Евгений Богданов - Високосный год: Повести
Чикин глядел отсюда, с высотки, на избы, и к сердцу подкрадывалась грусть, такая, что словами не описать. Она перехватывала дыхание, застилала влажным туманцем стариковские поблекшие глаза: «Скоро, видно, мне на погост… А хотелось бы еще пожить да поглядеть на избы, на людей, на это раздолье по Двине, на луга, поля, леса, на мелкие волны речушки Лаймы, баюкавшей мое детство…»
На тропке, что бежала по-над обрывом, кое-где остались от ночного ненастья плоские лужицы. Земля не успевала впитывать влагу, была напоена ею до отказа. Посреди одной лужицы плавал багряный осиновый листок. Чикин подумал, что и он, так же как этот листок на желтой воде, плавает одиноко посреди большой и непростой деревенской жизни. Он опять настроился на философский лад.
От совхозной конторы донесся рокот автомобильного мотора. Вскоре машина умчалась, наверное, директор совхоза покатил куда-нибудь по своим делам.
Еремей Кузьмич с одобрением подумал, что Лисицын все же решил осваивать пустошь в Залесье и строить ферму в Прохоровке. «Правильно решил. Земля не должна пустовать. Ее, отвоеванной прадедами у лесов дремучих, и так мало. Что ни говори, а этот Лисицын — дельный мужик, и у него выработалась добрая хозяйская хватка, хоть и молод. Молодой месяц на всю ночь светит…»
Частенько Еремей Кузьмич сравнивал прошлое с настоящим и убеждался в том, что в Борке медленно, но верно все меняется к лучшему, пока еще не очень ярко и определенно, где-то в глубинах жизни, подобно тому, как развивается ранней весной озимь, вытаявшая из-под снега. Еремей Кузьмич твердо знал истину, которая стала для него своего рода заповедью: землей нельзя произвольно командовать. Ее надо понимать. Поймешь, чего она требует, дашь ей то, что нужно, — будет от нее и полная отдача. А необдуманные и поспешные действия всегда приводят к труднопоправимым ошибкам.
На смену старикам приходят новые работники, образованные, энергичные. Учитывают ли они опыт предшественников, их горькие ошибки и трудные победы?
Потому он и старался иногда подсказать что-нибудь полезное Лисицыну и был доволен, что директор к нему прислушивается.
На усадьбе Спицына было тихо, не доносилось ни стукотка, ни ширканья пилы. Трофим закончил ремонт избы, пристроил к ней веранду и вечерами пил тут чай с Марфой, объявив себе сухой закон по случаю приобретения автомобиля. Наконец-то мечта исполнилась, он купил «Жигули» ярко-красного цвета. Вот они, стоят перед крыльцом. Хозяин построил и гараж — основательный, из брускового материала, обшитый кровельным железом.
Машина ждала хозяина. А вот появился и он, в куртке из искусственной кожи с молниями, в новой кепке и джинсах местного пошива. «Принарядился! — подумал Чикин. — Вот ведь как меняется даже внешний вид человека с приобретением личного автотранспорта! Куда же он собрался ехать? Скорее всего — в поселок бумажного комбината картошкой нового урожая торговать».
Трофим отворил ворота, выехал со двора и снова закрыл их. Потом укатил в том направлении, как и предполагал Чикин — к поселку комбината.
Из-за обрыва поднялась на взгорок Софья Прихожаева. Она тащила на плече корзину с мокрым бельем — ходила полоскать его на берег Лаймы с плота. Там все боровские бабы полощут белье после стирки. Чикин окликнул Софью:
— Сядь, красотка, отдохни. Ноша у тебя, вижу, тяжелая!
— Своя ноша, говорят, не тянет, — отозвалась Софья и все же поставила корзину на траву и села рядом. — В гору стало тяжеленько подниматься. Неужто старею?
— Ну что ты! — бодрячески воскликнул Чикин. — В твои-то годы какая старость? Я так полагаю: спала ночью мало, с муженьком миловалась, вот и притомилась… — он улыбнулся покровительственно, и Софья нахмурилась.
— Шутить изволите, Еремей Кузьмич! — она махнула маленькой загорелой рукой, будто отгоняя комаров, и поправила на голове ситцевую косынку. — Только о нехорошем и думаете. Бог с вами…
— Чего тут худого? Обычное дело, житейское. Муженек-то ваш теперь, поди, привык к Борку, уезжать больше не собирается?
— Уехал! — неожиданно резко ответила Софья, и глаза ее стали холодными, только в глубине их таилась злая искорка, а возле уголков плотно сжатых губ застыли резкие морщинки.
Чикин удивился несказанно:
— Как уехал? Куда?
— А все туда, в Брянские леса. Совсем уехал, — Софья опустила голову, поглядела на передки мокрых сапог, к которым прилипли травинки, и с досадой поморщилась. — Этого от него надо было ожидать. Разные мы люди. Я поначалу думала — любовь. Какая тут любовь? Не может ее быть. Теперь уж совсем-совсем ясно. — Она чего-то недоговаривала, Чикин это чувствовал, но расспрашивать постеснялся.
— Я об этом не знал. Прости. Кабы знал, не стал бы бередить твою рану.
— Никакой раны нет. Одна пустота. Такая пустота в душе! Все перегорело, остались одни холодные угольки. — Софья подняла корзину с бельем на плечо и пошла, забыв попрощаться.
Чикин сидел озадаченный: «Вот ведь штука какая! Опять сбежал у нее мужик. А я и не знал. Как же так у них вышло? Не сладилась семья, и все тут. Верно говорится: «Чужая душа — потемки». Как-то у нынешних молодых людей все легко получается. Сошлись, порезвились — и в стороны… Несерьезно. А почему? Потому, что нет прежнего порядка. Прежде, бывало, уж раз оженились, так крепко, навечно спаяны обручальным колечком. И свадьбы играли шумные, людные. Родителей уважали, друг другу редко изменяли. Детей заводили, чтобы были наследники да работники в хозяйстве. Прежде, бывало, развод был событием на всю округу. А теперь?.. Да что там!» Чикин досадливо поежился, чувствуя, как холодок пробирается к нему под ватник. Он встал и пошел в библиотеку.
Федор Краснов прожил в Борке лишь месяц с небольшим. Сначала он вел себя подобно хорошему семьянину и любящему супругу, был внимателен к Софье. Сразу, как приехал, пошел устраиваться на работу шофером, и Лисицын велел дать ему старенький, капитально отремонтированный грузовик, простив Краснову самовольную отлучку к матери. Однако руководство совхоза относилось к Федору все же настороженно: а вдруг он выкинет еще какой-нибудь трюк? Пусть поездит на старой машине, и, если себя зарекомендует положительно, будет ему и новая.
Так напрямик и сказали ему. Краснов, правда, обиделся — у него были права водителя первого класса, полученные еще в армии, и совхоз мог бы дать машину и поновее. «Ну да ладно, поезжу пока, — смирился Федор. — Москва не сразу строилась».
Грузовик, видимо, чинили на скорую руку, и он стал барахлить: то сцепление, то карбюратор, то зажигание или клапана… В дальние поездки на нем пускаться было рискованно, и Федор перевозил внутри совхоза корма, картошку, овощи и прочее.
Но работа на старом, потрепанном грузовике еще не главное, что выбило его из равновесия. Злые языки как бы между прочим уведомили его, что пока он ездил к матери, Софья напропалую «крутила любовь» с Трофимом Спицыным. Поначалу Федор, хотя и возмутился, решил не придавать значения слухам. В конце концов, он виноват в том, что оставил жену на произвол судьбы. Но разговоры по селу шли все упорнее, все ядовитее, уже в открытую, и Краснов все чаще стал ощущать на себе насмешливые взгляды. Он не выдержал и решил круто объясниться с женой. Он вспомнил, как тогда, по его возвращении, Софья сказала: «А если я тебе изменила?» Он ответил: «Не верю».
А теперь он уже не мог не поверить в то, что жена ему и в самом деле изменяла. Может быть, со зла, в отместку ему за нехорошее письмо, но все-таки не удержалась… А раз так, то можно ли надеяться и в будущем на ее верность? Федора одолевали навязчивые подозрения.
Да еще и памятное происшествие с выбитыми окнами теперь воспринималось в другом свете: «Наверное, стекла вышибли в отместку Софье за то, что она порвала с Трофимом. И порвала ли?» Дошли до него слухи о поведении жены, и Федор уже вполне ясно нарисовал ее законченный портрет: гулёна, непостоянная женщина. Она приняла его, Федора, лишь потому, что ей некуда было деться…
Распалив таким образом свое воображение, Федор однажды пришел с работы донельзя взвинченный и решительный. Софья сидела у стола за книгами. Продолжая учиться в техникуме, она выполняла контрольную работу и так увлеклась науками, что вроде бы и не заметила, как пришел супруг. Федор метнул на нее сердитый взгляд. Ему не понравилось, что она одета в нарядную белую блузку, аккуратно причесана и всем, видимо, очень довольна. «Сидит, хоть бы что, никаких грехов за собой не чувствует», — подумал Федор. Она наконец подняла голову от своих бумаг и сказала:
— Федя, там на плите чайник, щи, на сковородке котлеты. Разогрей, пожалуйста, и ешь. Сам хозяйничай.
— Могла бы оставить свои книжки! Человек пришел с работы — целый день вкалывал! Собирай на стол, нечего тут! — уже зло закончил он, с яростью стаскивая с ног мокрые и грязные сапоги — идя домой, в потемках он угодил в глубокую лужу.
