Лев Копелев - И сотворил себе кумира...
Он казался мне достойным только презрения. Его неприязненная вежливость, — он говорил мне «вы», как беспартийному, — была отвратительна. В ответ я, разумеется, тоже «выкал». И не верил никаким обещаниям: раз бюрократ — значит, волокитчик. Сказав, что буду ждать за дверью, пока не дождусь точного ответа, я вышел в большой зал, где стояли диваны, кресла, несколько столиков. Уселся поудобнее, вытащил книжку из портфеля, который таскал для солидности, и стал читать.
Вскоре я заметил девушку в белом переднике, которая несла поднос с батареей стаканов чая, горками бутербродов и пирожных. Она прошла в приемную Коссиора. Дождавшись, когда она выйдет обратно, я спросил, пойдет ли она туда еще раз.
— Так они ж все время пить хочут. Заседают. Говорят, говорят, глотки сохнут. Ну, и поесть охота. Я за 15–20 минут еще понесу.
Она согласилась передать записку Затонскому. На листке с грифом «Комсомольской правды» я написал вдохновенный призыв к дорогому Владимиру Ивановичу откликнуться на юбилей «Комсомолки», которая ведь немало помогает делу народного просвещения.
Выяснилось, что девушка в переднике, — звали ее Клава, моя ровесница, что она иногда читает «Комсомольскую правду», собирается учиться на инженера фабрики-кухни, живет с мамой; отец умер; братьев-сестер нет; она любит кино, трубочки с кремом, не любит танцевать…
Она поставила мне стакан чая с лимоном, дала бутерброд с колбасой и кремовую трубочку.
— Ничего не плати. Здесь все бесплатно едят. Только домой забирать нельзя. А тут ешь, сколько хочешь. Я еще принесу.
Через несколько минут вышел Затонский, громоздкий, рассеянный:
— Какая тут «Комсомолка» мне писала? Ах, это ты! Это ты сейчас на заседание влез? Ну и комсомольцы пошли настырные, на ходу подметки режут! Так что ж тебе нужно? Приветствие к юбилею? Добре, почекай полчасика… Ну, может, немного больше. Тут сейчас мои вопросы на повестке. Потом напишу.
Моя благодетельница принесла еще чаю, еще бутербродов. Выяснилось наше полное единодушие по ряду существенных жизненных проблем: что в кино стоит ходить только на хорошие картины, что заграничные фильмы, в общем, буза, хотя есть смешные, а у нас пока мало хороших, однако, такой великолепный фильм, как «Закройщик из Торжка», стоит дюжины макс линдеров, что народные и революционные песни лучше романсов, а танцы — пустое времяпровождение.
Она призналась, что хотела бы стать киноартисткой, но учительница в школе объяснила, что для этого нужно иметь очень большой талант, и для девушек это вообще опасно. К артисткам все пристают, особенно начальство. И для здоровья вредно все время ходить перемазанной, перепудренной и пускать в глаза какие-то капли, чтобы зрачки побольше.
Затонский вынес мне два листка из блокнота с грифом «Народный комиссар просвещения», густо исписанные карандашом. Это было дружеское приветствие боевой газете комсомола, пожелание еще активнее, еще интереснее, еще живее бороться, освещать, мобилизовать и т. д. и т. п.
Он стоял надо мной, пока я читал.
— Ну как? Добре? Да чего там «спасибо, спасибо». Я «Комсомолку» читаю. Хорошая газета. Так и написал… Ну, бывай здоров.
Выходил и франт-секретарь по своим делам.
— А, вы все еще сидите? Так вам срочно приспичило?
Но потом он вышел уже прямо ко мне.
— Приветствие вам есть от Политбюро. Завтра с утра я дам на машинку перепечатать и на подпись. Приходите часам к одиннадцати.
О встрече с Постышевым, о том, как выгодно отличалась вся обстановка в его приемной и в кабинете от «нарядного бюрократизма» ЦК, я потом часто рассказывал друзьям и приятелям.
Летом 1930 года меня назначили редактором радиогазеты на Харьковском паровозном заводе им. Коминтерна — там недавно был создан радиоузел. Начальником и одновременно инженером, техником и мастером был Сергей Иванович, пожилой радиолюбитель. Он самоучкой освоил радиотехнику и с помощью двух молодых учеников, таких же энтузиастов, оборудовал радиостанцию в небольшом флигеле у завкома, установил радиоточки во всех цехах, в столовой, во дворах и в некоторых жилых домах заводского поселка.
Сергей Иванович жил на радиостанции. А домой ходил только иногда пообедать и переночевать.
— Моя старуха не обижается. Привычная уже. Знает ведь, что не с девками прохлаждаюсь. А тут, на узле, нужен постоянный хозяйский глаз. Тут и украсть и испортить легче легкого. Радио — тонкое дело. И техническое, и политическое. Умная баба к технике не ревнует. А с дурой я бы жить не стал.
Радиовещательной студией служила тесная каморка, плотно завешанная холстами и мешковиной. Сначала я просто читал заметки из многотиражки «Харьковский паровозник». Но вскоре обзавелся собственными рабкорами, ходил по цехам, узнавал, кто лучшие производственники, кто прогульщики и бракоделы, как выполняются дневные и недельные планы.
Моими наставниками и помощниками были старые приятели — «Порывцы» — Ваня Калянник и Ваня Шутов, которые стали штатными сотрудниками заводской газеты. Именно они и перетянули меня из депо на завод.
Сергей Иванович очень благосклонно относился к «своей» газете. Она явственно подтверждала полезность, важность его любимой радиотехники. К тому же все мы помогали ему выцыганивать в дирекции, в завкоме деньги на новые детали, новое оборудование и специальную литературу. Раньше он вкладывал в это немалую часть своей зарплаты. Впрочем, и позднее не скупился.
— Моя старуха не обижается. Говорю же вам, что умная баба. Понимает, что это лучше, чем на водку тратиться. И для здоровья полезнее.
В первые дни я исправно показывал в завкоме все, что собирался передавать. Я приходил в узенький кабинет культсектора, который осаждали цеховые культработники, представители подшефных школ, пионеротрядов, красных уголков, библиотек, гости из вышестоящих профсоюзных организаций, агенты по распространению газет и журналов, энтузиасты-затейники из клубов, театров, живых газет, организаторы культпоходов и просто жалобщики, врывавшиеся в каждую дверь завкома, взывая о помощи, требуя управы на мастера, нормировщика, бухгалтера, коменданта общежития.
Стараясь перекричать всех, я проталкивался к столу завкульта.
— Товарищи, пропустите! Срочно! Через полчаса радиогазета выйдет в эфир. Радио вне всякой очереди! Аллюр — три креста. Товарищи, будьте сознательны.
Завкультсектором, замороченный, рассеянный, перелистывал папку, которую я клал перед ним. Сергей Иванович научил меня печатать каждую заметку на отдельном листе, чтобы не путать при передаче. И папка очередного выпуска радиогазеты была толстой. Завкульт поначалу спрашивал, давал «руководящие указания»:
— Мало у тебя про сборку… Нужно больше фамилий называть лучших ударников.
Но недели через две он сказал:
— Хватит тебе бегать согласовывать. Не маленький: уже сам с усам. Освоился? Справляешься? Ну и принимай ответственность, как положено ответственному редактору. И отчитываться приходи раз в неделю или раз в декаду.
Так моя газета стала выходить без всякой предварительной проверки.
Наш «Радиопаровозник» хвалили в парткоме; даже несколько раз поставили в пример заводской газете, которую редактировал писатель Иван Кулик. Его назначил горком партии то ли после взыскания за идеологические промахи, то ли потому, что он начал писать роман из рабочей жизни. Кулик был интеллигентен, серьезен и деликатен. Он тщательно правил статьи и рабкоровские заметки, заботился о языке и стиле. Делал он это по-моему слишком литературно, с поэтично-романтичными узорами. Таким, как я, полуграмотным, напористым газетчикам, истово увлеченным именно сегодняшним, сейчасным, даже сиюминутным «боевым» делом, он казался кабинетным писателем, далеким от масс, от завода.
Когда в парткоме его упрекали, что «Радиопаровозник» оперативнее печатного, он спокойно возражал, что так и должно быть. По радио вещают три раза в день, а газета выходит только три раза в неделю. Кулик неизменно покровительствовал мне, охотно давал советы; ему нравилось, что я серьезно заботился о стилистике и фонетике украинской речи в наших передачах.
Секретарь редакции Юлий Митус тоже помогал, даже отдавал излишки своего «портфеля», но при этом не забывал строго поучать:
— Ты, дорогой радиовещатель, кажется начинаешь думать, что твоя газета есть главная газета на заводе. Пожалуйста, не забывай: радио должен быть вспомогательный сила для партийная печать. А то может получиться ненужный параллелизм. Даже вредная партизанщина…
Митус, бывший латышский стрелок, долго работал в армейских газетах. Он еще донашивал старую гимнастерку и сапоги. И навсегда сохранил военные нравы: был пунктуален, педантично опрятен, непоколебимо убежден: «дисциплинка прежде всего, нужна везде», и ревниво заботился о чести своего подразделения. Он никогда не старался выделиться, командовать напоказ, никогда не кричал, не суетился. Но именно он руководил газетой, был всегда на месте — Кулик часто отлучался по литературным делам, — а Митус «собирал» каждый номер, составлял макет, отвозил в городскую типографию, был хорошим метранпажем. Он же «проталкивал» газету в машину, оттесняя соперников с других заводов. И часто сам привозил тираж и следил, чтобы газеты не залеживались у почтовиков.
