Алексей Козлачков - Запах искусственной свежести (сборник)
Черт возьми! Как хорошо! Ликующая песнь, волшебный эликсир… не сравнить с моей дребеденью.
Эдик и вправду был недоволен тем, что я наработал.
– Ты охренел, Жека! – орал он на меня. – Ну что вот ты такое пишешь:
«Длительная копуляция в коленно-локтевой позиции и ее вариантах имеет как недостатки, так и преимущества. К последним можно отнести возможность применения фрикций (тазовых толчков) большей амплитуды и глубины проникновения».
Ты сам-то хоть понимаешь, о чем идет речь? Это же обычные несчастные бабы. Муж пьет, не трахает, сама – продавщица в сельпо, а ты тут со своей коленно-локтевой копуляцией!
Я бубнил что-то в свое оправдание, понимая, впрочем, что он прав. Я не так хорошо справился с работой, как Эдик. Отговаривался я и новизной информации, и головной болью, а также спешкой и необходимостью скрывать все от Насти. Эдик же мой друг, он должен понять. В конце концов, у нас еще есть время. Мы вполне можем все подправить, подредактировать.
– Сколько у нас времени? – спросил я.
– В три часа от них придет курьер за готовым текстом, а здесь еще конь не валялся. Нужно все как-то привести к общему знаменателю, перепечатать вчистую, – мрачно сказал Эдик.
– Ладно, давай работать. Еще часа три у нас есть, успеем, – сказал я почти заискивающе.
– Хорошо бы, – сквозь зубы процедил Эдик, какое-то время изучал мой текст, а потом снова заорал на меня: – Твою мать, ну ты, Жека, даешь! Ты чего вообще пишешь: «Женщина, родившаяся под этим знаком, часто кончает трагически». А ты можешь представить какие-то другие варианты окончания этой акции: «кончает комически», «кончает драматически» или даже «мелодраматически»?
– Да я же не в этом смысле, – оправдывался я, но чувствовал, что уже совершенно раздавлен своей очевидной бездарностью.
Мне будет неудобно даже и деньги брать за такую работу, отнимать их у Эдика.
– Тут все в одном смысле. Это же простые тетки будут читать, а не твоя Настя!
Мы снова углубились в работу. Эдиков текст лежал передо мною как укор моей журналистской бездарности и лености. Я с завистью думал о том, насколько у него лучше развита фантазия, да он и пообразованнее меня будет. Эдик знает английский почти в совершенстве. Поэтому он использовал еще и какие-то глянцевые американские журналы, которые достал неизвестно где.
«Это прямо романтический порнофильм какой-то получается», – думал я, читая описание реалий в Эдиковом тексте, до которых сам Эдик наверняка не додумался бы.
Просто я и представить себе не мог, что подобные варианты можно изобрести самостоятельно, не имея об этом каких-нибудь предварительных сведений. Речь в Эдиковых сочинениях шла о чем-то таком весьма экзотичном, но несколько неожиданном, что ли, в эротическом контексте. Он описывал сложную комбинацию ингредиентов из кетчупа, мармелада, холодных вишен и… горячих чмокающих поцелуев с одновременными «покусываниями и посасываниями по всей поверхности».
Я просто умирал от зависти. Это все наверняка не он, а американские журналы! Но Эдик в любом случае был куда лучшим эротическим писателем, чем я.
И вдруг я захохотал как ненормальный, очень громко и совершенно неприлично.
Эдик недоуменно посмотрел на меня и осведомился:
– Ты чего?
А я, не переставая хохотать, постепенно соображал, что Эдик, должно быть, если и переводил статейки из журнала, то очень приблизительно. Возможно, он брал оттуда только главные идеи и творчески их развивал. Иногда удачно, в другой раз и не вполне. Или тоже от усталости…
– Ты эта… – я никак не мог унять хохота, – эта, как его…
Эдик скорчил страшную мину, вырвал у меня свой текст, уставился в него и спросил:
– Ты что, остолоп, хохочешь? Что тебе не нравится?
– Эдя, где ты это вычитал? Вот такого, о чем ты здесь пишешь, уж точно никакая продавщица сельпо над собой не сделает. Да и вообще ни одна женщина, совершенно независимо от своего ума и таланта.
– Ну что, что?.. – Эдик нетерпеливо нахмурился.
– Вот ты пишешь рекомендации для Близнецов: «Тут вы можете плавными и очень медленными, как бы призывающими партнера движениями размазывать вульву по животу и особенно между грудей».
– Ну и что? – осведомился Эдик и почему-то покраснел. – Ну и что такого-то? Уж всяко получше, чем твоя «копуляция в коленно-локтевой позиции».
Я опять захохотал. Мне было удивительно, что Эдик так промазал и еще до сих пор даже не уловил, в чем дело. Он все так же непонимающе смотрел на меня. Искусствовед, твою мать!
Хотя – дело было не таким уж удивительным, лексика была для нас, повторюсь, совершенно новой. Я и сам-то узнал это слово лишь случайно, не помню, откуда именно.
– Ты думаешь, Эдя, что, вульва – это что-то вроде кетчупа и мармелада? Это, мягко говоря, не так. Ее может не хватить на такую большую площадь.
Эдик не выдержал и тоже захохотал.
После того как обнаружилось, сколь явно Эдик лопухнулся, его авторитет на пьедестале великого эротического писателя земли русской сильно пошатнулся. Теперь дело пошло быстрее, Эдик больше не кобенился, не раздражался. Мы в четыре глаза лихорадочно компоновали, правили, облегчали, приводили к общему знаменателю этот немыслимый текст, пытаясь добиться хоть какой-то стройности. Работа была необыкновенно тяжела, как и всякое первопроходческое дело.
– А как ты хоть наступил на этот заказ? – спросил я.
– Да позвонили из этой газеты знакомые и спросили, не знаю ли я какого-то астролога приличного. Ихний, мол, то ли занемог, то ли исчез куда-то. Я им сказал, что знаю одного, очень известный, с ЦК КПСС работал, даже с КГБ. Сказал-то в шутку, думал, плюнут в морду и отвяжутся, а они неожиданно стали просто пытать, уговаривать связать с ним, сулили деньги лишь за одно это. А когда назвали сумму, я сразу и решился стать экстрасенсом, ну, то есть астрологом, конечно.
– А как же ты?.. Они ж тебя знают!
– Поэтому я и сказал, что свести не могу, дело секретное и опасное, а вот заказать – это реально. Я тут же имя им назвал – Вивиан Маджорет.
– Чего-чего? Почему Маджорет? И что это вообще означает?
– А я знаю? – сказал Эдик. – Нужно было что-то необычное. Это словосочетание первым пришло мне в голову, пока мы по телефону с редактором разговаривали. А почему нет?
– Ну да, – согласился я. – Звучит довольно необычно, вот только не пойму, что оно мне напоминает.
В середине процесса компиляции и перепечатывания нас обоих отвлекли редакционные дела. Поэтому, когда мы смогли вернуться к работе, было уже полтретьего, а у нас было готово лишь примерно две трети необходимого. После редакционных накачек сексуальная лексика путалась с партийно-политической.
– Эдя, горим!.. Что делать? Может, договориться с машинистками за десятку и быстро с листа им диктовать?
– Ты офигел! Это ведь тотчас же станет известно всей редакции, включая главного. Захотел вылететь?
– А что делать-то?
– Давай режь ножницами. Сделаем склейку из разных мест, а потом просто на ксероксе копии откатаем. Иного выхода нет.
– Но копии не берут в редакциях!
– Возьмут, куда они денутся! У великого астролога все примут. Тут не они диктуют условия, а мы.
Мы на скорую руку покромсали ножницами разные куски рукописей, склеили оставшиеся три или пять страниц и едва успели отксерить результаты праведных трудов, как явилась девочка-курьер из этой газеты.
Эдик протянул ей ксероксы гороскопов и с некоторым высокомерием в голосе сказал:
– Маэстро хотел бы знать, когда все это выйдет? Он настаивает на том, чтобы в рукописи ничего не вздумали менять без согласования с ним. Иначе за последствия он не отвечает.
Испуганная девочка поблагодарила его и убежала. Я почувствовал сильную усталость, сразу захотелось выпить.
– Боже, Эдя, какую же ахинею мы налепили! Кто такой бред читает? Хотел бы я хоть раз увидеть этого человека, – сказал я, когда дверь за курьершей закрылась.
– Еще увидишь, – хмуро сказал Эдик. – И не одного.
Мы оба даже и не подозревали тогда, насколько убийственно пророческими окажутся его слова.
4
Несколько дней прошли в тишине, обычных редакционных заботах и в разговорах о духовности и глубине русской души. Лишь изредка я заходил к Эдику в кабинет и спрашивал про гороскоп.
– Да я им не звоню, опасаюсь разоблачения. Уж будь что будет, – обреченно отвечал Эдик.
В понедельник, когда должна была выйти газета с гороскопом, я зашел к Эдику.
Он встретил меня угрюмым взглядом исподлобья, а затем разразился ожесточенной руганью:
– Свинопасы хреновы! Они там все перепутали к чертовой матери. На вот, посмотри. – Он протянул мне газету. – Текст для Рака поставили Близнецам, половина Водолея у Скорпиона, а вторая – у Козерога. В результате получилась полная абракадабра.
Я попытался его успокоить и сказал, что удивлен его несоразмерному отчаянию, поскольку думал, что он точно так же, как и я, считал, что эта самая полная абракадабра там была изначально. Но это его лишь еще больше распалило.
