Иэн Макьюэн - Дитя во времени
После того как Морли уехал, Стивен вошел в пустую комнату дочери и зажег свет. На матрасе одиноко стоявшей деревянной кровати все еще лежал контейнер для мусора в виде игрушечного лайнера, полный ее мелких вещей. В комнате пахло сыростью. Стивен опустился на колени и повернул клапан батареи отопления. Еще несколько мгновений он оставался на полу, прислушиваясь к своим чувствам. Но вместо ощущения утраты он наткнулся, словно на высокую стену, на факт ее отсутствия. Неодушевленный, нейтральный. Просто факт. Стивен произнес это слово вслух, словно ругательство. Вернувшись в кабинет, он подвинул кресло, где сидел Морли, поближе к камину, опустился в него и задумался над услышанной историей. Он увидел их, мужа и жену, лежащих на спине бок о бок, словно фигуры на средневековом надгробии. Ядерная война. Стивену внезапно, по-детски, стало страшно раздеваться и ложиться в постель. Мир за пределами его комнаты, даже за пределами его одежды, вдруг стал необъяснимо злым и жестоким. Обретенное им хрупкое душевное равновесие оказалось под угрозой. В течение двадцати минут он не шевелился, чувствуя, что проваливается куда-то вниз. Тишина в комнате стала объемной. Стивен сделал усилие и разворошил огонь. Он шумно прочистил горло, просто чтобы услышать звук своего голоса. Когда свежий уголь разгорелся, он откинулся назад и, прежде чем уснуть, пообещал себе, что не сдастся. Завтра в десять у него арабский, а в три его ждали на корте.
* * *Мать Стивена начала поправляться в феврале. После обеда ей разрешали ненадолго вставать с постели. А когда потеплеет, сказали врачи, можно будет гулять по дорожке до самой почты, до которой было метров четыреста. За время болезни она потеряла почти пять килограммов и практически ослепла на один глаз. Вязание, чтение и телевизор причиняли ей боль во втором глазу, поэтому радио и разговоры стали ее главными развлечениями. Подобно многим женщинам своего поколения, она не любила жаловаться на недомогания. Когда отцу понадобилось на полдня уехать из дома, чтобы навестить свою сестру, также тяжело болевшую, он позвонил Стивену, чтобы узнать, не сможет ли тот приехать и посидеть с матерью. Стивен с радостью согласился. Ему нравилось видеться с кем-нибудь из родителей один на один, в этом случае легче было преодолеть границы обычных отношений, он меньше чувствовал себя скованным ролью сына. И еще у него появилась возможность возобновить разговор, начатый на кухне у родителей полгода назад.
Когда мать открыла ему дверь, Стивен был приятно удивлен, увидев ее не в привычной пижаме кричаще-розового цвета, а в нормальной одежде. От потери веса кожа на лице у нее натянулась, придавая ей обманчиво-моложавый вид, который еще больше усиливала залихватская повязка на глазу. После того как они мимоходом обнялись, а Стивен выразил удовлетворение ее бодрым видом и отпустил какую-то неуклюжую пиратскую шутку, мать повела его в гостиную.
Она извинилась за беспорядок, видимый только ее глазу. По словам матери, одна из причин, побуждавших ее поскорее выздороветь, заключалась в необходимости взяться за наведение в доме порядка. Хотя Стивен не сумел обнаружить ни одного предмета, который находился бы не на месте, он сказал, что такое желание служит верным признаком ее хорошего самочувствия. Однако другим признаком, говорившим о том, как она ослабела, было то, что мать, только для формы запротестовав, допустила Стивена на кухню и позволила ему самому приготовить чай. Но при этом она отдавала распоряжения через открытую дверь и, пока он не видел, выдвинула набор низких столиков, расположив их так, чтобы было куда ставить поднос и чашки. В это время на кухне Стивен, в ожидании пока закипит чайник, разглядывал содержимое целой батареи бутылочек с лекарствами. Переливчатая насыщенность красных и желтых цветов говорила о высокотехнологичных процессах, о глубоком воздействии на человеческий организм. К числу других нововведений относился большой листок на стене рядом с телефоном, где рукой отца были выведены номера срочного вызова врачей и нескольких частных компаний неотложной помощи.
Миссис Льюис торжественно стала разливать чай, хотя рука ее дрожала под тяжестью полной чашки. Они сделали вид, что не замечают лужиц, расплескавшихся на подносе. Разговор зашел о погоде; синоптики предупреждали, что до появления первых признаков весны следует ждать обильных снегопадов. Миссис Льюис ловко избегала вопросов сына о недавнем визите врача. Вместо этого они поговорили о болезни тети Стивена и о том, удастся ли мистеру Льюису благополучно пересечь Западный Лондон на общественном транспорте. Потом они обсудили достоинства и недостатки книг с крупным шрифтом. Прошло еще двадцать минут, и Стивен забеспокоился, что мать слишком устанет, прежде чем он сумеет направить разговор в нужное ему русло. Поэтому, дождавшись очередной паузы, он спросил:
– Помнишь, ты как-то рассказывала мне о тех новых велосипедах?
Казалось, мать ждала этого вопроса. Она тут же улыбнулась в ответ:
– У твоего отца есть свои причины не вспоминать о них.
– Ты хочешь сказать, что он делает вид, будто не помнит?
– Так их учили в авиации. Если что-то выходит за рамки порядка или приличия – просто выбрось это из головы. – В голосе ее слышалась нежность. Она продолжала: – Тот день, когда мы купили эти велосипеды, был трудным для нас обоих. Ему хочется думать, будто все, что случилось потом, должно было случиться, будто перед нами не было никакого выбора. Он говорит, что ничего не помнит, вот мы никогда об этом и не вспоминаем.
Хотя тон ее по-прежнему оставался задумчивым и необвиняющим, твердость, с которой она произнесла последние слова, казалось, намекала на ее право выйти за рамки привычной сдержанности. Она намеренно выражалась туманно, немного драматизируя сказанное. Откинувшись в кресле, держа чашку в нескольких сантиметрах над блюдцем, она ожидала дальнейших расспросов.
Но Стивен старался не выдавать своей заинтересованности. Он знал, как легко она может почувствовать себя виноватой, как глубоко она предана отцу. Поэтому он выждал несколько секунд, прежде чем сказать:
– Сорок лет, должно быть, долгий срок.
Мать выразительно покачала головой.
– Память не имеет отношения к годам. Ты помнишь то, что помнишь. Тот момент, когда я впервые увидела твоего отца, так же ясно стоит у меня перед глазами, словно это было вчера.
Стивен вкратце знал историю знакомства своих родителей. Но он увидел, что, упомянув о бессилии времени уничтожить воспоминания, мать готовится перейти к истории, которую ей хочется рассказать.
* * *Когда закончилась война, первые три года мать Стивена, Клэр Тамперли, работала в небольшом универмаге одного из городков графства Кент. Последствия войны, сказавшиеся, в частности, в исчезновении целого класса горничных и слуг, а с ними – и всего образа жизни зажиточных горожан, все еще были очень ощутимы, но ее универмаг – своего рода местный Харродз, занимавший два этажа, – по-прежнему сохранял верность духу довоенной основательности.
– Это было не то место, куда моя мать ходила бы каждый день. Ей там было бы не по себе.
Мальчики в темно-синей униформе с серебряными галунами и в фуражках, украшенных эмблемой универмага, стояли у вращающихся дверей, поджидая покупательниц, чтобы проводить их по ковру фиолетового цвета к нужному отделу. Если продавщица в отделе была занята, дамы могли подождать в удобных креслах. Мальчики говорили «мэм», часто прикладывались к фуражкам и не брали чаевых.
Продавщицы, одни девушки, также носили униформу, за состоянием которой должны были следить сами. Каждое утро перед открытием магазина они выстраивались в шеренгу для осмотра перед мисс Барт, пожилой управляющей персоналом. Она особенно любила обращать внимание на аккуратность накрахмаленных белых бантов, которые «ее девочки» завязывали за спиной. Девушки, не владевшие от рождения правильным произношением, должны были следить за тем, чтобы говорить «здравствуйте», а не «здрасьте», избегать просторечных выражений и четко артикулировать все звуки. Когда они не были заняты с покупателями, они должны были находиться за своими прилавками цвета красного дерева, не сутулясь и не заговаривая друг с другом без необходимости. Девушки должны были сохранять внимательный и дружелюбный вид, но не «пялиться».
– Это означало не смотреть на покупателя, пока он сам не посмотрит на тебя. Нужны были месяц или два, чтобы научиться этому.
Когда Клэр поступила в универмаг, ей было двадцать пять лет и она все еще жила с родителями. В ее характере странным образом соединялись застенчивость и независимость.
– Я умудрилась отказать двум женихам, но моей маме пришлось объясняться за меня.
Тем не менее родители и друзья начали намекать на ее возраст и говорить, что у нее осталось всего год или два. Она была хорошенькой, словно птица с ярким оперением. На работе она очень старалась, но не из честолюбия, а от избытка нервозного возбуждения и боязни вызвать недовольство. Даже мисс Барт, перед которой все трепетали, прониклась симпатией к Клэр за ее пунктуальность и отмечала ее бант, который всегда был самым чистым и аккуратным. Клэр научилась говорить как девушки из шикарных магазинов: «Если мадам соизволит пройти сюда… » – и принадлежала к числу немногих продавщиц, которых каждые полгода переводили в новый отдел.
