Виктор Ерофеев - Страшный суд. Пять рек жизни. Бог Х (сборник)

Жуков. Жуков. Жуков. Жуков был писатель, акробат фразы.

Сисин как-то сказал ему по этому поводу:

— Ты опоздал родиться. Мир уже описан. Вырождайся.

В конце концов оказалось, что Жуков эмигрировал — сомнения долго терзали его — а вдруг меня тожеза это накажут? — пугливо озирался он, поднимаясь по лестнице в свой берлинский пансион на Бляйбтройштрассе — причем накажут с какой-нибудь особой подковыркой — зачем сюда понаехали маляры? — в белых одеждах ангелов-карателей — я все вижу — мрачные турецкие морды с подбитым глазом — чего они меня разглядывают? — может быть, они собрались меня мочить? — он погладил бороду, приобретшую благообразные, европейские очертания — а если пронесет? — мелкая страсть к сочинительству временами брала верх — а пошли они все у трубу! — хорошо пахнут под вечер берлинские липы — он налетел на лестнице на седовласую парочку — те зашипели какие-то немецкие проклятия — сэнкью! — невпопад выпалил Жуков — те снова зашипели, непонятно что — невыносимые берлинские старики и старухи — он разбогател на романе о Сисине — Жуков убил Сисина во имя спасения человечества — американцы отравлены ценностями среднего класса — эти ценности держат их в тисках похуже российской духовной цензуры — роман уязвим с точки зрения американского рынка — думал Жуков, работая над романом — хочу ли я написать бестселлер? — пишу роман о Сисине, но это больше, чем роман — это роман о спасении человечества, предпринятом гуманистом — Сисин добавил в глубокой задумчивости:

— Что остается от писателя? Три фразы. Шагреневая кожа. Красота спасет мир. Между нами нет менструации.

— А от других что остается? — злобно-ласковым голосом поинтересовался Жуков.

Сисина подловили странные силы — они объявили ему, что он сын Иисуса Христа — на вопрос, каким образом, слепец заорал: — потому что ты, человек, дурак! — он сидел в углу комнаты на шатком табурете — маленький мясницкий человек в бесполезных очках — люди помешали ему стать мыслителем века — думал Сисин, попивая чай за большим овальным столом — над столом свешивалась допотопная лампа с оранжевым абажуром — планы Божественного мироуправления не дано знать человеку — старые «Roi а Paris» пробили час ночи — час мясницких заговорщиков — конечно, с точки зрения логики решить этот вопрос невозможно — Сисин его и не решал — ему нужно было лишь дать команду — если ты веришь, то любое действие Бога признаешь как полезное в смысле любви — если человечество отпадает от Бога, то спасти его можно, только уничтожив — в какой-то степени это антиамериканское сочинение — Жуков глядел на мокрый ночной Берлин — но не потому, что оно прорусское или проевропейское — может быть, оно антибогобоязненное? — задавался вопросом Жуков — Жуков понял, что загоняет себя в западню — зачем звонить в милицию с заявлением: я спас человечество? — не лучше ли скрываться и писать? — сначала написать, а после уже сознаться — я пошутил! я соврал! — взмолился Сисин, не выдержав пыток — Жуков, миленький, я соврал — не верю! — возопил Жуков со слезами на глазах — как я могу тебя убить, если я тебя люблю! — но я не смею иначе! — дай мне еще пожить! — раздался выстрел — Сисин пополз — судьба швыряла в него комьями жирной земли без устали, без — думал он — без цели, или тут был свой замысел — только какой? — сначала он безобразно жрал, пил пиво и ходил до изнеможения по музеям — конечно, думал Жуков как автор романа (этот роман написал Жуков), однако используя записи разговоров с Сисиным (иногда ему хотелось назвать его Соковым или Роговым или еще как — даже не столько потому, чтобы тот жил в трех лицах, совсем не нужно, а потому, что некоторые темы удобнее описывать с перестановкой фамилий, и читателю придется справиться с этой трудностью, уходящей в археологию жуковского романа, а если нет — хуй с читателем) — не продиктован ли роман завистью? — это исповедь Жукова — это признание: я убил — он улизнул на самолете на следующее утро после убийства во Францию — меняя страны и города, скрываясь от страха, он пишет роман — он ждет не осуждения, а сочувствия — против мракобесия Сисина — Жуков-спаситель — Иуду тоже выставляли спасителем, если усомниться в самом Христе — но Жуков не Иуда — Сисин его унизил, выбрав ему Софью из свального греха, как из колоды карт, и это тоже не способствует нежным дружеским чувствам — на франко-итальянской границе — на вершине холма нахлобученной шапкой расположилась живописная итальянская деревня — на центральной площади — кафе, особенно оживленное по воскресеньям, телефон-автомат, незабываемый вид на снежные горы — цепь их неровных вершин напоминает зубья испорченной пилы — кадки с цветами, продовольственный, совсем не дешевый магазин, старая мэрия красного цвета, ларек с газетами, однозвездочная, но вполне опрятная гостиница, с чертовски тесной лестницей, ведущей на второй этаж — чуть поодаль, если спуститься по узкой каменной улице — над ней, как флаги, полощется белье — мимо почты — желтая барочная церковь, каких немало в Италии — в солнечное воскресное утро, после окончания службы, Жуков зашел в храм — он мелко, пугливо перекрестился и остался у двери — когда глаза привыкли к полумраку, он разглядел сначала мраморные колонны, зачем-то обернутые коврами — вдали, в чистой перспективе колонн и соломенных скамеек, он заметил одинокую фигуру, стоящую на коленях перед алтарем — долго, в задумчивости смотрел он на Ирму, не смея приблизиться — бог весть, какие мысли посетили его в тот час — крупные капли пота текли у него по лицу — Сруль и Цыпа — прошептал он — он увиделКрокодила с Бормотухой, идущих за закрытым гробом Ирмы с бумажными розовыми цветами в руках и на голове — несмазанный ваганьковский катафалк, с заплетающимися колесами, страшно скрипел — наконец Ирма поднялась с колен и, прихрамывая, побрела к выходу — она прошла мимо Жукова, не заметив его — обдав скромным запахом бедной стареющей женщины — мы, кажется, одногодки — Аполлон вышел за ней на площадь, зажмурился от яркого весеннего солнца и в нерешительности окликнул ее — она обернулась и посмотрела на Жукова, как на незнакомого человека — вы — ты — не узнаешь меня? — спросил Жуков — она перешла в католичество — так ей было покойней — они сели в кафе — она почти чтоосвободилась от Сисина — к пропаже Сисина она отнеслась безучастно — у меня здесь есть свой маленький садик — в нем цветут нарциссы — есть хурма — но хурму она не любит — хотя местные люди делают из хурмы хороший мармелад — к себе домой она Жукова не пригласила — в кафе я почти не бываю — не люблю тратить попусту деньги — потом этот шум — но на жизнь мне хватает — спасибо, не жалуюсь — Жуков заказал два двойных «эспрессо» — а как ты попала сюда? — потупился Жуков — так вышло — ответила Ирма — до моря отсюда недалеко, но с холма я не спускаюсь — во-первых, у меня нет машины, а автобус, набитый орущими школьниками с ранцами, идет в город всего два раза в день — во-вторых, не тянет — жалко только, что нет птиц — редкая птица залетает сюда к нам, на холм — Жукову снова стало не по себе — в самом деле, в такой солнечный день птицы должныщебетать — что же это за холм без щебета? — он с подозрением посмотрел на плешивого бармена за стойкой, слишком живо разговаривающего по телефону — нет, телефона у меня нет — перехватила Ирма его взгляд — он мне не нужен — зато есть телевизор — вчера я видела — она робко подняла на Жукова глаза — замечательный фильм — ты смотрел? — она принялась прилежно пересказывать сюжет английского фильма — там прелестно играют дети — особенно мальчик! — можно стрельнуть у тебя сигарету? — Жуков кинулся со всей пачкой — она затянулась — почему они с Сисиным разошлись? — Ирма затянулась — он глумился над моей верой! — знала ли она, что ее муж выдавал себяза сына Иисуса Христа?

Что???

Он был самым неверующим человеком, которого я встретила в жизни.

Жуков затрясся от беззвучного нервного смеха. Перед ним в веселом воскресном кафе среди сборщиков оливок, мясников, деревенских дурочек, группы электриков и фотографий футболистов сидела, хмуро попивая двойной «эспрессо», абсолютная фигура самоотрицания.

Жуков был сыном простого уральского шофера — однажды в городском нескучном саду Жуков-старший увидел двух гипсовых девушек — в городе, где все знали друг друга по имени — где был свой мясокомбинат — вокруг города росли в изобилии сладкие ягоды — отечественная и древнегреческая, обнявшись — на фоне мясокомбината — одна в купальном костюме, с натянутыми на пупок трусами — другая в тунике — дружно шли в ногу — он стоял перед ними в неизгладимом изумлении — он назвал первенца Аполлоном — первенец умер от дизентерии — родился новый мальчик — он и его Аполлоном — тот, словно шутя над отцом, снова умер, от заражения крови — тогда шофер, настояв на своем, родил третьего сына — фотографиями неосуществившихся младенцев были завешаны стены спальни — третий выжил и стал писателем Аполлоном Жуковым — но тут стали быстро вымирать жуковские родители — рос сиротой, поскольку шофер замерз на перевале, когда мальчику было четыре года — мать Жукова — Екатерина — тоже не долго мучилась — в детстве Жуков любил бросаться подушками-думочками — однажды думочка попала в мать — матери вскоре не стало — Аполлон бежал в Москву — первый год спал исключительно на полу — но не любил принимать решения — медлил — он пер и сомневался, как всякий интеллигент в первом поколении — фигура разомкнутая — он не был большим философом (поэтому боялся, что книга получится несколько глуповатой, ну это не страшно), однако догадывался, что крайности сходятся — это будет свирепый роман — таясь, мечтал Жуков — покруче любого авангардизма — там что: мелкая, локальная игра стилей — здесь другое — совсем крутое — смертоносное — я приеду к его жене после смерти Сисина — Сисин умер! — монолог жены — он был самый неверующий — он — нет — Ирма плачет — она все-таки любила Сисина — это поражает Жукова — такая мразь, а любимая — судорожные, неврастенические объятия — жена и Сисин: как протекала ваша постель? — постель почти не протекала — она извелась — она жаловалась Сисину на недостаток еголаски и спермы, поступающей в нее — в последнее время Сисин полюбил Америку — если бы у Америки была жопа, я бы ее выебал — Жуков скривился, вспомнив собственный случай — Жуков нервничал — неужели эта маленькая женщина с маленькими запросами — Ирма любила все маленькое — машины мориски — конфеты ириски — крохотные чашечки крепкого кофе — была жена великого Сисина — избранника Божьего? — его, в сущности, первой любовью — если не единственной — и кому какое дело, что они лаялись? что она стала желтой и сморщенной, как черепаха? — ее остановившийся взгляд пугал мужа, соседей, прохожих — насмотрелась видео — без нее Сисин не понял бы золотой серединымира — а там глядишь — воскресение — с вознесением — как поведет себя Сисин после смерти? — you are a fucking Russian cock sucker [52]— shut up, you, cunt [53]— только однажды американский брат так обозвал Сару, выйдя из себя — станешь еще более знаменитым, найдешь себе еще большую знаменитость — ревновала Сара — Сисин втайне от нее называл ее: — моя Сайра — в аэропорту Кеннеди бешеные негры загоняли русских в «Аэрофлот», как в газовую камеру — лететь в продавленных тесных креслах, трясясь и вибрируя, в отчизну — я заговорил с загонщиком по-английски, стремясь выделиться из обезумевшей толпы — помню его презрительный взгляд — потом, уже в Шереметьево, таможенники гоняли вьетнамцев, один из них хотел держаться с достоинством — я был тот же вьетнамец — все было непоправимо — иностранные газеты кричали о нем как о новом Фрейде — как о гении, остановившем процесс малодушной либерализации психоанализа — в лице того же Фромма — его слушали со смесью любопытства и брезгливости — был ли Сисин, как и Гитлер, некрофилом? — спрашивала Крокодил в своем остром некрологе — на подлете к Парижу группа казахов, выпив водки, принялась что есть силы раскачивать самолет Ту-154 — Сисин не вмешивался — никто не пострадал — самолет успешно сел со второй попытки — гуляя по залам музея д’Орсей, Сисин обратил внимание на маленькую боннаровскую женщину, лежащую таким образом, что на первом планеу нее была пизда — а в набросках Матисса? — в своей везучести он продвинулся настолько вперед, что вскоре впал, как в немилость, в полное одиночество — Рыжий Крокодил, напоследок определила Манька — мастерица прозвищ — Ирма тоже — все они мастерицы — Манька хвалилась интуицией, как секретным оружием — ночью звонила Сара — они с Сисиным проговорили с полчаса по-французски — хихикая — хохоча — это по делу — убежденно сказал Сисин Маньке — Манька надулась, ходила бешеная — ему сильно понравилось, что она задета за живое — она думала: на всю жизнь он ее полюбил — иногда ее лицо приобретало тяжелые очертания — от немецкого пива у него разросся живот: сутулый, с выпирающим животом он был тоже неадекватенсвоему образу и отвратителен — даже Бормотуха заметила: у тебя живот вырос — зачем ты это? — ведь ты для меня идеал! — все-таки Анджей ее потрогал — почему-то это предательство Анджея его сладко волновало — ему самому хотелось быть на его месте — включения были совершенно предсонные, необязательные (с точки зрения дневной нравственности разума), тревожные — звучали невозможные команды — залезть на дерево! — снизить цены на двадцать процентов! — как будто звонили по телефону, и он прислушивался к чужим разговорам — хватит! баста! — доносились обрывки голосов — гулял ветер — переутомился — он был противен самому себе — в конце концов, что такое Бог как не свободная, несвязанная энергия, она поистине может все сотворить, и мы, маленькие, нестойкие сгустки, молясь, мы заряжаемся этой энергией, в меру наших маленьких сил мы рисуем великие образы, и если ошибаемся коллективно, то не потому, что намеренно, а просто глупы, рассредоточены, отвлечены, малы и вялы, то есть все-таки малые сгустки — во всяком случае, как водится, все было переистолковано с той неизменной примесью тупости, которая свойственна — тем не менее положения Века Пиздыбыли незамысловаты, и нет ничего проще, чем прочесть книгу правильно, но даже это не удалось, так что же требовать от евангелистов! — нет, степень непонимания тоже может обрести свою формулу в зависимости и, насколько больше измерений существует в том, что познается — но все-таки можно о чем-то догадываться, копить энергию, главное, не наглеть, тут скромность, застенчивость, терпение, тихий голос — и не стоит постоянно отчаиваться, вообще постоянное отчаяние — дурной вкус — солнце послеполуденное, деревья весенние, одуванчики — не все так плохо — грузный, оплывший, перекуренный, с животом — но книгу поняли неверно — ее идея, как все удачное, основывалась на наблюдении — и если раньше собирательный образ художника бродил вокруг смысла, украшая его открытыми плечами, то сползание вниз, перенос центра Вселенной в хотяще-желанноелоно было не просто шалостью-дерзостью, это было спуском энергии — дойти до упора, до ручки — но терялось напряжение жизни — за одним покровом скрывался другой — складки не только скрывали, они сохраняли, тепло оставалось в складках — теперь острова в океане облеплены голыми немцами — желания соединились с возможностями — жижа людская — ВП — он определил век — тем самым случайно прославился — прошло немного времени — ему повсюду стала мерещиться она-она — она-онаего преследовала — щерилась — доставала — он стал ее побаиваться — она-онаразмножалась — двоилась — троилась — расползалась по миру — сгущалась — затекала в сознание — выворачивалась наизнанку — она-онапринимала национальные формы — диковинные окраски — дальновидные очертания — она-онамешала развитию его аскетического дара — требуя внимания к себе как к единственной, соборной героине — Сисин всерьез подумывал, чтобы дать ей бой — влюбиться илиоскопиться — в сущности, это сводилось к одному и тому же — но сколько раз Сисин от нее ни уезжал, он забывал Маньку напрочь до следующего раза — он только увеличивал накал слов, чтобы держать ее в порядке — подруги уважали Маню за это пристрастие, но говорили хором, что ничего не получится — он не думал о ней до тех пор, пока она не собралась уйти — сестрички — помню Сарину шейку в Вене — от ее шейки можно было разрыдаться — утром сбежала из дешевого номера — любительница горячих точек тянулась в Москву — не поработать ли год в Третьем Риме? — Сисин отговаривал — как всем молодым западным женщинам, ей жутко хотелось проехаться по Транссибу — Сисин не советовал — наконец, она переехала в beau quartier [54]— она сидела в большой парижской квартире на ковре, подложив под себя большую пеструю подушку, расставив ноги, и ковырялась в фотоаппарате — во всяком случае — сказала Сара — война очень фотогенична — в ее ванной был целый лес карликовых деревьев — Сисину особенно нравился японский клен — половина из них была жива — из ванны, во время купания, был виден СанСюльпис — мыло пахло горьким миндалем — а что? — тряхнула светлыми волосами и посмотрела на Сисина — дирижируя себе пальцем, произнесла: — ухи — уши— терпеливо поправил Сисин — я тебя лублу — люблю, идиотка — поправил Сисин — люблю— голосом механической куклы сказала Сара и рассмеялась — цо ме! цо ме! мосла к! — возопил Сисин громким голосом — Сара терпеливо протерла его лоб тряпкой с уксусом — хватит со мной говорить по-русски, не выдержал он, ты теряешь свое Я — он знал, что потерей своего Я можно напугать любого западного человека, от студента до президента — плевать я хотела на свое Я! — Сисин влюбленно смотрел на нее — зачем ты уехала из Америки? — она пожала плечами — тридцатилетняя — детей не будет — в своем родном Нью-Йорке она работала в журнале — где-то высоко над ней витал Фил с чертами дегенеративного величия — неужели он, в самом деле, собрал лучшую в мире коллекцию сталинских книг? — спросила она — по-моему, да — сказал Сисин — он собрался еще купить московское собрание подарков Сталину — Сара в восхищении захлопала в ладоши — американо-хорватско-еврейско-ирландско-польско-итальянская — давай его разоблачим! — не смей! — сказал Сисин — он жалел, что она не бережет свое тело — во всех саунах она первая — во всех морях — она уже позабыла, что у нее есть тело — нельзя так много раздеваться! — в Нью-Йорке она складывала вещи в чемодан — девальвация — считал Сисин — глядя в ее сладкую промежность — в ее хитрое, перемещающееся очко— его тем временем разрывали на части — вообще: — ни одного пронзительного впечатления — какие-то кусочки — Воркута прислушивается к себе под Чикаго — гостиница в Довилле была отвратительно дорогой, с видом — Сара любила почтовую роскошь — заехали в Шартр — два часа ночи — походили вокруг собора — я внушал ей что-то неясное, поскольку сам плохо знал, о соборе как смешении стилей — она неожиданно громко перднула — я замер от неожиданности — чуть нервно она сказала: ну и что дальше? — тогда я сказал о хвостиках— мне казалось, в ней просыпается четвертое измерение — наговорил кучу лишнего и не к месту — впрочем, это было уже в Париже, за последним ужином, когда Сисин предсказал ей пожизненное несчастье — ужин у нее в квартире — получерныйжрал все подряд, а его подруга обижалась, что бы он ни сказал — Сисин узнал свои собственные семейные радости — Сару несло — разговор шел о броненосцах, на которых ее брат охотится в Техасе — Сисин соблазнял получерногосвоей ладно скроенной историей — своим полусносным французским, который то улучшался, то ухудшался, в зависимости от обстоятельств — даже пересоблазнил — он вовремя понял, что выгодно быть из России — кончили в американском баре неподалеку от Опера — здесь был придуман в двадцатые годы коктейль «Блади Мэри» — сообщил получерный— принялись пить «Блади Мэри» с сельдереем — Сара ушла с подругой, чтобы не мешать, да и подальше от сплетни — получерныйстал звать его к себе домой на диванчик — перестарался — грозил все испортить — мог обидеть — едва увильнул — в Нормандии он показал на улицу Мориса Тореза — кто это? — в шутку спросил — Сара не знала — прилетела красивая — он позвонил приятелю из «Бостон глоб» — поужинали вместе в «Савойе» — приятель из бывших дворян — складно рассказал о русской деревне, об усадьбе прадеда — разбазарено, расхищено, предано — сочетая русскую достоверность с американской доступностью — Сара пришла в восторг от русского идиотизма — Россия лучше, чем Бразилия! — здесь все, ну, совсем все иначе! — он повел ее в Кремль — они ходили по храмам-холодильникам — их рассмешили доверчивые, неуклюжие иконостасы — Сисин чихал и сморкался — потом спохватился — где мойнимб? — где мойвенчик-бубенчик?! — потрогал в недоумении голову — Сара купила русскую шапку из кролика — она жила в небоскребе на Котельнической набережной — Россия напоминает мне мое детство — сказала Сара, глядя на розовую Москву-реку — он отвез ее на дачу — приближалось Рождество — они шли по заснеженным дорожкам — какая у тебя неудобная, продавленная кровать! — подмосковные люди глазели на Сару — на ее расписную нью-йоркскую шаль — она выпадала из местной жизни — борясь с отвращением, Сисин решил на ней жениться — вот только съезжу по Транссибирской магистрали! — Сисин отговаривал — скучно — ничего не видно — одни елки — плохо кормят — отравишься — они пошли в ресторан — подвыпившие сисинские дружки, бывшие конспираторы и совсем новые люди: мускулистые, муксусные парубки с серьгами в ушах — неотличимые от девушек, безгрудые, в тонких чулках телесного цвета, с сиреневой губной помадой — строили планы по созданию своегожурнала — Сара купила им две большие бутылки водки — дружки оценили Сару — они попытались говорить с ней по-английски — вошел Ломоносов — он собирался отбыть в Америку писать диссертацию — Сисин обнялся с Ломоносовым — я буду вашим американским корреспондентом! — дело несколько осложнялось тем, что Ломоносов недавно влюбился — возьми ее с собой — посоветовал Сисин — это чудо-девушка— сказал Ломоносов — я с ума схожу! — я заберу ее когда-нибудь с собой — Сисин не придал этому никакого значения: — у тебя каждаядевушка — чудо — Сисин чувствовал себя покровителем — это он помог Ломоносову поехать в Америку, связавшись с Валентином — Валентин ворчал: — вы что, Сисин, с намисотрудничать собрались? — но сделал — Ломоносову выдали паспорт — подожди, куда вы спешите, я покажу тебе чудо-девушку! ты увидишь! — где же она? — она в туалете — в другой раз — сказал Сисин — нам надо идти — Сара шла по заснеженной тропинке — я хочу остаться в России — мне тут нравится — у вас всё вверх ногами — вы такие дураки! — я решила не ехать по магистрали — я решила поехать на Кавказ — посмотреть войну — ты что, давно не видела трупы, которые разлагаются на солнце? — зачем тебе Кавказ? — хочется — Сисин пожал плечами — Сара, выйди за меня замуж — what? [55]— Сара не верила — ты врешь, как все русские! — страна обманщиков — вечное логово лжи! — не вру — ну, тогда я быстро приеду — давай поженимся в православной церкви! я люблю попов в золотом! — я некрещеный — сказал Сисин — но, хочешь, давай! — я не буду уничтожать ни людей, ни зверей — я не буду обижать приблудных кошек, срущих в моем подъезде — я лучше буду с Сайрой — Сайра, я буду с тобой! — на следующий день она улетела — сначала она звонила — но связь была хреновая — она все удивлялась: — a very bad line [56]— треск и хрюканье — потом позвонил приятель из «Бостон глоб» — ты ничего не знаешь о Саре? — знаю! — сказал благодушный жених — она на Кавказе — ее обыскались — сказал приятель — она пропала без вести — потом привезли ее тело — в тесном спецморге для иностранцев жутко воняло — воняли кафельные стены, столы, подоконники, двери, ручки дверей — вонял ухмыляющийся обслуживающий персонал — Сисин давился в носовой платок — почерневшие гниющие куски с оттопыренным пятнистым задом — анус с шишечками пророс слезоточивой орхидеей — в углу на полу был сложен, как puzzle [57], утопленник-негр — Сисин втянул воздух в свои большие волосатые ноздри — сладкий трупный запах все больше и больше будоражил его — голова кружилась — он забалдел — запах манил его, как детство, в которое ему уже не вернуться — запах щемил душу воспоминаниями о прошлых жизнях — стремительное вторжение крепкого и томного аромата напрягло его мужские соски — он погрузился в симфонию коморской ванили, сандала, кардамона, фенола и ладана из Сомали — кто-то сбросил ему с самолета охапку желтых цветов — ему понравилось — ему не хотелось уходить — ему хотелось, чтобы весь мир, от Анкориджа до Бомбея, пахнул так мощно, терпко, непоправимо, фимиамно — ухи— он крепко взял чернявого препаратора за лямку фартука: — тебя как звать? — зачем тебе? ну, Сергей — Серег, слышь? постой, продай мне ее ухо илимизинец — я тебе, бля, продам! — ну чего ты? мне ж на память! — строго сказал Сисин — охуел, что ли? она же американка! — Сисин назвал сумму — локон— лаконично сказал препаратор — ухо — не уступил Сисин — значит, так: не морочь мне голову! — сказал препаратор — ухо — Сисин показал новую сумму на пальцах — ой, бля, ну, ты мне надоел! — поморщился препаратор — Сисин ушел довольный, с ухом в тряпочке — Сарин оператор — англичанин-дурак — позвал его на Кутузовский посмотреть последнее танго Сары — он тоже влюбился в Сару — они все влюблялись в Сару и в конце ужина говорили: — Сара, мне хочется сказать тебе что-то важное— Сара деликатно уклонялась от объяснений — ей нужно было непременно узнать о правах человека — с этой целью она направилась в милицию — где встретилась с начальником местной милиции — человеком с совсем низким лбом — она сказала влюбленному в нее оператору, что она, либералка и пацифистка, должна улыбаться этой горилле ради того, чтобы получше узнать, как соблюдаются здесь права человека — а тот был многодетным кавказским чудовищем и больше ничем — последнее танго Сары — перед этим Клайв предложил Сисину выпить — Сисин выпил — они сидели, как двойники — влюбленные в одну Сару — хотя Сисин был влюблен дольше и успешнее лохматого Клайва — и все хотел каким-то образом это показать — ухо Сары горело у него в кармане — но он знал: ухо — не аргумент — Клайв включил телевизор — она танцевала с капитаном милиции — дело было в ресторане — или в гостях — Клайв, который снимал, сам не понимал, где находится — капитан ее подталкивал в комнату — она его подталкивала к людям — у нее было испуганное лицо — она делала оператору знаки — маленькие, милые европейские знаки — Клайв сказал, что к ее смерти это не имеет никакого отношения.