Мартин Андерсен-Нексе - Дитте - дитя человеческое
— Это ты по опыту знаешь?
В самом деле, отец сам был большой охотник ходить по аукционам и приносить оттуда домой разный ненужный хлам. Приманкой служила покупка в кредит.
Беда все-таки, сколько всякого хлама накопилось в Сорочьем Гнезде за эти годы — и на чердаке и в пристройке! Вот, кстати, и пришлось разобрать этот хлам. Но трудно было сохранить в порядке все отобранные для продажи мелочи. У ребятишек глаза разгорались, им все было нужно, и они растаскивали разную мелочь — прямо как крысы!
Наступил день аукциона — тихий, серый и сырой октябрьский день. Ландшафт, на фоне которого виднелись разбросанные повсюду домики и деревья, словно отдыхал, купаясь в этом теплом влажном тумане.
В Сорочьем Гнезде поднялись спозаранку. Ларсу Петеру и Дитте предстояло еще много побегать взад и вперед между жилым домом и службами. Наконец все было в порядке, и они сами принарядились и одели детей. В напряженном ожидании ребятишки ходили с мокрыми прилизанными вихрами и с раскрасневшимися от мытья мочалкой и зеленым мылом лицами. Дитте не церемонилась, до боли терла им уши, а мыло разъедало глаза. Без рева не обошлось. Но теперь неприятная процедура осталась позади и не повторится раньше, чем через неделю, у детей слезы сохнут быстро, и рожицы их так и сияли навстречу новому дню.
Малыш Поуль был готов последним. Дитте едва удерживала его на стуле, пока одевала, — так ему не терпелось удрать.
— Ну, что же ты скажешь теперь сестрице? — спросила она, когда принарядила его окончательно в потянулась к нему за поцелуем.
— Спасибо, — сказал мальчуган с самым плутовским видом. Он был в отличнейшем настроении. Кристиан и Эльза весело засмеялись.
— Нет, ты отвечай, как полагается! — серьезно сказала Дитте. Она не позволяла шутить с собою, когда дело шло о воспитании. — Надо сказать: спасибо душке сестрице. Ну? Спасибо душке…
— Мокроушке! — ответил малыш, хохоча во все горло.
— Ну, ты сегодня совсем одурел! — заметила Дитте и спустила его на пол.
Он побежал на двор к отцу, продолжая говорить всякий вздор.
— Что такое он болтает? — крикнул со двора отец.
— Да что в голову взбредет! Это он любит. Видно думает, что дразнит меня.
— Ушки-подушки-кадушки! — выдумывал мальчуган, хватая отца за ноги.
— Берегись, ты, маленький задира! Вот я тебя! — пробасил Ларc Петер страшным голосом.
Малыш, заливаясь смехом, побежал прятаться за колодец. Отец поймал его, вскинул себе на плечо, сестренку Эльзу посадил на другое и предложил детям:
— Прогуляемся по полю?
Дитте и Кристиан присоединились к тройке. Это была их последняя общая прогулка здесь, и они оба невольно взялись за полы отцовской куртки, каждый со своей стороны. Так сделали они свой обычный круг — обогнув поле, глиняную яму, болото. Но странно — все сегодня, перед разлукой показалось им другим, не таким, как всегда. И болото и глинища напоминали детям их игры, Ларсу Петеру — его планы. И канава, обросшая кустами ежевики, и огромный курган с каменной гробницей у северной межи, где так хорошо было играть в прятки, и поле — все говорило с ними по-своему. Поле было возделано, озимь посеяна, все в полном порядке ожидало будущего владельца, кто бы он ни был. Ларc Петер не хотел, чтобы его преемник был чем-нибудь недоволен. Никто не будет вправе сказать, что старый хозяин запустил свою землю, зная, что не ему придется снимать урожай.
— Да-а, вот мы и отжили здесь свой срок, — сказал Ларc Петер, когда они вернулись домой. — Бог весть, что ждет нас на новом месте! — Голос его был сейчас уже далеко не таким уверенным, как прежде.
На проезжей дороге начал собираться народ, К Сорочьему Гнезду никто, однако, не подходил, пока не при-катили уполномоченный с полицейским. Увидав их, Дитте чуть не вскрикнула. Ведь это они увезли тогда мать! Но теперь они приехали с добрыми намерениями и были очень обходительны.
Вслед за ними в дом потянулись и люди — группа за группой, целое шествие. Никто, стало быть, не хотел первым ступить на землю Живодера. Другое дело идти по следам начальства. Но только уполномоченный с полицейским и подали руку Ларсу Петеру, все остальные лишь как-то странно толпились вокруг, жались друг к другу и перешептывались.
Ларс Петер оглядел покупателей. Среди них было несколько хуторян, старых скряг, явившихся в расчете приобрести что-нибудь по дешевке. Большинство же составляло мелкий люд с Песков и Болота — хусмены, сельские ремесленники, которых прельщал кредит. Они даже не здоровались с Ларсом Петером, терлись около хуторян и заискивали перед полицейским. К уполномоченному они и близко подойти не смели. «Право, они ведут себя так, будто я куда ниже их, — думал Ларc Петер. — А что есть у них самих? У большинства нет не только клочка пахотной земли, но даже огорода с грядкой моркови!» Хорошо, что он никому ничего не должен!.. Даже поселенцы с Болота, которым он часто помогал, следовали примеру остальных и поглядывали на него свысока. Что ж, впредь на него им не придется уж рассчитывать!
А забавно все-таки было наблюдать за тем, как люди чуть не дрались из-за какого-то старья. Стало быть, немногого они сами стоили, если не брезговали обносками Живодера — лишь бы они достались им в кредит и по дешевке!
Уполномоченному большинство покупателей было знакомо по имени, и он подзадоривал их набавлять цену.
— Ну, Петер Йенсен с Лугов объявит настоящую цену. Целый год ничего у меня не покупал! — вдруг обращался он к какому-нибудь хусмену. Или: — Глядите, Йенс Пэссен, вот был бы подарочек вашей жене!
И каждый, кого он окликал, встряхивался, смущенно Усмехался и надбавлял. Видно было по легкому румянцу, выступавшему у них на скулах, как они были польщены тем, что их знал по имени сам уполномоченный.
— А вот частый гребень! Кто даст всех больше? — выкрикнул он, когда очередь дошла до земледельческих орудий. Волна смеха прокатилась по толпе: уполномоченный указал на старую борону. Веялку он назвал кофейной мельницей и так острил по поводу каждой вещи. Иной раз остроты его вызывали смех по адресу хозяина, и присутствовавшие охотно пользовались этим случаем. Но Ларc Петер только встряхивал головой и не принимал шуток всерьез. Уполномоченный и должен балагурить, это помогает распродаже.
Даже бедняк-поденщик Йохансен тоже явился за аукцион в рваной рабочей блузе, в треснувших деревянных башмаках — и встал позади всех. Всякий раз, как уполномоченный острил, Йохансен нарочно громко смеялся, чтобы на него обратили внимание. Ларc Петер злобно поглядывал на него. Ведь у Йохансенов редко водился даже лишний кусок хлеба — кроме того, что по глупости совал им Ларc Петер! Поденщик весь свой заработок пропивал. А теперь посмел явиться сюда, да еще важничает, негодяй! Вздумал купить себе старые сапоги Ларса Петера! Никто не хотел перебивать у него покупку, и сапоги остались за ним всего за одну крону.
— Плата наличными! — сказал уполномоченный. Тут уж все могли посмеяться над самим Йохансеном — у него не было ни одного эре в кармане.
— Я могу одолжить ему деньги, — сказал Ларc Петер и выложил на стол крону. Йохансен тупо посмотрел на него, сел и начал натягивать сапоги. Он позабыл уж, когда носил кожаную обувь.
В чистой комнате был накрыт стол для угощения — два больших блюда с бутербродами, графин водки, а вокруг него три стаканчика на одном конце стола и кофейные чашки на другом. Дитте томилась в кухне, красная, возбужденная ожиданием, как-то понравится ее угощение. Она собиралась, если это понадобится, подбавить бутербродов. То и дело подбегала она к дверям, ведущим из кухни в чистую комнату, и поглядывала в щелку. Сердце было у нее не на месте. Время от времени кое-кто из посторонних входил в комнату и с любопытством озирался, но уходил, ни до чего не дотронувшись.
Вот вошел один из нездешних покупателей, незнакомый Дитте. Он сел на скамейку, взял бутерброд с копченой бараниной, налил себе стаканчик, выпил и стал жевать. По его лицу видно было, что угощение пришлось ему по вкусу. Но вдруг в комнату вошла крестьянка, потянула его за рукав и что-то шепнула ему. Он встал, выплюнул остаток бутерброда себе в ладонь и вышел вместе с женщиной из комнаты.
Когда Ларc Петер сам заглянул в кухню, Дитте горько плакала, положив руки и голову на стол. Отец приподнял ее и спросил, в чем дело?
— Ничего, ничего, — всхлипывала она, пытаясь увернуться. Может быть, она жалела его, может быть, хотела даже от него скрыть, как ей стыдно. Едва удалось ему ласковыми уговорами выпытать у нее, что все дело было в закуске.
— Они не дотрагиваются до нее! — рыдала девочка.
Он сам уже заметил это, но, чтобы утешить ее, сказал:
— Они еще не проголодались. Да и времени не было.
— Они думают, что это все несъедобное! — продолжала она. — Что это из собачины или из чего-нибудь такого.
