Ирина Муравьева - Портрет Алтовити
И делано засмеялась. Смех был приветливым, но в глазах, ставших узкими от смеха, зажглась паника.
– Честное слово, я вас не съем, – весело сказала она, – и вашего колоритного спутника тоже. Вы нам вчера звонили, и муж вам перезвонил вечером, он мне все рассказал, но у нас случилось ЧП – ванна переполнилась, был потоп. Возились с этим до глубокой ночи, а сегодня муж убежал ни свет ни заря, просил, чтобы я сама с вами связалась. Так что на ловца и зверь бежит, как говорится. Какое же у вас к нам, – она выразительно подчеркнула «к нам», – дело?
– Сейчас, – сказала Хоуп и перешла на английский: – Это его жена, – она смущенно посмотрела на круглолицую, не будучи уверенной, что та не понимает по-английски. – Я спрошу, когда его можно застать, или как?
Но тут сорвался Элизе:
– You are just the interpreter! Nothing else! Why do you think that you are going to make my decisions? Just translate what I say! Madam, – сказал он, обращаясь к Елене, – your husband should know the address of my mother-in-law. I need this address. That means that I need to talk to your husband. Where is he?[37]
По лицу Елены Хоуп увидела, что та не поняла ни слова, и заторопилась:
– Мы тут должны повидаться с одной женщиной, она знает вашего мужа по работе, но мы потеряли ее адрес. Слышите, он говорит «адрес»? Мы думали, что ваш муж нам подскажет. Ну, вот и все, больше ничего! Просто адрес этой нашей знакомой.
– Просто адрес? – переспросила Елена. – Пойдемте.
Она, задыхаясь, распахнула перед ними подъездную дверь:
– Прошу, прошу! Проходите!
Пешком поднялись на второй этаж, вошли во вкусно пахнущую свежим тестом квартиру.
– Вы, наверное, печь любите? – Хоуп по-детски втянула носом воздух.
– Наверное, люблю, – резко ответила хозяйка. – Садитесь.
Сели на диван.
– Чаю хотите с хворостом?
– Что это – «хворост»? – спросила Хоуп.
– Печенье так называется. В виде хвороста сделано.
– All right, – сказал Элизе. – What does she want? Why did she invite us? Ask her![38]
– Я просто переводчица, – извиняющимся голосом сказала Хоуп, – нет, спасибо, мы только что поели. В общем, тут такое дело…
– Вас как зовут, девушка? – перебила ее Елена. – Надей? Ну, так вот что, Надя: вы бросьте придуриваться, не ставьте себя в смешное положение. Муж мне все равно все расскажет. Вы ведь из Америки приехали? Из Нью-Йорка? Все дела моего мужа с Нью-Йорком я знаю как свои пять пальцев. Чей адрес вам нужен? – Лицо ее стало малиновым, нос заблестел от пота. – Может быть, Евы Мин? Я знаю, что она в Москве, не волнуйтесь.
Хоуп раскрыла рот.
– Вы знаете?
Елена зажмурилась и закивала изо всей силы.
– Знаю-знаю!
Хоуп чуть не расплакалась.
«Влипли!»
– Listen, tell her, that I’m not going anywhere! – Элизе стянул с головы волчью ушанку и положил ее на колени. – I’ll wait for her husband right here! I need this address to get my son back! That’s all![39]
– Ты не понимаешь, что мы наделали! – зашептала Хоуп по-английски, – давай уйдем сейчас, я тебя умоляю!
– Я вас не выпущу! – вскрикнула Елена, словно она поняла то, что сказала Хоуп. – Никуда вы отсюда не уйдете! Вам нужен адрес Евы Мин? Вы его получите, только если сейчас же, немедленно, – она задохнулась и до крови закусила губу, – если вы сейчас же расскажете мне, что у вас за дело к этой женщине и… когда она приехала в Москву? Когда, я вас спрашиваю?
– Она у него сына увезла из Нью-Йорка! – не выдержала Хоуп. – У него сын от ее дочки! А дочка умерла, они были женаты, и у них сын, а эта женщина, бабушка то есть ребенка-то, воспользовалась тем, что он дал ей разрешение увезти ребенка на курорт погреться, а она это использовала, бумагу эту, и увезла его к вам сюда! Ну, а мы приехали за ребенком, а телефон вашего мужа и адрес ваш – все это было в записной книжечке, которая осталась от его жены, ну, от этой, от умершей, от мамы мальчика, – ну и все! Ну мы и позвонили вам вчера.
– Так, – сквозь закушенную губу повторила Елена, – очень хорошо, что вы пришли. Ждите. Он скоро придет. И адрес даст. Я ему сейчас позвоню, потороплю его маленько.
Вскочила. Порывисто, как девочка, прыгнула к телефону. Хоуп сидела бледная, расстроенная. Элизе ждал, выкатив белки.
– Томас, – задыхаясь, сказала Елена в трубку, – ради Бога, миленький, ты не мог бы приехать, у меня жуткое кровотечение, я умираю! Ну, опять, к сожалению, эти дела… Началось, да. Да нет, хуже, чем тогда, на даче, гораздо хуже, в больницу нужно! Как же я без тебя доеду? И «Скорую» не надо, не надо «Скорую», меня Нина Андреевна посмотрит, я договорилась, но я же без тебя не доеду!
Бросила трубку.
– Ждите. Сейчас.
– У вас кровь, – робко сказала Хоуп, – на губе. Вот здесь.
Елена нахмурилась, слизнула кровь, схватила со стола салфетку, прижала к губе. Так и застыли втроем, не глядя друг на друга: Хоуп, скрючившаяся на краешке стула, Элизе с мертвой волчьей головой на коленях, Елена с окровавленной салфеткой у рта.
Через пятнадцать минут он вошел – испуганный. Снег на капюшоне куртки. Открыл дверь своим ключом, увидел их.
– Ну, – низким голосом сказала жена, – а тебя тут гости дожидаются. Все ясно…
«Идиот! – Огонь бросился ему в голову. – Я должен был сказать негритосу, что это ошибка, номер неправильный! С самого начала!»
– Все ясно, – весело и страшно повторила жена, и голубоглазое лицо ее почернело на глазах, как в фильме ужаса. – Все нам всем ясно. Теперь мы все вместе идем к госпоже Еве пить чай с пирогами.
– Кто это? – спокойно спросил Томас, указывая подбородком на Элизе и Хоуп. – Чьи это гости?
Элизе поднялся со стула, прижимая к груди волчью шапку.
– Just tell me where she is. I m not gonna bother you, man. This is all my business.[40]
– Чепуха какая-то, – вздохнул Томас, – я вас первый раз вижу. Что происходит?
Элизе беспомощно обернулся к Хоуп. Хоуп вспыхнула.
– Чего вы не понимаете? Мы же с вами по телефону вчера говорили! Нам нужен адрес этой вашей Евы! Она у отца ребенка украла!
– What did he say?[41] – скрипнул зубами Элизе.
– Послушайте, милые чужестранцы, – сказал Томас. – Это какое-то недоразумение. Я не знаю, кто с вами говорил, по какому поводу. Я вас первый раз вижу, первый раз слышу. Вы разберитесь, кто вам действительно нужен, обратитесь в милицию, в свое посольство, я уж и не знаю, как вам еще помочь… Но я, к сожалению, ничего не понимаю, не ведаю…
– Ох, ты актер! – с каким-то восхищением даже простонала Елена. – Ох, зря тебе не дали народного! Куда до тебя Табакову! Куда Янковскому! Короче: где она?
– Кто? – устало спросил он. – Кто – она?
– Хвати-и-ит! – завизжала и зарыдала жена, вскакивая. – Я тебя убью сейчас, сволочь! Я тебе голову размнож-ж-жу-у!
Она подняла в воздух кулаки, словно сейчас действительно бросится на него. Он перехватил ее руки и изо всей силы сжал их.
– Спокойно, – слегка задыхаясь, сказал он. – Не надо мне размножать голову, хватит и одной! Приди в себя, истеричка! Хочешь, чтобы я тебя в сумасшедший дом запер?
Елена вдруг обмякла в его руках.
– Больно, – прошептала она. – Господи, да провались ты пропадом! Отпусти мои руки! Отпусти, слышишь! Я сама уйду! А ты живи здесь со своей блядью!
Вырвалась и изо всей силы плюнула в него, но попала не в лицо, а на ворот серого свитера.
– Пойдем отсюда, – в голос заплакала Хоуп и бросилась к двери, – Эл, пожалуйста, давай уйдем, я не могу!
Она не сразу справилась с замком, и Томас с деревянным лицом помог ей. Хоуп подбежала к лифту, нажала кнопку. Элизе растерялся.
– Идите-идите, – не глядя на него, сказал Томас, – вас ждут.
– I’m not gonna give up, – пробормотал Элизе. – I’ll call you anyway.[42]
Выйдя из подъезда во двор, Хоуп опустилась на покрытую снегом лавочку и стала похожа на вмерзшего в лед воробья.
– Я не знаю, что с ними делать, Эл, – прохрипела Хоуп. – Ты понял, да? Он ни за что не признается теперь, что знает ее и знает, где она. Он теперь будет как Жанна д’Арк. Пойдем отсюда.
– I feel sorry for you, sweaty, – пробормотал Элизе. – It s not your problem… You can go back to New York, I’ ll stay here…[43]
Они пошли по направлению к Смоленской площади. Кое-где в окнах уже зажглись огни, стало сумрачно, пошел мелкий колючий снег. С дворовых помоек тянуло свежим праздничным запахом только что выброшенных новогодних елок.
– Холодно, – стуча зубами, сказала Хоуп, – давай хоть в гастроном зайдем…
В гастрономе она купила два пирожка с капустой и два стакана кофе. Сели за маленький столик. Сердитая уборщица, шмыгая носом, шваброй толкала перед собой по полу груду грязных мокрых опилок. Входящие в гастроном люди кашляли и сморкались в платки.
– Холодный город, да? – грустно сказала Хоуп. – Тебе-то после Пунты-Каны вообще, наверное, кажется, что здесь жить нельзя?
* * *…Нужно что-то делать с этой жизнью, что-то… Он сидел на кухне, один, Елена закрылась в спальне.
Черт возьми, мы уже старые люди для таких-то нервотрепок, в один прекрасный день кого-нибудь из нас разобьет инсульт – и все, пишите, как говорится, письма. Кому все это нужно, зачем? Увезут в больницу гору мяса с бессмысленными глазами наверху, с отвисшей челюстью, там будут делать уколы, совать таблетки – ну, положим, не помрешь, восстановят. Не до конца, не до конца! Вернешься домой – тихим, перепуганным, наденешь тапочки. Утром – таблетка, вечером – таблетка. Денег – кот наплакал, голова как у пьяного. Давление. Страсти все улягутся, успокоятся, потому что когда утром – таблетка, вечером – таблетка, не до этих тебе будет мук с заломленными руками и проклятьями, а только чтобы тихо прошел день, чтобы не разорвалась вдруг огненная хлопушка внутри головы, не засвистела под окном «Скорая», не заплясали над тобой табаком и пивом провонявшие санитары…
