Екатерина Васильева-Островская - Камертоны Греля. Роман
— Садитесь, — сказал Бреннер, протирая зачем-то очки.
55 725 627 801 600 присел и начал, как всегда в этом кабинете, разглядывать картину, висевшую над директорским столом. Картина изображала полногрудую девушку в легком белом платье, напоминавшем ночную рубашку, которая упоенно играла на мандолине, закатив в правый верхний угол влажный масленый взгляд. Из-за ее спины выглядывала незаметная, видимо, для юной музыкантши, закутанная во все черное старуха. Старуха держала над пышным плечом девушки металлический треугольник, о который вот-вот собиралась ударить палочкой. Ее глаза при этом были устремлены прямо на зрителя, а рот расплывался в беззубой улыбке.
— Иногда, — начал Бреннер, — мне интересно: сильно ли изменился мир с тех пор, как я его не видел?
Впервые директор заговорил с ним о своей слепоте, и 55 725 627 801 600 даже вздрогнул от неожиданности.
— Когда после операции с меня сняли повязки, — продолжал Бреннер, снова водружая очки на некрупный нос, — первое, что сказал мне врач, было: «Поздравляю! Теперь вы совершенно здоровы!» Я старался раскрыть глаза как можно шире и не мог понять, почему это совершенно не помогает. Самое странное, что мне казалось, что я вижу. Но вижу только какую-то заслонку, которую нужно просто отодвинуть или же засмотреть до дыр, пока она сама не начнет трескаться и рваться. Врач потом мне все объяснил. Он сказал, что здоровый — это тот, кому нельзя помочь, для кого не существует уже более благоприятного прогноза и надо жить как есть. Пока мы еще надеемся, пытаемся что-то в себе выровнять, болезнь приковывает нас к койке. Выздороветь — значит прекратить лечение… Понимаете ли вы, что камертоны Греля — это диагноз? Это болезнь, которая выдает себя за лекарство и только еще больше все усугубляет. Когда я допускал вас в архив, то рассчитывал, что вы напишете историю этой болезни — ведь нам, ученым, не приходится быть слишком разборчивыми. Если неосвоенный материал сам просится к нам в руки, любопытство всегда перевешивает соображения практической пользы или исторической значимости. При всем моем уважении к организаторским способностям Греля и его хоровой деятельности вся эта затея с камертонами всегда казалась мне какой-то лихорадочной, нездоровой. Судя по всему, на нее он особенно рассчитывал, прикидывая шансы на свое бессмертие, но по иронии судьбы именно о ней-то и предпочитают стыдливо умалчивать музыкальные историки, которым хоть мало-мальски небезразлична его репутация. Лучше остаться в памяти потомков талантливым концертмейстером, чем бездарным изобретателем, не так ли? Но у вас, как я понял, тут другое мнение. Ваша диссертация идет дальше описания курьеза. Вообще, если отбросить цифры и математические вычисления, по степени пиетета к главному герою все это больше напоминает роман. Русский роман, заметьте! А мы ведь здесь, во-первых, в Германии, а во-вторых, в научном институте, а не в литературном кружке.
— Я просто хотел понять, что им двигало и нет ли во всем этом рационального зерна, — возразил 55 725 627 801 600, сообразив, что терять теперь нечего.
— Рациональное зерно? У Греля? — Бреннер затрясся, изображая смех. — Да он же был мечтатель, фантазер! И ваша задача — посмотреть на его фантазии с критической дистанции, а не уплывать вместе с ним в путешествие по волнам мировой гармонии. Здесь, конечно, присутствует определенный элемент ностальгии, тоски по «золотому веку». Каждому кажется, что он его не застал, и хочется оглянуться в прошлое. Но и там мы находим только повернутые назад головы, высматривающие что-то у своих предшественников. Важно вовремя остановиться и поставить точку. Вы меня понимаете?
— Да, — невидимо для Бреннера кивнул 55 725 627 801 600. — Я еще не успел вписать это в работу, но теперь я точно могу сказать, что Грель ошибался. То есть не просто сказать, а доказать с фактами в руках.
— Действительно, интересно. В тех главах, которые вы мне дали, на это пока ничто не указывает…
— Дело в том, что той точности, которую он требовал от своих камертонов, просто невозможно было добиться при тогдашнем уровне техники. Компьютерный анализ показал, что почти у всех камертонов, изготовленных по его чертежам в мастерской, имеются погрешности в звучании, если сверять их с его же собственными теоретическими вычислениями. Камертоны Греля не равны сами себе, понимаете?
— Понимаю, но что это меняет? — нетерпеливо воскликнул директор.
— Всё! Ведь это значит, что эксперимент по извлечению чистого звука еще не закончен, то есть даже еще и не начат как следует, потому что у Греля элементарно не хватило на это технических возможностей и он даже не увидел, в чем именно вышла заминка. Но это только одна сторона проблемы — практическая. Есть еще и другая — более глубинная, и тут, я думаю, Грель впал бы в отчаяние, обрати он на нее внимание. Трагедия в том, что воплощение его концепции чистого, природного звука возможно только ценой отказа от естественности, то есть на пути прогресса, который он всячески отвергал. Выходит, чтобы вернуться назад, надо пытаться заглянуть в будущее — желательно чуть дальше, чем другие.
Бреннер некоторое время молчал, будто разглаживая в голове какие-то соображения. Потом вдруг заговорил, опершись рукой о подбородок:
— Если б только можно было хоть на один день заполучить назад зрение, я бы уж, конечно, не полетел к нашим знаменитым достопримечательностям. На них есть кому поглазеть и без меня. А я бы просто взял эту пылинку, которая лежит вот тут на столе (ведь лежит же, да?), и рассматривал ее с утра до вечера — изучал бы во всех подробностях, как она устроена. Так за девушкой подглядывают в первый раз, не упуская ни одной подробности. В каждую секунду она выглядит по-разному: в утреннем свете, который, как кашица по тарелке, растекается по комнате; в полуденных лучах, иголочками подкалывающих веки; в вечерних сумерках, которые как склизкий след гусеницы… Вы знаете, что такое слепота? Это страсть к деталям, которые, кроме вас, никогда никто не припомнит! Вы еще здесь? — спросил он вдруг, будто извиняясь за свой монолог. — Ну идите, идите! Вам ведь много предстоит сделать, не так ли?
— Безусловно!
55 725 627 801 600 поднялся, ожидая еще каких-то указаний, но Бреннер, как всегда, когда желал закончить разговор, погрузился в пугающую неподвижность, словно хамелеон, подражающий ветке, на которой сидит.
Выходя из кабинета, 55 725 627 801 600 погромче прикрыл за собой дверь, чтобы дать понять директору, что действительно оставляет его в одиночестве.
— Ну что, хвалили? — спросил попавшийся ему в коридоре коллега, заметив на его лице блуждающую улыбку.
Но 55 725 627 801 600 прошел мимо, будто не расслышав. Возле своего кабинета он остановился, достал из кармана записную книжку и вытряхнул оттуда уже почти забытый листок с номером телефона, который когда-то всучил ему безумный старик, добившийся от него аудиенции перед институтом. Номер показался ему вдруг неправдоподобно длинным и как будто хорошо знакомым. На секунду 55 725 627 801 600 задумался:
«Неужели и он тоже? Знает, чувствует, может… Нет, одна комбинация цифр не дается дважды, — тут же успокоил он себя. — Я, только я!»
55 725 627 801 600 скомкал бумажку и, уже не глядя, кинул ее в урну.
Разлука
Вернувшись из Петербурга, 70 607 384 120 250 вдруг снова почувствовала желание увидеться с 66 870 753 361 920. До отъезда он звонил ей почти каждый день, но она всякий раз находила какую-нибудь отговорку. Или предлагала ему самому угадать ответ:
— Как ты думаешь, я еще когда-нибудь пойду с тобой в постель?
— Думаю, что нет, — отвечал 66 870 753 361 920 после паузы, доказывающей, что он действительно серьезно подумал.
Но потом звонки повторялись, и переговоры возобновлялись.
— Я ведь интересую тебя и помимо секса? — размышлял он.
— Да, вот именно: исключительно помимо секса.
И снова разговор обрывался.
Ее, однако, пугала невозможность достичь равнодушия. Она теперь точно знала, что желание, которое он внушал ей, не удовлетворить физической близостью. Но желание оставалось. И она, как в детстве, теребила свою ранку, срывая с нее целебный подорожник.
Зачем ей нужна была эта встреча? Узнать, что у их отношений есть загробная жизнь? Что тени тоже могут улыбаться, прогуливаться под ручку, вести разговоры? И опять, как всегда, когда они издали увидели друг друга, не он, а она прибавила шаг, за что тут же на себя разозлилась.
Он поцеловал ее сдержанно и, оглядев с ног до головы, грустно сказал:
— Если ты хотела поразить меня этим платьем, то тебе это удалось.
70 607 384 120 250 почувствовала отчаянный стыд за свои голые плечи, неуместные сейчас, как на похоронах, и сделала над собой усилие, чтобы не разрыдаться. И снова, вместо недоступной женщины, она предстала перед ним маленькой девочкой, которой выговаривают за неумелое кокетство.
