Ионел Теодоряну - Меделень
— Ну уж нет! Что я, музыкант? В гостиной папина клиентка храпит, а я должна играть?
Кипя от негодования, Ольгуца переступила порог и закрыла за собой дверь. Она лукаво улыбнулась: ей удалось спасти от конфискации ружье.
Моника только что вошла в комнату со стопкой романтических носовых платков; улыбка Ольгуцы привела ее в замешательство. Она отвела в сторону взгляд и спрятала платки у себя за спиной.
— Я принесла тебе десять стручков, — сообщила Ольгуца.
Моника еще больше смутилась.
— За что ты так хорошо относишься ко мне? — сказала она, разглядывая домашние туфли Ольгуцы.
— Почему ты думаешь, что я к тебе хорошо отношусь? — возмутилась Ольгуца.
— Ты очень добрая… я этого не заслуживаю.
— Неправда! Я тебе не позволяю так говорить! Ты мой друг. Ты меня обижаешь!
Дверь распахнулась, вошла госпожа Деляну.
— Что случилось?
— Ничего!
— Тогда почему ты кричишь?
— Кричу? А на кого мне кричать? Я просто громко разговариваю… чтобы согреться.
— Согревайся, но так, чтобы я тебя не слышала!
Дверь захлопнулась.
Моника села на кровать рядом с носовыми платками.
Ольгуца спрятала ружье за печку и подошла к Монике. Увидев платки, взяла тот, что лежал сверху, и не успела Моника и рта раскрыть, как она громко высморкалась.
— Ольгуца! Что ты делаешь?
— Ты разве не видишь?
— Возьми мой платок.
— А этот чем плох?
— Он для Дэнуца.
К счастью, платок Дэнуца послужил лишь в качестве музыкального инструмента. Моника положила его на место.
— Моника, ты заметила, что, если видишь сразу много носовых платков, хочется высморкаться?
— Потому что у тебя никогда не бывает своего платка! — вскипела Моника.
— А у кого он есть? Разве что у тебя!
— И у Дэнуца тоже есть, — возразила Моника, прижимая платки ладонью.
— Ты думаешь? За неделю он их все растеряет! — заверила ее Ольгуца.
— Ой! Неправда! Зачем ты это говоришь?
— Как неправда? Тогда зачем же мама приготовила ему столько носовых платков? Чтобы было что терять!
Моника посмотрела вверх, вниз; повернула голову вправо, влево…
— Видишь, Моника! Мне хочется высморкаться, когда я вижу платки… а тебе хочется плакать! Лучше, чтобы их совсем не было!
* * *В пижаме из белой фланели Дэнуц выглядел как младший брат Пьеро.
— Тебе не тесно под мышкой, Дэнуц?
— Не-ет!
— Запомни, Дэнуц, пижаму ты будешь надевать, только если там будет холодно. Нехорошо спать тепло одетым!
Госпожа Деляну избегала слова: дортуар.
Дэнуц не отрывал глаз от зеркала. Пижамные штаны были первыми в его жизни длинными панталонами. Он все время их ощупывал, словно опасался, что они внезапно окажутся выше колеи, там где проходила старая граница его штанов. У них была и стрелка, — спасибо прачке. Строгая линия стрелки скрывает природное дерзкое изящество колен и икр.
Дэнуц был очень горд. Так горд, что хотел бы иметь зрителей даже среди товарищей по гимназической спальне.
— Не режет тебе, Дэнуц? — продолжала госпожа Деляну задавать вопросы, которые самую совершенную одежду превращали в заготовку.
Дэнуц тряхнул головой.
— Нет, мама! Зато старые штаны здорово резали! — упрекнул он ее задним числом.
— Носи на здоровье! А пока сними пижаму.
— Мама, позволь мне сегодня остаться в пижаме… У меня ноги зябнут.
— Хорошо, Дэнуц. Раз тебе хочется!
Госпожа Деляну быстро вышла из комнаты. У нее было тяжело на душе от одного вида белой фланелевой пижамы.
— Ольгуца!
— Что?
— Ты у меня оставила патроны.
— Ничего. Давай их сюда.
Моника подошла к окну, украдкой вытирая глаза, как будто голос Дэнуца, доносившийся через закрытую дверь, мог ее увидеть.
Дэнуц помедлил, прежде чем войти. Ему все время хотелось смеяться. Сделав серьезное лицо, он вошел и протянул Ольгуце ящичек с патронами.
— А что, если бы мама увидела? К счастью, я его спрятал!
— Зря хвастаешься! Маме вовсе не нужны патроны!.. Ну и как тебе в длинных штанах?
— Хм!
— Вечером я их тоже примерю.
— Ты-ы?! — изумился Дэнуц.
— Я. Чему ты удивляешься?
— …Девочки не носят брюки!
— А я буду носить. У меня уже есть брюки для верховой езды.
— Почему бы тебе не надеть кимоно? — предложила Моника.
— Потому что мне хочется носить брюки!
— Ты кончила стрелять ворон? — попытался отвлечь ее Дэнуц.
— Да… Не хочу пугать маму.
— Чем же нам заняться? — недоумевал Дэнуц.
— Знаете что? Вам холодно?
— Да, — в один голос ответили Моника и Дэнуц.
— Хотите погреться у огня?
— У какого огня? — удивился Дэнуц.
— Это не твое дело! Хочешь или нет?
— Хочу.
— Тогда ступайте за мной… Только тихо, чтобы никто не услышал!
Крадучись, неслышным шагом язычников, которые стремятся к своим низвергнутым божествам, Моника и Дэнуц, гуськом, шли следом за своим провожатым, обутым в домашние туфли.
Они позабыли обо всех огорчениях и неприятностях этого хмурого осеннего дня.
Дэнуц был в приподнятом настроении, потому что обновил свою пижаму и потому что вместе с Ольгуцей собирался совершить очередную проделку.
Моника радостно улыбалась, потому что была вместе с Дэнуцем.
Улыбалась и Ольгуца, потому что таинственный огонь, к которому она вела их, был всего-навсего очагом в кухне.
* * *С приходом детей кухонная плита совершенно преобразилась. Там, где раньше стояли задумчивые горшки всех размеров — они были сдвинуты в глубь плиты, — теперь весело потрескивали кукурузные зерна. На краю плиты под неусыпным надзором старой кухарки пеклись три гигантских яблока, словно троица угрюмых второгодников под присмотром строгой учительницы и под насмешливыми взглядами младших коллег.
У горящей печки, на трех низеньких скамейках, сидели румяные от жары дети и грызли воздушную кукурузу.
— Ыы! Накажи тебя Господи! Сейчас!.. — крикнула кухарка нетерпеливому горшку, который кипел, с шумом подбрасывая крышку.
Все трое дружно засмеялись.
Кухарка непрерывно ссорилась с горшками, кастрюлями и мухами. Так что, доведись кому-нибудь сидеть рядом в соседней комнате, он мог бы подумать, что кухня полна людей, которых все время ругает строгая матрона с мужским голосом. И, действительно, кухарка была полновластной хозяйкой всего, что находилось в кухне. Хозяйкой усердной и проворной, как лето в саду. И очень толстой! Такой толстой, что была похожа на неестественно поднявшийся в просторной печи кулич.
Косясь краешком глаза на яблоки, кухарка приоткрыла дверцу духовки, заглянула туда и тут же захлопнула дверцу.
Из духовки повеяло ароматным теплом.
— Пахнет медовой коврижкой! — смеясь, воскликнула Ольгуца.
— Были бы едоки! — вздохнула кухарка, переворачивая яблоки.
Яблоки старели на глазах. Их нежная кожа темнела и покрывалась морщинами. Они украдкой вздыхали и сонно слезились. А их аромат делался все более крепким и по-летнему пьянящим.
Ольгуца сидела посредине, прямо против огня, который окутывал ее лицо золотистой дымкой; Моника и Дэнуц сидели справа и слева от нее.
На полу, у печки, мурлыкало и нежилось в тепле пушистое и гибкое кошачье племя. В некотором отдалении спал Али — само благоразумие и достоинство. Почти все мухи уснули. И все-таки их было достаточно, чтобы не давать покоя псу. Чуткие уши Али то и дело вздрагивали, отгоняя мух.
Под печкой, в корзинке с сеном, наседка высиживала цыплят. Сверчок, спрятавшись под одной из балок, участвовал в общем деле.
А печка гудела от огня и ветра, словно праздничная хора.
Войдя в кухню, господин Деляну сразу же увидел детей, сидевших за круглым столиком. Они ели руками печеные яблоки. На столике, вместо мамалыги, остывала медовая коврижка, нарезанная ломтиками.
— Так вот вы где, оказывается, Ольгуца!
— А ты зачем пришел сюда, папа?
— Матушка Мария, скажи, пожалуйста, Иону, чтобы запрягал лошадей. А-а! Ну, теперь я с вами расправлюсь! — потирая руки и притворно хмурясь, сообщил господин Деляну.
— Посиди с нами, папа! — попросила Ольгуца; Моника и Дэнуц вторили ей.
— Куда же я сяду, Ольгуца!
— А вот сюда, рядом со мной.
Когда кухарка вернулась, она обнаружила четверых гостей, сидящих на трех стульях вокруг столика. И от смеха закрылась рукавом.
— Матушка Мария, а меня ты ничем не попотчуешь?
— Чем же, барин?
— Э!.. кофейком… Да не нашим, а вашим.
— Непременно найдется! — подмигивая, отвечала кухарка.
— Откуси, папа!
Господин Деляну откусил от протянутого Ольгуцей яблока.
— У-ух! Замечательно вкусно!.. Такого я не ел с самого детства!
