Юрий Дружков - Кто по тебе плачет
Они разделись. Академик снял мохнатую шапку и стал вдруг носат и крутолоб от лысого темени. Пилоты устроились на диване. Академик почему-то потрогал стены в холле, открыл дверь в кухню, прошел в коридор, заглянул в одну дверь, в другую, вернулся к нам.
— Где же вы спите?
— На втором этаже…
— И все один? — Обвел он руками вокруг себя.
— С машинами.
— Вы строитель?
— Нет.
— И все так вот ладно у вас получилось?
— Не все. Водостоки прошляпил.
— А зачем?
— Что, водостоки?
— Нет, зачем строили?
Объяснить было невозможно. Пилоты, закуривая, глядели на меня с откровенной подозрительностью, а мы никак не могли привыкнуть к чужим голосам, к тому, что вот перед нами другие люди, из большого мира, где все, кажется, нормально… Я посмотрел, как она кутается в платок, связанный буквально вчера, как нетерпеливо слушает, о чем говорят, как волнуется.
— Пожалуйста, не курите.
Они, поискав глазами пепельницы, выкинули сигареты в дверь тамбура.
— Ну, хорошо, — сказал Академик, — мне важно понять, где Романцев, где остальные. Прошу вас, подробнее расскажите.
Он опустился в кресло.
— Извините, мы не были дома с июня. За это время ничего не случилось?
— Где? У вас дома?
— События какие-нибудь?…
— Международные? Футбольные? Какие события?
Но я спрашивал не для себя, для нее.
— На земле. У вас?
— Да все путем… Расскажите мне…
— Летели из Москвы, что-то ударило в самолет, начали падать…
Она поежилась, и Академик заметил это.
— Свалились по склону горы в большое озеро. Кажется, деревья содрали бок, и нас двоих смыло водой, выбрались на берег, ждали, когда начнут искать самолет, найдут нас. Никто не искал. Увидели метку на дереве, стрелку, пошли по ней. Через неделю добрались к этой поляне. Все было заперто. Ждали, когда появятся люди, никто не приходил. Были голодны, влезли в дом, нашли еду, нашли радио, хотели что-нибудь услышать и передать — не получилось. Подумали самое плохое. Про себя, про людей, которые все… пропали…
Академик прихлопнул о крышку стола, как человек, осененный внезапной мыслью.
— Не могли услышать? И вы решили?… Да, да… Но, пожалуйста, дальше.
— Все.
— Как все? И ничего не было?
— Ничего.
— А дом? Что вы делали? Почему никуда не шли, не искали?… Так долго?
— Почему сюда никто не шел? — парировал я. — Так долго…
— Вот вы как… — устало произнес он. — Все верно. Дельное замечание, дельное… Значит, вы строили дом. А вы?… Простите меня за надоедливость…
— Она трудилась в оранжерее, на кухне, шила, вязала… Сколько до жилья километров?
— По воздуху восемьсот одиннадцать… И поэтому вы не шли?
— Почему никто не отозвался?
Академик встал:
— Где радио? Покажите, — попросил он.
— Там, наверху.
— Я могу подняться?
— Конечно…
Мы втроем поднялись по лестнице, пилоты остались внизу.
Академик с каким-то раздраженным любопытством оглядывал холл. И журнальный столик с цветами, и верхний камин, и телевизор. Оглядывал, как человек занятый своими очень важными для него размышлениями. Потом он взял в руки приемник, достал из кармана маленький ножичек, видимо с отверткой, снял с приемника верхнюю крышку, что-то покрутил, вынул цилиндрик, поставил крышку на место, щелкнул ручкой…
— Говорит Новосибирск…
Очень спокойно прозвучал женский голос…
— Блокировка звука, — пояснил Академик будничным тоном.
— Спасибо за шутку, — сказал я сухим от горечи ртом. — Хотел бы я знать, кто шутник… Поглядеть на него…
— Это не шутка, — серьезно покачал головой Академик и посмотрел на меня с грустным укором.
Я резко повернулся, подошел к ней, обнял ее за плечи.
Пусть Академик смотрит въедливыми своими глазами. Я хочу, чтобы она больше никогда не плакала… Им не понять, им не узнать, каким оно бывает беспредельное лютое одиночество… каким оно бывает…
Вселенная звучала, снова звучала, такая близкая, живая, никогда не терявшая надежды, звала к себе огромная милая наша вселенная, радуя безрадостных, утешая неутешных… Столько в ней человеческой мудрости, звуков и щедрости…
Академик склонился над рацией «Тайга — 77». Тоже в ней открывая что-то. Вернулся к нам, поглядел на часы.
— У меня еще не подошло время связи. Если вы не против, я бы хотел посидеть с вами… Дадите мне московские телефоны, постараюсь передать ваши весточки.
— Спасибо, — еще не своим, далеко не дружественным голосом поблагодарил я. — Но зачем была нужна?…
— Вы хотите сказать, блокировка… Дорогие мои робинзоны. Я вам все объясню, потерпите. Но прежде я должен понять… Романцева и людей… Меня тревожит… поймите… Сначала мы займемся телефонами. Если нет — ваш адрес?
— У меня бумага и ручка в комнате.
— Очень хорошо. Покажите мне вашу комнату.
Я подал ей руку, чтобы она встала, и мы пошли ко мне. Дотошный Академик и тут все обнюхал: прихожую, ванну, комнату.
— Не верится, что это мог сделать один.
— Среди многих людей, может быть, и не поверится…
— Уютно. Хорошо, — кивнул Академик.
— Уютно — это вдвоем.
Он вежливо поклонился ей.
— Все-таки вы меня удивили… А это что у вас?
— Дневник… — Я отрывал из тетради лист бумаги, чтобы дать ей для телефона.
— Дневник? — оживился он. — У вас есть дневник? А вы не могли бы дать мне его почитать? — уж очень деловито спросил Академик.
— Нет.
— Почему? — в удивлении поднял брови.
— Он и мне тоже не дает, — сказала она.
— Послушайте, но ведь я не человек, я робот, я ученая формула. Я никому ни о чем не скажу. Посмотрю и верну… Пожалуйста.
— В самом деле, дай, — сказала она. — Пусть почитает. Поймет, что мы не виноваты в пропаже Романцева.
— Ну, зачем, вы?… Людей все-таки нет. Я не перестану дергать вас, пока что-нибудь не пойму. Не обижайтесь.
— Хорошо, я дам почитать… Ее не дергайте… А вот и наши телефоны. И кого спросить… Передайте, что мы нашлись и приедем…
— И приедем, — счастливо повторила женщина.
Так мне показалось.
— В Москве ночь. — Он хмуро поглядел на часы. — Но позвоним обязательно, чтобы не волновались… Нам придется тут ночевать. Где можно устроиться?
— Вы у меня. Пилот в нижнем холле, другой на складе, в комнате. Остальное все недоделано.
— Я, пожалуй, в холле на этом этаже. У рации.
— Как вам удобно.
— Хочу предупредить, — сказал Академик, — на всякий случай будьте готовы к вылету в любую минуту. На сборы не станет времени. Займитесь, пожалуйста, своими делами.
Это можно было понять, как намек на то, чтобы ему не мешали…
* * *Пилоты взяли в тамбуре снеговые лопаты, ушли чистить подходы к вертолету. Я присоединился к ним. Возле машины снег, развеянный вихрем, обнажил зеленую, почти летнюю траву, лужайку, припорошенную бельм. Тропинка вела к ней от самого дома.
— Куда, хозяин, будем складывать? — неожиданно спросил меня пилот. И я не сразу понял, кто хозяин и что складывать.
— Много привезли? — подыграл я.
— Книги, приборы, микрофильмы, бегунок, инструменты, коммутатор, воздушный циклон для гаража, продукты, хозяйственное кое-что.
— Книги в дом, — сказал я, — продукты на склад.
Они поднялись в машину, изнутри опустили багажные ворота. Их дверями не назовешь. Опустили, как трап. И я вошел по нему в огромный гулкий бочонок, уставленный коробами, ящиками, тюками.
Но пришлось вернуться к дому и привезти санки, чтобы отправить ящики на склад. Не меньше сорока ящиков и коробок…
Для кого? И кто напишет в амбарной книге: принято у пилота Кашина И. Г. Кто разнесет в аккуратные списки, что где лежит?
— Который среди вас Кашин? — полюбопытствовал я между делом.
— Кашин перевелся на Чукотку, — был ответ.
Мы возили ящики на склад, распихивали по свободным углам. Коробки с печатными снежинками на боку — в холодильные камеры.
Упакованные книги доставили в дом и сложили в одной из комнат прямо на полу…
Сверху доносились возбужденные выкрики, сигналы рации. Академик просил вызвать кого-то, кричал, найдите. Говорил, что Романцев покинул объект по неизвестной причине, поэтому надо немедленно, срочно искать по всем каналам, наводить справки у родных и близких, но так чтобы никого раньше срока не волновать…
Пилоты позвали меня выгружать бегунка, и я пошел, не думая, не спрашивая о том, что это значит — бегунок, и почему так много требуется людей на разгрузку бегунка.
Он притулился в багажнике вертолета, яркий, нарядный, как игрушка. Но я такое видел раньше в кино, живьем не видел… — Аэросанки или мотоцикл? Снегобег? Снегороллер?
Мы спустили бегунка на поляну. Один из пилотов без каких-либо усилий завел машину. Она заскользила по снегу, вильнула, и вдруг понеслась по чистому полю вихрем, оставляя неглубокий взвеянный след.
