Михаил Веллер - Ноль часов
— Соблюдайте правила движе-ни-я!!! — трубно крыли рупора.
Музыкально-идеологическая дискуссия возбудила незатейливое ржание команды. Битву за умы можно было считать выигранной.
— Лоц-ман! Где твое место на отходе?! старый болтун… В рубку его!
И, убедившись, что Ольховский на мостике, Колчак прислушался к сердцу, споткнулся о комингс и направил шаги в медизолятор: пить бром и валерьянку.
Заполировав их стопкой спирта, отмякнув и успокоившись, он сказал доктору:
— Чем дальше, тем больше из всех деталей туалета на людях мне нравится пеньковый галстук. Нет? Коммунизм хорош как Раскольников с топором — капитализм пугать. Нет хуже царя, чем вчерашний раб. Коммунизм прекрасен, но только в угнетенном состоянии. Идеалу положено оставаться идеалом.
— Николай Павлович, — с предельной мягкостью возразил Оленев, — я боюсь, что вы неправы минимум четырежды.
— Это как?
— Во-первых, вы зря волнуетесь. Во-вторых, какая разница, что они говорят, главное — они нас отремонтировали как родные, быстро и качественно. В-третьих, ведь только благодаря им мы идем дальше. В-четвертых, и это главное, мы и они хотим, собственно, одного и того же.
— А Военно-медицинскую академию, как рассадник заразы и питомник бездельников, пора закрыть, — ответил Колчак. — «Хотят одного…» Все хотят одного — чтоб хорошо было. Молод ты еще, летеха, так вот запомни: если тебе кажется, что человек дурак, но хороший — то дураком он останется, а сволочью его сделает весь ход событий, вызванных его дуростью.
Он прислушался к собственной мудрости, остался доволен и подобрел. Выпил еще и добавил поучительно:
— Если бы эта шваль в семнадцатом году…
— Какая именно шваль, Николай Павлович?
— М-да. Все они шваль. Я имею сейчас в виду — если б эти козлы из Учредительного собрания не трясли трусливыми мудями, когда один наглый матрос с пятизарядкой сообщил им, что караул, видите ли, устал… устал — так и пошел на хуй!!! — вместо того, чтобы расходиться, взяли бы в руки винтовки и сказали матросне, что пошли б они подальше, потому что Учредительное собрание от них устало! — так и сейчас все было бы в порядке. А так мне знаешь что снится? Прорубь мне снится! А над ней кто-то поет — прямо бельканто: «Гори, гори, моя звезда». И к чему бы это, доктор? Ненавижу!
18
Рыбинское водохранилище шли как на пикнике: солнце и голубизна. Рейсовый «метеор» пронесся вдали, стоя на ленте летящей пены. Подобие бабьего лета наводило на мысли более о бабьем, нежели о лете.
Кренясь под треугольным парусом и шлепая днищем по волне, нахально и лихо обрезала нос «Авроре» типичная шаланда, полная серебристой рыбы. На голубом борту шаланды было выведено славянской вязью «Надя и Вера». В дополнение колорита на корме фасонный рыбачок в тельнике, заломив выцветшую капитанку, растягивал гармошку и пел, подражая бернесовским интонациям: «Шаланды, полные кефали, в Одессу Костя приводил».
— Я и не знал, что здесь столько рыбы, — сказал Ольховский.
— Можно порыбачить, — предложил Егорыч.
— Еще только не хватало.
Справа, на фоне сбегавших к воде дальних домишек Войетова, лавировали несколько «Летучих Голландцев». Одна из яхт, под полосатым черно-оранжевым, как георгиевская лента, дакроновым парусом, умело галсируя против ветра, вышла на курс крейсера и с тихим отчетливым шипением рассекаемой воды какое-то время пошла рядом. Три яхтсмена в красных бейсбольных кепках «Кока-кола» выпрямились в рост, держась за штаг, и заорали, тряся большими пальцами:
— Давай, ребята!
— Спортсмены с вами!
Они хохотали и подпрыгивали от избытка чувств.
— Любит народ «Аврору», — сделал вывод Егорыч.
— У тебя не ум, а стальной капкан, — ответил Ольховский. — Ты смотри лучше на мель не въедь.
И как в воду смотрел. Через несколько часов, огибая по правому борту песчаный остров, за которым открывался уже вход в верхневолжскую губу, корабль ровно и быстро сбавил ход, словно кто-то придержал его сзади, и остановился.
— Полный назад! — закричал Егорыч, выбежал на крыло мостика и, приставив ладонь ко лбу, уставился вниз.
— А чтоб ты издох! — немилосердно пожелал командир, хватая телефон. — Стармеху! дать все обороты! сколько можно! пока нас грунт подсасывать не начал!
— Да здесь ничего… здесь песок!.. — суетливо успокаивал лоцман. — Ах ты, твою мать, Господи!.. Это здесь косу намывает от острова, она меняется… вот и в атласе шесть метров указано, так он какого года? уже три года прошло… конечно!
— Да для того же тебя и взяли кроме атласа!
В машине Мознаим, завороженно глядя на манометры и страшась услышать свист пробившегося где-нибудь пара, осторожно поднимал давление в котлах. Предохранительные клапаны были рассчитаны совсем не на ту нагрузку, что самопальные паропроводы…
Винты честно взбурлили, подняв тучу песчаной мути.
— Давай-давай! Грунт из-под кормы вымоем — слезем.
Однако не слезалось.
— Ничего, — утешал лоцман, — сейчас кто-нибудь подойдет — попросим помочь чуток. Сдернут!
Когда надо — никого рядом нет, это правило редко предоставляет исключения. Через полтора часа из-за проклятого острова высунулся трехпалубный туристский теплоход. Именовался он золотом по носу и корме «Цесаревич Алексей», но два спасательных круга, вывешенных на обрешетке борта, утверждали, что это «Павлик Морозов». Очевидно, поспешное переименование было следствием недавнего захоронения останков царской фамилии. Ничего удивительного в таких накладках нет: многие отдыхавшие в старосоветские времена в южных круизах убеждались собственными глазами, что флагман Черноморского пароходства дизель-электроход «Россия», если почитать бирки на обороте диванных спинок или задней стенке пианино в салоне, называлась ранее «Адольф Гитлер», а обслуживавший дальневосточную линию от Владивостока до Петропавловска-Камчатского огромный лайнер «Советский Союз» был наречен первым именем «Великая Германия», каковых мелких надписей внутри расползлось неистребимое множество, как тараканов.
Ольховский молча указал на рацию. Егорыч взял переговоры на себя. Все-таки, даже принимая во внимание все обстоятельства, просить командиру крейсера о помощи прогулочную лайбу было зазорно.
Капитан «Цесаревича» откликнулся с великим энтузиазмом.
— Не каждый день доводится «Аврору» с мели сдергивать! — бестактно возбудился он.
Пока заводили буксирный конец, все население теплохода высыпало, естественно, наверх и наслаждалось незапланированным зрелищем, сгрудившись в три яруса, как в ложах, в корме напротив кормы «Авроры».
— Эх, снимки теперь разойдутся, — аж скрипнул зубами Ольховский.
— За несколько дней — не успеют, — успокоил пришедший сопереживать на мостик Колчак. — А там — ради Бога, нам только на руку.
— Все равно — информация расползается раньше времени!..
— Ну — по такому маршруту незамеченным не проскочил бы и германский рейдер лучших времен. По сравнению со взрывами, войной и президентскими скандалами — разве это информация… так, слабый встречный ветер.
Действительно, туристские фотоаппараты так и отблескивали линзами. За любительскими видеокамерами пучились скривленные прицеливанием морды.
— На «Цесаревиче»! Кого катаете, мастер?
— От турфирм работаем. В основном из Германии трындежники… Итальянцы есть, финны.
Ольховский выключил щелкнувшую рацию, потер сбоку носа:
— Вот и международный резонанс. Интересно, как это отразится на кредитах Валютного фонда. Нет, как нарочно — и мель эта, и теплоход, и туристы хреновы… ну, пайлот, нет для тебя галеры.
Через пять минут работы обоих судов «Аврора» плавно поехала назад. На теплоходе зааплодировали так бурно, словно в ложах Большого театра после удачной премьеры.
— Браво-о! — прогорланил какой-то идиот козлетоном любителя искусств, удачно проведшего спектакль в буфете. Он тоже, видимо, уловил театральное сходство.
— Бис! — поддержал посильное развлечение другой. В толпе засмеялись и замахали.
На отходе теплоход пожелал тремя гудками счастливого пути. Поднявшийся на ют Иванов-Седьмой ответно взял под козырек.
После этого он поспешил зафиксировать возникшие у него в связи с происшествием мысли.
«Проработанная мною книга, взятая у лейтенанта Беспятых, значительно углубила мой взгляд на мир. Поистине книга — это вместилище мудрости.
Эзотерия (зачеркнуто) эзотерика (зачеркнуто) эзотерические эффекты (зачеркнуто) эзотерические знания — крайне интересная и даже философская вещь. Они позволяют понять в событиях то, чего в них нет (зачеркнуто) не видно (зачеркнуто) скрыто от поверхностного наблюдателя (пометка на полях: «отлично!»).
То, что «Цесаревич Алексей» раньше назывался «Павлик Морозов», содержит в себе скрытый смысл. Это символично, если вдуматься. «Авроре» помогает сняться с мели «Цесаревич Алексей», а на самом деле это герой-пионер «Павлик Морозов». Два юных мученика объединились в одном лице и способствуют прогрессу.
