Андрей Мальгин - Советник президента
— Доктор говорит, это не мышьяк.
— Это я так, фигурально.
— Короче, она для начала призналась, что с помощью Василия разукрасила нашу лестничную площадку.
— Она ж была все утро с нами.
— Ну она придумала, а Василий осуществил.
— Какого черта? Чтоб пополнить твою коллекцию фактов о преследованиях?
— Представь себе, ты угадал.
— Тогда и яду они мне с Василием подсыпали? Чтоб изобразить очередное покушение?
— Игнатий, в этом она признаваться не хочет. Но знаешь, мне показалось, она намекнула на такую возможность. Все время говорила вчера о нашей нерешительности, что надо активнее изображать страдальцев и так далее. Мне кажется, когда тебя выпишут, мы должны дома все втроем об этом серьезно поговорить.
— И с ней тоже?
— Игнатий, она уже не ребенок. И во многих вопросах она намного рассудительнее, чем мы с тобой. Это можно понять: новое поколение более прагматично, оно более приспособлено к жизни, надо признать.
— Да уж, приспособлено. Отца родного отравить.
— Но ведь не насмерть же. Все равно она тебя любит, я уверена. А так как на нас не надеялась, на нашу решительность, то вот и устроила сама эту комедию. Как смогла уж.
— Ничего себе комедия. Я чуть концы не отдал.
— Да все было бы в порядке в любом случае. Мне врачи сказали. Я думаю, в чаек тебе какой-нибудь химии намешала. Начиталась…
— В смысле? — Конспиратор из нее хреновый. На самом видном месте лежит «Всемирная история отравлений».
— Да, ничего себе. А ты уверена, что она не замышляла меня на тот свет отправить? — Чтоб остаться сиротой и без средств к существованию?
— Средства как раз есть — я подписал завещание.
— Она несовершеннолетняя пока что.
— Ничего, ждать осталось недолго. Полгода. Как раз вступление в права наследования будет подарком к совершеннолетию.
— Перестань, — возмутилась Валентина, которую и саму поразили эти арифметические вычисления, только что продемонстрированные Игнатием. Игнатий посмотрел ей прямо в глаза: — Спасибо за откровенность, Валя. Но я тебе не очень верю. Сколько раз было, что пакостишь ты, а сваливаешь все на Машку. Это уже не первый раз. Конечно, я многое забываю. Но учти, у меня все записано в дневнике. Все твои гадости, которые ты мне делала. Все до одной. И если я помру, то уж будь уверена, это станет достоянием общественности. Будет опубликовано как сенсация в каком-нибудь популярном журнале, а потом войдет в последний том собрания сочинений. Тут Игнатий затронул чрезвычайно больной вопрос. Он уже много лет мучил ее упоминаниями о каком-то дневнике, где якобы велся учет всем ее неблаговидным поступкам. Там было все в деталях — и про то, как она била его и Машу, и как он уличил ее в половой связи с киносценаристом Мурашкиным, и все ее мизантропские высказывания о знакомых и незнакомых людях, короче, это была, видимо, целая тетрадь отборнейшего компромата. Когда Игнатий уезжал куда-нибудь в командировку без нее, Валентина переворачивала вверх дном сначала квартиру, а затем и дачу, но ужасный дневник не находился. «Кстати, пока он тут в больнице, надо сделать еще одну попытку. Лежит же он где-то». Игнатий как будто прочитал ее мысли: — Можешь не искать, все равно не найдешь. Все в надежном месте. Ха. Ха. «Надо же, вроде маразматик, а какие-то вещи делает четко. Одна надежда на то, что когда-нибудь все-таки у него вылетит из головы месторасположение тайника. Если он каждое утро не может вспомнить, куда с вечера положил портфель, то почему о каком-то дневнике не забывает?» — И, кстати, Валентина, ты помнишь причину, по которой Лев Толстой ушел из этой… ну как ее… ну где он жил?.. как место называлось?
— Из Ясной Поляны?
— Ну да, помнишь, по какой причине старик ушел из Ясной Поляны?
— Поссорился с Софьей Андреевной.
— Не просто поссорился. Он ее застал, когда она в его кабинете шарила по бумагам, как раз желая найти дневник. Очень Софью Андреевну мучила мысль, что муж про нее в дневнике мог что-то написать непотребное. А помнишь, чем все кончилось после его ухода? — Игнатий, ты у меня далеко не Лев Толстой.
— Но и ты не Софья Андреевна. Хотя она сука тоже была еще та.
— Игнатий, — сказала Валентина, стремясь перевести разговор на другую тему, — мне звонила Надежда из Литфонда. У нее есть какой-то дядька, коммерсант, который интересуется нашей недостроенной дачей. Давай продадим ее, а? — Честно говоря, я думал, мы ее для Машки бережем.
— Нет, давай поразмышляем спокойно. Участок нам дали бесплатно, дачу построили бесплатно, взносов мы никогда не платили. Но все это до поры до времени. Строители выиграли суд, получили свои 16 тысяч, у них к нам претензий нет. А вот у писательской общественности они могут быть, претензии. Дойдет до администрации. Достаточно смениться председателю кооператива, придет какой-нибудь энергичный молодой парень, и нам начислят все взносы за все годы. И придется их заплатить. Итого, вместе с этими спорными шестнадцатью тысячами, вылетим тысяч на двадцать баксов. И что получим за эти деньги? Голый участок в песчаном карьере, недострой, в который еще надо вбухать невесть сколько… А так мужик вроде б готов хоть завтра деньги выложить, и мы одним махом разрубим этот узел. Дескать, мы уже не члены кооператива, какие к нам претензии?.. Ты чего молчишь? — Я молчу, потому что никакого мнения на этот счет у меня нет. И продать плохо, и не продавать — тоже не очень хорошо. А он хоть видел наш недострой?
— Игнатий, я завтра же проведу переговоры. Отвезу его туда лично. Заломлю тысяч двадцать, посмотрим на реакцию. Присядкин махнул рукой: дескать, поступай как знаешь. Больше всего ему хотелось, чтоб Валентина оставила его в покое, поехала домой. А он бы посмотрел футбол по телевизору или книжку почитал. Но Валентина еще не исчерпала повестку дня: — Игнатий, есть еще важный вопрос. Тебя, видимо, выпишут в понедельник. А начиная с сегодняшнего дня я буду обзванивать корреспондентов и сообщать, что была сделана попытка тебя отравить.
— Только без милиции, ладно? Я уже устал давать объяснения. Совсем меня замучили. То одно, то другое, ни сна ни отдыха.
— Игнатий, не ссы, прорвемся, — произнесла Валентина свою любимую поговорку, поцеловала живого классика в лобик и отчалила домой звонить корреспондентам. Дело было сделано: можно считать, что она получила санкцию Игнатия на извещение западной прессы об отравлении. Разумеется, Валентина не стала говорить старику о том, что, по всей видимости, западная пресса предположит, что он был отравлен российскими спецслужбами. Этого бы трусливый Игнатий точно не одобрил. «Машка совершенно права, — думала Валентина, преодолевая километры больничных коридоров, — надо идти ва-банк». …Как только Валентина скрылась за дверью, телефон, до сей поры безмолвно стоявший на тумбочке у кровати больного, вдруг зазвонил. Игнатий снял трубку.
— Игнатий Алексеевич? — спросил вкрадчивый мужской голос.
— Да, я.
— Вас беспокоят из газеты «Правда»…
— А разве эта газета еще выходит? — поразился Игнатий.
— Еще как выходит, — ответил ему голос.
— А откуда вы узнали мой телефон больничный? — строго спросил Игнатий. Тем более, он и сам его не знал.
— Ну, в больнице у нас есть свои люди, — не стал врать звонивший.
— И что вам надо? Я вообще-то болею. Но даже если бы был здоров, все равно не стал бы с вами разговаривать.
— Умоляю, уделите мне только одну минуту! — Ну что такое? — Понимаете, мы обзваниваем старых членов партии…
— Вы меня считаете старым членом партии? — искренне удивился Игнатий.
— Конечно. Вы у нас в списках. Партийный билет номер 06107294. Вступили в мае 1965 года, так что скоро можете праздновать сорокалетие членства в коммунистической партии.
— Но я из нее давно вышел!
— Очень странно. В парткоме Московской писательской организации вы не числитесь как выбывший. Никаких заявлений о выходе из партии не оставляли. Многие, кстати, сдали свой партбилет. И некоторые делали это перед камерами, насколько я помню. Кстати, а где ваш партбилет?
— Не знаю. Я его потерял давно, — соврал Присядкин. На самом деле билет лежал у него дома. Первое время он хранил его так, на всякий случай, вдруг коммунисты вернулись бы к власти. А потом партбилет стал как бы частью присядкинского архива. У него ведь даже студенческий билет сохранился, хотя при получении диплома его надлежало сдать в Литинституте. И даже пропуск в режимный Летно-исследовательский институт в подмосковном городе Жуковском, где Присядкин сразу после войны начинал свою трудовую деятельность, даже этот пропуск имелся. Игнатий максимально облегчал жизнь будущим исследователям его жизни и творчества — архив был в полном порядке.
— Не беда, — успокоил его звонивший. — Билет мы легко вам восстановим. Можно на корочке КПСС, причем с тем же номером. А хотите — вступайте в КПРФ. Вы ведь в шестидесятые и семидесятые годы столько книг издали о роли партии в покорении Сибири, о комсомольских стройках. «От Братска до Усть-Илима». «Страна Лэпия». «Костры в тайге». «На Ангаре». «Ангара-река». «Большая Ангара». «Сибирские повести». «Камень горючий». «Возделай поле свое». «Мои современники». Я специально интересовался. За все это в 1981 году были награждены почетной грамотой Президиума Верховного Совета. Я не ошибаюсь?
