Жан-Луи Кюртис - Мыслящий тростник

— Для чего же? Чтобы втереться в доверие к дикарям?

— Не только для этого. Они вполне искренни в своих поступках.

— Ты что, шутишь? Ученые, позитивисты, и вдруг исповедуют какой-то экзотический культ?

— Да они вовсе не такие уж позитивисты. Существует направление современной мысли, которое в своем крайнем выражении антирационалистично: оно признает, например, мистическое состояние. Состояние транса может оказаться более быстрым и более надежным средством познания, нежели логическое мышление.

Марсиаль просто не мог опомниться. Ей-богу, на коктейлях наберешься ума. Он снова подошел поближе к группе этнологов и стал вглядываться в Цветочное Ожерелье и в Синего Каймана, пытаясь уловить на их лицах след глубоких душевных потрясений. Стоя у буфета, Цветочное Ожерелье и Синий Кайман налегали на шампанское и икру. Как видно, это были мистики-шалуны. Ну что ж, тут ничего дурного нет. Такие бывали. Некоторые святые в перерывах между двумя экстазами веселились напропалую. Святая Тереза любила танцевать и была плясунья хоть куда. А в обрядах воду танцы как раз занимают большое место. Цветочное Ожерелье стал описывать ночной ритуал, происходивший где-то в предместье Баии. Верховная жрица, женщина во всех отношениях выдающаяся, плясала три часа подряд, пока не упала без чувств. Между прочим, это она написала «Историю воду», творение редкой эрудиции и эмоциональности…

— Читал! — воскликнул Синий Кайман. — Это изумительно!

— И к тому же совершенно нечитабельно, — невозмутимо объявил Цветочное Ожерелье. И было видно, что в его глазах читабельность отнюдь не является достоинством, а как раз наоборот.

Среди тех, кто слушал, как разглагольствуют этнологи, Марсиаль приметил курившего трубку молодого человека в черном свитере. Марсиаль узнал его — это был священник, приятель Жан-Пьера и Иветты, которого он уже два-три раза встречал в своем доме. Он тотчас решил, что попросит молодого человека уделить ему минутку для разговора. «Правда, время и место для этого не совсем подходящие: светский прием, икра, шампанское, все кудахчут, как в курятнике…» Но в конце концов, когда ищешь истину, нелепо оглядываться на светские условности. Священник, как и врач, должен быть доступен в любое время. Бросив все дела, он обязан устремиться на помощь душе, которая алчет помощи, пусть даже эта душа предстанет перед ним в образе парижского буржуа, присутствующего на коктейле. Марсиаль предъявлял высокие требования к профессиональному долгу. Он считал, что те, кто в силу своей профессии призван его обслуживать, должны это делать на совесть. Обязанность священника — духовно обслуживать всех. И Марсиаль подошел к молодому человеку в черном свитере и протянул ему руку.

— Господин аббат, — обратился он к нему, улыбаясь своей самой чарующей улыбкой, — вы меня, конечно, не узнаете. Я отец Жан-Пьера и Иветты, Марсиаль Англад.

Аббат вынул трубку изо рта и сквозь очки в стальной оправе устремил на Марсиаля взгляд, твердый как металл. Не проронив ни слова, он пожал протянутую руку.

— Могу ли я, — начал Марсиаль, отнюдь не смущенный прохладным приемом (в конце концов, он чувствовал себя важной персоной на этом вечере — отец жениха, близкий друг хозяев дома, в каком-то смысле он был у себя), — могу ли я попросить вас уделить мне минутку для разговора?

Аббат жестом выразил согласие.

— Вы слышали, что тут рассказывали эти господа? — спросил Марсиаль, силой увлекая аббата к двухместному диванчику в другом конце большой гостиной. — Они приняли посвящение в культ воду. Сын сказал мне, что они даже перешли в эту веру. Прошу вас, присядьте, господин аббат. Да, перешли в эту веру… Признаюсь вам, я озадачен. А вы?

— Нет, — ответил аббат. Он сел, не сводя с Марсиаля пристального и недоверчивого взгляда. — Что вас удивляет? Что они вообще обратились к вере? Или то, что они перешли в культ воду?

— Уж если стать верующим, то почему бы не обратиться в веру того общества, в котором ты воспитан?

— Эти люди — этнологи. Они интересуются народами третьего мира, так называемыми «примитивными» народами, хотя на самом деле эти народы ничуть не примитивнее нас с вами, а в каких-то отношениях, безусловно, даже наоборот… С другой стороны, вопреки распространенным представлениям, воду — это не только анимистический культ. Конечно, магия, колдовство занимают в нем большое место, но есть в нем также и духовные элементы, и многие из них почерпнуты непосредственно у христианства.

— Вот как. А я и не знал… В таком случае конечно… И все-таки немного странно, что люди, отдавшие себя науке, принимают посвящение в культ, обряды которого состоят, например, в том, что верующие всю ночь напролет танцуют, а потом приносят в жертву петуха, впрочем, точно не припомню, может, и наоборот: сначала совершают жертвоприношение, а потом танцуют. Присутствуй они при этом в качестве зрителей, я бы их донял. Но вы же слышали — по их словам, они всей душой участвовали…

— Это только доказывает, что в современном мире потребность в духовности ощущается все больше, даже среди людей, получивших научное, рационалистическое образование. Мы отмечаем новую вспышку религиозного чувства.

— Неужели? А я думал, наоборот… — начал было Марсиаль. Но вместо того, чтобы окончить фразу, покачал головой и поднял руки ладонями вверх, глядя на аббата со смущенной улыбкой.

— Что вы думали? — спросил аббат не слишком приветливо.

— Да ведь со всех сторон только и слышишь, что богобоязненных людей становится все меньше, что Запад с каждым днем теряет веру… Сколько статей об этом написано, даже в католических газетах.

— Поточнее — каких статей, в каких газетах?

— Я не могу припомнить названия, но я читал много статей на эту тему… С другой стороны, со времени Второго Вселенского собора церковь стала куда более светской. Некоторых христиан даже беспокоит такой оборот дела…

— Каких именно христиан? — сухо прервал аббат. — Это понятие растяжимое.

— Например, Мориака. В своих записных книжках он не раз возвращается к тому…

— Мориак — писатель-ретроград, отягченный грузом детства. Ему не по вкусу, что нынешние священники не похожи на старых деревенских кюре. В счет не идет.

Марсиаля начал раздражать этот тон. Честное слово, с ним обращаются, как со школьником! «Уточни… Процитируй слово в слово… Повтори… Не обрывай фразу посередине». Так когда-то разговаривали учителя в коллеже… Нет уж, увольте! Хватит с него этого инквизиторского тона! За кого этот служитель божий принимает Марсиаля? Впрочем, ясно — за пожилого буржуа, иначе говоря, за совершенно нестоящего собеседника. «Будь я рабочий-синдикалист, интеллигент-левак или негр, он наверняка счел бы нужным обходиться со мной куда более уважительно. Будь мне меньше тридцати, он видел бы во мне товарища. Но я не негр, не интеллигент-левак, не рабочий-синдикалист. И я не мальчишка. Я буржуа, отец семейства, иначе говоря, пустое место, нуль. Не иду в счет — вроде Мориака. Жалкое пужадистское отребье — идейному священнику до меня дела нет. Он потому и говорит со мной таким тоном, злится, что зря теряет на меня время». Но если этот священник для избранных полагает, что Марсиаль стерпит такое обращение, он ошибается. «Спокойно, — сказал себе Марсиаль. — Придется быть вежливым. Он мой гость. К тому же я должен уважать его сан и его облачение, хотя сутану он, кстати сказать, не носит. Ладно, буду сама обходительность. Но кое-что я ему все-таки выдам».

Гнев, гордость, яростное желание показать этому типу, что не такой уж он простачок, подхлестнули Марсиаля, заставили напрячь свои умственные способности. «Стоит мне захотеть, я кому угодно вправлю мозги». Марсиаль набрал побольше воздуха в легкие, чтобы как следует овладеть собой. Глаза его вспыхнули. Очаровательная коварная улыбка смягчила выражение его лица. Он вдруг сразу помолодел лет на десять. Склонив голову к правому плечу, он уставился на аббата почти что с нежностью. И заговорил медоточивым голосом:

— А все же, — сказал он, — Мориак выражает мнение огромного большинства французских католиков. И с этим нельзя не считаться. Эти круги оскорблены тем, что современное духовенство — ну, скажем, значительная его часть — поглощено, судя по всему, делами мирскими, в частности политическими и социальными вопросами… Это, конечно, не беда, но иногда можно подумать, что эти дела заслоняют от него все остальное… — Он чуть подался вперед и заулыбался еще любезнее. — Понимаете, господин аббат, многим верующим кажется, что некоторые молодые священники смотрят на них как на обыкновенных буржуазных обывателей, иначе говоря, как на нечто недостойное внимания. Один из моих друзей так и сказал мне недавно: «Будь я рабочим-синдикалистом, интеллигентом-леваком или негром, наш приходской кюре обходился бы со мной куда более уважительно…» Вы понимаете, что я хочу сказать, господин аббат? Речь, само собой, не о вас. Будь вы из таких, вы не находились бы сейчас в этой гостиной… Но кое-кто из ваших молодых коллег, несомненно по избытку рвения, вызывает у истинно верующих гнетущее чувство, будто священники махнули на них рукой и интересуются только теми, кто не принадлежит к лону церкви, то есть заблудшими овцами, или теми, кого надлежит вернуть на путь истинный: рабочими-синди…