам. На усталом лице его скользнуло предвкушение.
— Вздремнем-ка, старик, — сказал он. — Славно мы походили, славная тень.
Хозяин снял пиджак, бросил его под куст и, пригнувшись, стал разглаживать ладонью. Фрам глядел, вилял хвостом и завидовал пиджаку.
Поласкав пиджак, Хозяин велел лечь Фраму. Лег сам и тут же заснул, пфукая губами, пугая мелких лесных мух — они садились на губы Друга.
Фраму лежать надоело. Зачесались подушечки лап, и захотелось бежать. «Слушай, — говорили лапы. — Айда гулять, а належишься дома. Ты найдешь прут и пожуешь его. Также приятно бегать за птицей-пикулькой, что свистит вон в тех березовых кустах. А к Хозяину мы тебя принесем».
Лапы все пошевеливались, все двигались и говорили о жуках, бабочках, стрекозах… Фрам не хотел слушаться лап, он вытянулся и выставил язык. Скосив глаза, стал наблюдать за его дергающимся слюнявым кончиком. Надоело!
Фрам стал глядеть по сторонам.
Светит озеро — будто молоко в блюдце. Ходят коровы — их хвосты болтаются в воздухе, отгоняя мух.
А с болота, что лежит на озерном берегу, ветер прикатывает разные запахи. Среди них, то мягких, то грубых, есть один — острый, жалящий, как пчела.
Страшный запах! От него холодеет между ушами.
Фрам молод и неопытен, он не знает, что это запах дичи, куликов, сидящих в болоте. Он не может понять этого, хотя память запаха лежит в нем от рожденья. Это приводит в отчаянье Хозяина. Он водит его по болотам и просит:
— Понюхай и вспомни… Понюхай и вспомни.
Фрам не может вспомнить, он вертит головой, не понимая.
…Запахов становится больше. Пахнут, будто кричат, коровы, пастух и костер.
Запахи толпятся у носа, и каждый старается проскочить первым. Фрам рычит на них — потихоньку. Страшный запах царапает его нос. Но пролетает шмель. Фрам забывает запах. Шмель летит к клеверному полю. До него трижды по три прыжка. Фрам видит вьющихся голубых и белых бабочек. Пахнет медом. «Лизнем, — говорит Фраму язык. — Это вкусно!» Глаза Фрама лукаво жмурятся. Вот и ближний цветок клевера кивает ему красной шапкой, зовет. Фрам встает и глядит на Друга — может быть, тот прикажет лечь. Но Друг молчит.
Фрам дует ему в лицо — молчит.
Фрам глядит на спящего Друга.
Нежность заливает Фрама до ушей, бросается в лапы и хвост. Лапы сами собой начинают бестолково топтаться, а хвост махать.
Фраму хочется лизать Друга.
Ему хочется, чтобы выскочил дог соседей, огромный и злой, и кинулся на Хозяина. Тогда он схватит этого пса за шиворот. Фрам принюхивается — нет страшного дога. Тогда пусть набежит трамвай. Фрам прислушивается — нет и трамвая.
…Клеверное поле сильнее и сильнее пахнет медом и шмелями. И вдруг ноги пошли, сами. Они понесли Фрама. Нос — сам — начал шевелиться и принюхиваться.
Фрам подошел к клеверному цветку. На нем сидит муха. Фрам хапнул шишку цветка и муху. Пожевал — ничего вкусного. Наверное, вкуснее те цветы, что подальше. (Фрам следил за входящими в клевер коровами.) Конечно, там вкуснее.
Фрам бежит к коровам.
Здесь клевер вкусный. Жуя его, коровы вздыхают и стонут от удовольствия.
Фрам лает на коров, отгоняя. Он съест этот клевер. Но черная корова с одним рогом бежит на Фрама, плеща чем-то в животе. Тот убегает.
Фраму всего шесть месяцев, у него в голове ветер. Он даже не знает, что он сеттер и охотничий пес.
Пробежав поле, Фрам вспоминает Друга и спешит к нему.
С Другом все в порядке, только на лысине его сидит серый кузнечик. Это безобразие, его нужно сцапать. Кузнечик прыгнул, оставив в воздухе расплывающуюся струю запаха — своего и Друга.
Фрам наставляет нос в сторону кузнечика и идет.
Тот скачет — Фрам идет. Кузнечик впадает в панику. Он то скачет огромнейшими прыжками, то с невероятной энергией стрекочет.
Фрам идет. Чья-то тень накрывает его и быстро бежит от него. Значит, надо гнаться. Кто там? Фрам задирает голову и видит — невысоко летит птица, похожая на веник.
Это малая выпь. Ее спугнули с соседнего болота, и ей пришлось лететь сюда, на открытое людям озеро. Но выпи известно одно тайное местечко на маленьком островке, посреди озера.
Выпь летит. Внизу за ней бежит глупая белая собака, подпрыгивает и восторженно лает.
Вот озерко, зеленое от ряски и кувшинок.
Выпь садится на островок, пробегает несколько шагов и замирает, выставив вверх клюв. Теперь она похожа на ржавые остатки тальника.
Фрам останавливается — он уперся в воду. Фрам пьет ее, скользя лапами. И — вздрагивает: к нему приносится запах. Тот, страшный. Фрам начинает принюхиваться. «Вспомни, вспомни его, — шепчет Друг. — Ты охотник, ты должен вспомнить и знать». Друг подолгу держит его на болоте, гладит и требует, чтобы Фрам нюхал и вспоминал. А что? Фрам оглядывается — он один. И это не голос Друга, это Черный Страшный Голос. От него поднимаются все шерстинки и становится холодно голове. «Иди», — приказывает Голос. Фрам не хочет, лапы не несут его.
Фрам стоит. На него глядит корова. Она тоже пила воду и подняла морду, глядя на белую собаку. Вода стекает с ее губ. Но высохли коровьи губы, а собака не шевельнулась. Корове становится страшно. Она мычит» выдергивает ноги из тины и убегает. А запах плывет над водой, и нос Фрама растет, ему горячо и больно.
Вот озеро с кувшинками, ряской и камышами приподнимается. В середине этого сине-зеленого мира разгорается солнце. Оно светит из-под озерного берега, у него птичий запах. Фрам рычит и поднимает гривку от макушки до кончика хвоста. Он путается и начинает искать запах под ногами. Смотрит в воду и видит корни, похожие на тот ремень, которым иногда хлопает его Хозяин. В воде кто-то шевелится. Вот булькнуло… плеснулось… Зеленая щучка отходит от берега, и солнце гаснет. Фрам видит вторую щуку. Она поворачивается к нему хвостом. За ней Фрам видит стоящей в воде такую щучищу, что замирает.
Большая щука шевелит жабрами. «А я тебя схвачу, — думает Фрам. — Или ты меня схватишь?»
— Фрам!.. Фрам!.. — донесся крик Друга.
Фрам шевельнул хвостом.
— Фрам!.. Фрам!..
Вскрики скатывались к озеру по клеверам, вниз по зеленому косогору, подпрыгивая, будто пестрые мячи, В них гнев и нежность. «Пусть покричит», — думал Фрам. Он любил, а не боялся Друга.
— Фрам! Фрам!
Хозяин бежал к озеру. Рубашка Хозяина расстегнулась и вылезла из брюк, лицо красное и сердитое. Черная однорогая корова глядела на него, покачивая своим рогом.
— Что же ты, разбойник, со мной делаешь?… Что ты, разбойник, придумал?… Я бегал к дороге. А вдруг тебя машины смяли? — бушует Хозяин.
Запах снова летит над водой.
«Разве ты не можешь тише, — укоризненно думает Фрам, косясь на Хозяина, — Ты мешаешь».
— Выдрать тебя, разбойника, надо! — кричит Хозяин. — Я его ищу, а он тут с рыбками играет… Безобразие! Распустил я тебя. Тебе стойки не по щукам делать надо, а по дичи. Выдеру я тебя!..
Хозяин, отдышавшись, наговорил еще много страшных слов. Но Фрам его не боялся. Он знал — Друг просто очень умная и сильная, прекрасного вида собака. А запах растет. Загорается противолежащий берег. Фрам носом касается его. Страшно и сладко, как будто Хозяин перебирает шерстинки на голове Фрама.
— Мальчик, что с тобой, мальчик мой, — говорит Хозяин, следя, как, вспугнутый шатающимися по берегу коровами, взлетел дупель и нос Фрама двинулся за ним. И — глаза.
— Милый мой, — забормотал Хозяин. — Это первая твоя работа, первая стойка по дичи. Ты родился сейчас, охотничек мой, ты все понял.
Хозяин гладит Фрама. Затем оглядывается, не смотрит ли кто, и целует его мокрый нос.
Фрам отдергивает голову, но виляет хвостом — слегка. Он счастлив. Он понял всех — Хозяина, дупеля, себя.
Красный Таймень
Самое лучшее, вонзающееся в память и глубже, в городские зимние сны, приходило на закате.
Вечерело. Скалы, сжимавшие заводь, набухали, словно сухари, брошенные в воду. А в нужный час и определенную минуту между широких макушек гор прорывался закатный луч. «Как меч, побывавший в бою», — думал Кирьянов.
