Фэнни Флэгг - Жареные зеленые помидоры в кафе «Полустанок»
Озорной Птичке было семнадцать, когда она впервые увидела Ле Роя Грумса. Она сразу поняла, что он — мужчина её мечты, и сказала ему об этом без обиняков. Ле Рой работал поваром на поезде «Полумесяц», который по пути в Нью‑Йорк через Атланту останавливался в Полустанке. Через год родилась девочка, Ле Рой дал ей имя Алмондина, — так называлось блюдо из форели, он вычитал его в меню вагона-ресторана.
Ле Рой был красивый, покладистый парень, много времени проводил в разъездах, слонялся по городам, большим и малым, мимо которых проходил поезд, и когда выяснилось, что он переехал к почти белой, с нежно-желтой кожей девице из Нью-Орлеана (в ней была лишь восьмая часть негритянской крови), Озорная Птичка чуть было не покончила с собой.
Она пребывала в полном отчаянии, когда на глаза ей попались объявления в «Слэгтаун ньюс»:
У ВАС СЛИШКОМ ТЕМНАЯ КОЖА?
ВЫ ХОТИТЕ ИМЕТЬ ЧАРУЮЩИЙ ЦВЕТ ЛИЦА?
Доктор Фред Пальмер сделает вашу кожу светлее.
ЧИСТУЮ, СВЕТЛУЮ КОЖУ
ТАК И ХОЧЕТСЯ ПОЦЕЛОВАТЬ!
Она сводит мужчин с ума.
«Саксес ойнменп» осветлит вашу кожу за пять дней.
КРАСОТА НАЧИНАЕТСЯ
СО СВЕТЛОГО ЛИЦА!
Особый осветляющий крем для лица «Белизна» — залог вашей естественной красоты.
У ВАС СЛИШКОМ КУРЧАВЫЕ ВОЛОСЫ?
Современная наука быстро справится с любыми завитками.
Лосьон «Плуко хэйр» сделает ваши волосы
Блестящими и шелковистыми, а «Релаксо» выпрямит их за неделю.
СКАЖИТЕ СВОИМ КУДРЯШКАМ «ПРОЩАЙ!»
Если у вас короткие вьющиеся волосы, купите «Долой завитки» немедленно!
Распрямляет быстро и эффективно!
Озорная Птичка перепробовала все средства, о которых прочитала в газете, и даже сверх того. Но спустя месяц она оставалась все той же девушкой на подхвате в салоне красоты, черной, как уголь и курчавой, как барашек, а Ле Рой продолжал жить в Нью-Орлеане с подружкой нежно-желтого цвета.
Поэтому она отвела дочку к Сипси, вернулась домой и легла на кровать умирать от любви.
Она никого не желала слушать. К ней приходила Опал и умоляла вернуться на работу, но Озорная Птичка лежала день за днем, пила джин и без конца ставила одну и ту же пластинку. Сипси сказала: лучше бы Ле Рой умер, а не валандался с другой женщиной, потому что Озорной Птичке после двух месяцев, проведенных в обнимку с бутылкой, так и не полегчало.
К счастью, слова Сипси оказались пророческими, и мистер Ле Рой Грумс отправился в мир иной с помощью сыночка своей нежно-желтой пассии, который проломил ему висок игрушечным железным грузовиком.
Получив трагическую весть, Озорная Птичка встала с постели, пошла в ванную, умылась, взбодрила себя завтраком из яичницы с ветчиной, кукурузной каши с острым соусом, печенья с маслом и сиропом, плюс три чашки горячего кофе. Потом она приняла ванну, оделась, слегка смочила волосы маслом «Дикси Пич», наложила тройной слой ярко-оранжевых румян и такой же помады, закрыла за собой дверь и поехала в Бирмингем — на охоту.
В конце недели она вернулась с молодым человеком в клетчатой шляпе с зеленым пером и в коричневом габардиновом костюме. На его лице застыло удивленное выражение.
МЕМОРИАЛЬНАЯ БАПТИСТСКАЯ ЦЕРКОВЬ МАРТИНА ЛЮТЕРА КИНГА
Четвертая авеню, 1049, Бирмингем, штат Алабама
21 сентября 1986 г.
Эвелин пообещала миссис Тредгуд, что расскажет о своих проблемах Господу и попросит Его о помощи, но, к сожалению, не знала, куда ей пойти. Они с Эдом не бывали в церкви с тех пор, как выросли дети, но сегодня она очень нуждалась в поддержке. Поэтому она оделась и поехала в пресвитерианскую церковь на Хайлэнд-авеню, которую они когда-то посещали.
Однако, подъехав к церкви, она почему-то не остановилась, а направилась дальше, пока не обнаружила себя в противоположном конце города, на автостоянке Мемориальной баптистской церкви Мартина Лютера Кинга — самой большой в Бирмингеме церкви для цветных. Эвелин очень удивилась: как это её сюда занесло? Видно, наслушалась рассказов про Сипси и Онзеллу.
Всю жизнь она считала себя человеком либеральных взглядов и никогда не употребляла слова «ниггер». Но её контакты с чернокожими, как, впрочем, у большинства белых среднего класса до шестидесятых годов, ограничивались общением с прислугой — своей или кого-то из друзей.
В детстве она вместе с отцом ездила иногда в южную часть города, когда он отвозил служанку домой. Та жила всего в десяти минутах езды, но Эвелин казалось, что она попадает в другую страну: музыка, одежда, дома — все было другим.
Под Рождество они отправлялись туда полюбоваться на праздничные наряды — розовые, ярко-красные, желтые, на причудливые шляпы с перьями.
Конечно, в их домах работали чернокожие женщины. Но когда невдалеке показывался негр, её мать чуть ли не впадала в истерику и кричала:
«Сейчас же беги надень рубашку, черный увидит!» И по сей день Эвелин становилось немного не по себе, если поблизости оказывался цветной мужчина. Хотя, надо сказать, отношение её родителей к чернокожим ничем не отличалось от общепринятого. Считалось, что почта все они — приятные люди, чем-то похожие на детей, и о них надо заботиться. У каждого из её знакомых была в запасе забавная байка о том, что сказала или сделала их служанка. Они качали головами, удивляясь, сколько в негритянских семьях детей. Многие отдавали им поношенную одежду и остатки еды, помогали в беде. Но, став постарше, Эвелин перестала ездить в южную часть города и даже думать об этом забыла, её голова была забита собственными проблемами. Поэтому в шестидесятых, когда начались беспорядки, она, как и большинство белых жителей Бирмингема, испытала шок. И все согласились, что это, вероятно, «не наши негры» такое устроили, их сбили с толку пришлые агитаторы с Севера. Кроме того, большинство голосов постановило, что «наши негры» очень довольны своим положением. Позже Эвелин удивлялась, чем она тогда думала, как могла не видеть, что творилось у неё под носом.
После оскорбительных нападок прессы и телевидения на Бирмингем его жители были смущены и расстроены. Ни одно из тысяч и тысяч добрых дел, щедро творимых одной расой по отношению к другой, не было упомянуто.
Но через двадцать пять лет в Бирмингеме мэром стал черный, а ещё в 1975 году этот город, некогда получивший прозвище Города Ненависти и Страха, в журнале «Лук», был назван Городом для Всех Американцев. В статье говорилось, что многие сожженные мосты отстроили заново, и негры, которые когда-то уехали на Север, теперь возвращаются. Да, многое изменилось для всех.
Эвелин это знала, и тем не менее, сидя в машине на стоянке у церкви, удивлялась, сколько вокруг неё «кадиллаков» и «мерседесов». Она слышала, что в Бирмингеме есть богатые негры, но видеть их ей никогда не доводилось.
Пока она наблюдала, как съезжаются прихожане, к ней неожиданно вернулся её застарелый страх перед «цветным мужчиной». Она нервно оглядела машину, убедилась, что все дверцы заперты, и уже собралась было уехать, когда мимо прошествовало смеющееся семейство: отец, мать и двое детишек. Это вернуло её к действительности, и она успокоилась так же внезапно, как испугалась. Спустя несколько минут, собрав в кулак все свое мужество, Эвелин вошла в церковь.
Ее била дрожь, хотя привратник с гвоздикой в петлице улыбнулся ей, сказал «доброе утро» и проводил к скамье. Сердце колотилось как бешеное, коленки тряслись. Эвелин хотела сесть сзади, но он торжественно провел её прямо в центр. Ее бросало в пот, не хватало воздуха. Кажется, несколько человек оглянулись на нее. Двое ребятишек, вывернув шеи, смотрели на Эвелин во все глаза; она улыбнулась, но они не улыбнулись ей в ответ. Она решила уйти, но тут в церковь вошли мужчина с женщиной и сели рядом. Как всегда, она застряла посередине. Впервые в жизни вокруг неё не было ни одного белого, только негры.
Она сразу почувствовала себя в полном смысле слова белой вороной, не раскрашенной страницей цветной книжки, единственным белым цветком в саду.
Около неё сидела девушка в потрясающем наряде. Такие Эвелин видела только в журналах. В этом светло-сером шелковом платье, в туфлях и с сумочкой из змеиной кожи она вполне могла бы работать моделью, демонстрировать высокую моду где-нибудь в Нью-Йорке. Осмотревшись, Эвелин поняла, что никогда раньше не видела столько красиво одетых людей в одном месте. Мужчин ей трудно было оценить — по её мнению, они носили слишком облегающие брюки, — поэтому она принялась разглядывать женщин.
Вообще-то ей всегда нравилась их сила и способность к состраданию. Она удивлялась тому, с какой любовью и заботой относятся они к белым детям, как нежно и терпеливо ухаживают за белыми стариками и старухами. Она, наверно, так не смогла бы.
Эвелин смотрела, как они здороваются, с какой замечательной простотой общаются друг с другом, с какой естественной грацией двигаются, — даже толстушки.
