Давид Гроссман - С кем бы побегать
В полном молчании парни какое-то время поиграли с Асафом в кошки-мышки. Каждый раз один из них оказывался первым там, где Асаф хотел выбраться из воды. В конце концов, когда он почти отчаялся, они отошли и позволили ему вылезти на берег. Асаф трясся от холода, почти голый, а они стояли вокруг него. Это было скверно, очень скверно. Хуже, чем когда-либо в его жизни. Он не знал, что они с ним сделают. И что сделают с Динкой.
Старший парень приблизился, таща за собой поскуливающую Динку.
— Ну что, сестричка? — ухмыльнулся он. — Устроила джакузи в нашем персональном бассейне?
Асаф опустил голову, постаравшись изобразить полного идиота.
— Скажи, сестричка, — продолжал парень чересчур ласковым голосом, — может, ты еще и пописала в наш персональный бассейн? А?
Асаф энергично замотал головой и пробормотал, что он не знал, что это частное владение.
Парень протяжно присвистнул от изумления:
— И не видела вывески «Смертная казнь гнойным пидорам, лезущим без разрешения»?
Асаф замотал уже всем телом. Он действительно не видел никакой вывески.
— Во дает! — изумился высокий. — Никакой вывески не видала? Ави, сделай доброе дело, помоги сестричке разглядеть.
Ави ввинтил твердый палец Асафу под подбородок и давил изо всех сил, пока тот не задрал голову.
— А теперь глянь-ка, сладкая, видишь? В золотой рамке? С портретом Синди Кроуфорд? В купальнике с искрами?
Асаф ничего не видел, но сказал, что видит.
— Утопить ее, что ли, Герцль? — предложил Ави, коротышка в бейсболке, надетой козырьком назад.
— Может, стянем с нее трусняк? — предложил третий, тот, что прихрамывал, с физиономией, сплошь усеянной выпуклыми родинками.
— А хрен ли, Кфир? У тебя чё, встал на нее?
Они расхохотались. Асаф не двигался. Вот и пришел ему конец. Сейчас они его изнасилуют.
— Нет, — сказал длинный Герцль. — У меня для таких пидоров есть план получше. Дай-ка ей одежду, только глянь, не завалялось ли там в кармашке что-нибудь, что могло бы, чисто символически, компенсировать нам моральный ущерб, нанесенный купанием в частном бассейне и подозрениями в ссаках.
Хромой поднял одежду, быстро обшарил карманы штанов и вытащил триста шекелей, которые родители выдали Асафу на обеды в мэрии и которые он самоотверженно берег, чтобы купить телевик к новому «Кэнону».
Одежду ему швырнули с такой силой, что пряжка ремня хлестнула по губе. Асаф ощутил, как по подбородку побежала горячая струйка. Не вытирая рта, он с трудом натянул штаны. Парни молча смотрели на него. Их молчание пугало. Это была передышка, за которой могло последовать что угодно, и Асаф чувствовал, что самая тяжелая часть именно сейчас и начинается. Рукава рубашки так запутались, что он в конце концов плюнул на нее и остался полуголый. Он сглотнул, не зная, как заставить себя заговорить.
— Вай-вай, сестричка! — глумливо протянул старший, еще сильнее прижав Динку к своему бедру. — Почему ты все еще здесь, в поле нашего зрения?
— Собака, — не глядя на него, сказал Асаф.
— Чего?
— Мне нужна собака.
Он не осмеливался поднять голову. Его голос вообще не проходил через связки, а вырывался откуда-то из другого места, примерно возле локтя.
Двое младших молча уставились на Асафа. Потом перевели взгляд на верзилу, скривив рты в ухмылках.
Старший издал долгий-предолгий тихий свист.
— Собачка, значит? И не кобель, похоже. Сучка нам даже сподручнее. — Он провел пальцем по ошейнику. — Вот спасибочки, уже и номерочек ей справила, меньше расходов.
— Мне нужна собака, — повторил Асаф.
Он просто высек эти слова из какой-то ледяной глыбы, заполнившей его живот. Динка посмотрела на него. Ее поджатый хвост неуверенно вильнул.
Парни уловили блеск в глазах своего вожака и загоготали. Они заливались смехом, радостно колотя себя по коленям. Герцль поднял даже не руку, а палец, и они мгновенно замолчали.
— Скажи-ка, ты, херанутая, не жалко тебе своей уродской хари? — вопросил он с веселым недоумением. — Не жалко, если сейчас Кфир сделает тебе триктрак? Он ведь у нас еще маленький, получит условно…
— Ну давай… давай поборемся, — пробубнил Асаф, не понимая, откуда вылетают эти дурацкие слова, да он просто рехнулся.
Герцль сделал шаг вперед, приставив руку к уху.
— Не врубилися мы, — сказал он, нежно улыбаясь.
— Ты и я, — прошептал Асаф побелевшими губами.
Он ощущал их белизну. И все остальное его тело сделалось белым.
— Кто победит — получит собаку.
Младшие снова захохотали, завопили, хлопнули друг друга по рукам. Они скакали вокруг него и визжали, напомнив Асафу детенышей леопарда или волчат, которых пахан учит раздирать на части живую добычу.
Герцль передал Динку Ави и приблизился к Асафу. Он был на голову выше и шире по крайней мере на целое плечо. Асаф уронил рубашку. Герцль стоял напротив, угрожающе выставив кулаки.
У Асафа едва шевелились ноги, но он все же заставил себя двигаться — какими-то куцыми нескладными кругами. Герцль поворачивался вслед за ним, и Асаф видел, как на длинных, мощных руках перекатываются мускулы. Он надеялся, что это быстро закончится. Что бы ни случилось, лишь бы закончилось поскорее, не слишком больно и не слишком унизительно. Ему было неприятно, что он голый по пояс. И еще он смутно помнил, что в моменты опасности организм выделяет адреналин, призванный укреплять мышцы и обострять реакцию. Но его организм, наверное, очень беден этим самым адреналином. Тело сделалось вялым, внимание рассеивалось, у Асафа возникло подозрение, что он вообще усыпляет себя, — быть может, для того, чтобы не почувствовать скорой боли, а главное — унижения.
Герцль сделал выпад, стремясь раздразнить Асафа, вернуть его к жизни, тот отпрянул и чуть не упал. Парни взвыли от восторга. Они все вертелись вокруг, скакали, мелькали перед глазами. Один даже ударил его по затылку. Герцль тут же остановился, сделал свой коронный жест пальцем — вроде какого-то киношного крестного отца — и заявил, что если кто-нибудь из них еще раз вмешается, то он, Герцль, лично слепит из урода котлету. Сквозь парализующий его страх Асаф почувствовал, как странная справедливость этого парня наполняет его сердце благодарностью.
Но в следующий миг Герцль сделал рывок вперед, даже не слишком стремительный, скорее деловитый, и его рука ухватила Асафа за горло. Асаф, и сам парень крепкий, даже не подозревал, что на свете бывает такая силища. Герцль медленно гнул Асафа назад, опаляя его жаром своего тела. Жар валил от него как от печи, а из подмышек несло серой, по крайней мере, так почудилось Асафу. Хребет уже почти трещал, жизнь медленно вытекала из Асафа, в глазах потемнело.
И тут Герцль внезапно отпустил его. Асаф стоял, оглушенный болью, голова кружилась от удушья. Он чувствовал только, что противник осторожно поворачивает его к себе лицом — словно медсестра из поликлиники, готовящая пациента к какой-то гнусности. Асаф сознавал все, но ничего не мог изменить — ни дернуться, ни убежать, и тут Герцль аккуратно саданул его коленом по яйцам. А когда Асаф с тяжелым стоном согнулся, то напоролся на то же самое колено, расплющившее ему нос.
Неведомо сколько времени спустя странный чертеж, качавшийся у Асафа перед глазами и поначалу казавшийся детскими каракулями на голубой бумаге, медленно сложился в единую картину и превратился в ветки куста.
— Какое там сдох, где сдох? — услышал он далекий голос. — Только рожа малость попортилась.
— Да не рожа, дефективный. Это из носа хлещет. Глянь, сколько кровищи напустил!
Асаф приподнял руку, одну из двух рук, которые лежали рядом с ним. Рука весила тонну. Медленно расцепил пальцы, торчавшие из руки (это тоже заняло какое-то время), и дотронулся до носа. Нос был очень мокрый и весь в каких-то незнакомых выпуклостях. Он ощупал ноздри и все прочее. Досталось и рту, челюсть гудела от боли. Один из верхних боковых зубов болтался как-то слишком свободно.
Но почему-то, вопреки всему, Асаф ощутил облегчение.
Может, потому, что всю жизнь боялся драки с таким вот отморозком? Для которого нет ни бога, ни черта, как говорит Носорог. И от этого страха появился страх перед остальной шпаной, даже перед теми, кто был меньше и слабее его. Он словно смирился с тем, что у него заведомо нет против них никакого шанса, что он обречен на вечное унижение. И хотя Асаф неоднократно дрался с парнями из своего класса, он знал, что это ребята его племени, и они никогда не нарушат некоего неписаного закона. Но уличную шпану он всегда обходил стороной, держался от них, подальше в клубах, не отвечал, когда они оскорбляли его самого или его друзей, научился этой безразличной, не реагирующей ни на что походке, а однажды встал и вышел из автобуса, когда один придурок велел ему встать и выйти. Он даже не спорил. Встал и вышел. И навсегда запомнил то жгучее унижение.
