Тибор Дери - Воображаемый репортаж об одном американском поп-фестивале
Не скоро оправилась Ники от волнений этой поездки. Эржебет Анча, не зная диагноза, по-прежнему оставалась в неведении относительно болезни собаки, хотя мы подозреваем, что и ветеринарный институт вряд ли существенно просветил бы ее. Наука еще немного знает о человеческом теле, о теле животного еще меньше. А о душе!.. Не поминая уже о взаимных связях того и другого, которые и поныне исследованы, по крайней мере, не больше, чем какие-нибудь бразильские джунгли, Эржебет Анча, например, была убеждена, что причина таинственного недуга собаки в том, что отравлена ее душа. Всякий раз, когда она охватывала взглядом все более тощавшее тело Ники, ее тусклую, потертую шерсть, клочьями остававшуюся в руке, когда она ее гладила, видела выпирающие лопатки и таз, тускнеющий взгляд, ей и самой отчаянно хотелось поискать источник беды в глистах, чумке, болезни сердца и тому подобном, но Эржебет лучше знала или полагала, что лучше знает, чем больна собака. Она тоскует по свободе, думала Эржебет Анча. По той свободе, составной частью которой была возможность жить вместе с избранным ею хозяином, инженером Анчей. Ники тосковала по своему хозяину. Жена инженера не была сентиментальна и не переоценивала именно эту частицу свободы — хотя она, несомненно, сыграла большую роль в физическом угасании собаки, — но серьезно и непреложно убеждена была в том, что причину ее болезни следует искать не в кровеносных сосудах, не в костях, клетчатке и мышцах.
Эржебет утверждало в этом суждении и то, что как раз после поездки в Чобанку в состоянии Ники наступило явное ухудшение; очевидно, ожившие воспоминания о прежней счастливой жизни ускорили процесс самоотравления. Ники, видимо, больше не хотела жить так, как жила до сих пор. А ведь можно, оказывается, жить и по-другому? — вероятно, спрашивала она себя, видя перед собой залитый солнцем склон холма или широко разлившийся ручеек с плещущимися в лужице утками, и в ее памяти смутно возникала тень шагающего вслед за ней инженера в шляпе и с палкой. Значит, вот как жила я когда-то? Ну что ж, если так жить нельзя, поставим, точку. Возможно, и жало шмеля, некогда ее укусившего, теперь казалось ей наполненным медом. Во всяком случае, жена инженера не сомневалась, что болезнь собаки именно в этом, и потому бессмысленно, поставив ей в задний проход термометр, пытаться с его помощью измерить захирение души.
Однако Андраш Пати, сосед по квартире, осведомленный, вероятно, через жену о событиях у инженерши, однажды постучался к ней и спросил, не разрешит ли она войти к ней его приятелю, который по случайности ветеринарный врач и, тоже по случайности, как раз нынче вечером навестил их. Денег это стоить не будет, несколько раз повторил он с подозрительной настойчивостью, так что пусть, мол, соседка не беспокоится. Лицо маленького механика приняло при этом такое твердое, отстраненное выражение, что и слепой увидел бы, как он взволнован. Пати давно уже не встречался с соседкой, давно не заходил к ней в комнату и теперь едва сумел скрыть, как потрясен увиденным. Соседка постарела, казалось, на десять лет, а ее комната, прежде такая чистая, где все стояло на своих местах, словно на шахматной доске, сейчас, пыльная, грязная, с валяющимися в беспорядке вещами, отражала полную расслабленность своей хозяйки, крайнюю несобранность усталой души. Ее мужество и стойкость были на излете, что подтверждалось и тем, как молча, без сопротивления приняла она помощь.
Ветеринарный врач, красивый молодой мужчина, сильно заикался. К счастью, упорная борьба с застревающими во рту согласными помогала ему одолевать мертвящую тоску, какая присутствовала всегда в комнате больного. Излучая самую искреннюю доброжелательность к людям, животным, мебели и вообще ко всему мирозданию, он вошел, весело хохоча, с цветком в петлице и, положив рядом с собой докторский чемоданчик, тотчас сел в то самое светло-коричневым репсом обтянутое кресло, которое все эти годы — с тех пор как инженер исчез из дому — служило Ники местом дневного отдыха. Самой Ники не было видно, она спряталась под шкаф.
И уже оттуда не вышла. Как будто сейчас, в последние часы своей жизни, сочла, что достаточно знает о человечестве, и завязывать новые знакомства не хотела. Не поддавшись ни на какие уговоры, она так и не вылезла из-под шкафа. Ветеринарный доктор распростерся во весь свой рост на полу и с горячим усердием водил под шкафом длинными своими руками, однако так и не дотянулся до затаившейся у самой стенки собаки, когда же он потребовал палку, зонтик либо кочергу, чтобы с их помощью выудить Ники, Эржебет Анча молча затрясла головой и, борясь со слезами, попросила молодого человека прекратить охоту. Пати, сосед, с ней согласился и, тайком положив на ее ночной столик круг домашней колбасы, вышел с доктором.
Для Эржебет это была тяжелая ночь. Напрасно звала она собаку. Ники больше так и не появилась. Поначалу из-под шкафа еще слышались иногда слабые шорохи, но когда хозяйка стала продолжать свои уговоры и, выбившись из сил, громко разрыдалась, собака окончательно затихла. Немного спустя Эржебет взяла ночник и посветила под шкафом: собака, вытянувшись, неподвижно лежала на полу, глаза ее были закрыты, она не отреагировала даже на свет.
В полночь Эржебет легла в постель. Она погасила ночник, но заснуть не могла. Мы знаем, как ночная тьма и одиночество грубо бьют по натянутым нервам, выделяют из тишины неслыханные, несуразные звуки, из ничего свивают кошмарные видения. Эржебет не могла отделаться от навязчивой мысли, что ее собака умирает там под шкафом, быть может, уже умерла. Она старалась успокоить себя тем, что днем Ники выпила немного молока и вообще весь день выглядела не более печальной или усталой, чем в другие дни за последнюю неделю, — но что это доказывало? Она знала, слышала о том, что животные в свой смертный час стыдливо прячутся от глаз, а куда же и было спрятаться Ники в этой комнате как не под шкаф? Эржебет встала с кровати, опустилась перед шкафом на колени, прислушалась: дыхания собаки не было слышно. Она окликнула ее, но ответа не последовало.
Эржебет не вернулась в постель, спать она все равно не смогла бы. Да и нехорошо как-то было бы — она лежит себе на кровати, а ее собака в агонии распростерта на голом полу, в пыли и паутине, под шкафом, в темноте. Если бы Ники могла по крайней мере совершить это последнее деяние где-нибудь на воле, на крупитчатой, мягкой земле, чтобы последними содроганиями своими укрыть себя в общей для всего живого могиле! Жена инженера с чисто женской трезвостью подходила к вопросу жизни и смерти — особенно теперь, когда и сама не слишком цеплялась за жизнь, — но это не приглушало в ней чуткого понимания, что бывает недостойная жизнь и недостойная смерть. Отчаяние ее в значительной мере происходило оттого, что она не могла исполнить женское свое призвание, не могла помочь — ни здесь, ни там.
Она до утра просидела в репсовом кресле, возле окна, сквозь которое процеживался серебристый свет ярких фонарей на площади Мари Ясаи. Под утро она задремала, быть может, надеясь, что Ники, услышав ее ровное, сонное дыхание, все же надумает выбраться на свет божий. Проснулась от громких голосов в передней, услышала шаги, вдруг дверь в ее комнату без стука отворили. Вошел ее муж с букетиком первоцвета в руке.
И вот они оба, прислушиваясь, стоят возле шкафа. Инженер, которому пришлось за эти пять лет кое-что пережить, который с необыкновенным самообладанием перенес все физические и нравственные унижения, видимо, был слишком сейчас взволнован возвращением домой и потому потерял контроль над собой: узнав о смерти собаки, он разрыдался. Теперь уже не приходится сомневаться, что Ники лежит под шкафом мертвая и бездыханная: ведь услышь она голос хозяина, из последних сил выползла бы ему навстречу.
Припав плечом к шкафу, Янош Анча старается унять слезы: он смотрит на покинутую в углу подстилку, валяющуюся на ней сухую хлебную корку. Жена судорожно его обнимает: сейчас она понимает только то, что ей вернули мужа. Сто раз она спрашивает и спрашивает, как он вышел на свободу и когда узнал наконец, что скоро будет свободен, здоров ли, не хочет ли есть, прилечь, поспать. Инженер молча сжимает ее руки.
— Но в конце-то концов ты узнал, за что тебя посадили?
— Нет, не узнал, — говорит инженер.
— И о том не узнал, почему выпустили?
— Нет, — говорит инженер. — Мне не сказали.
Жена его все еще стоит спиною к шкафу. Но она знает, ей предстоит тяжкая задача — похоронить Ники. И в память о коротенькой ее жизни, поскольку фотографии собаки у них нет, она сохранит тот камень, который на днях обнаружила под ковром.
1955
Примечания
1
Озеро Мензала — мелководная, когда-то замкнутая лагуна в дельте Нила. (Здесь и далее — примеч. перев.)
