Василий Песков - Полное собрание сочинений. Том 21. Мир на ладони
Донская Сахара
(Окно в природу)
В 1959 году я ехал вдоль Дона с московской комиссией, принимавшей лесную полосу Воронеж — Ростов. Это было неспешное автомобильное путешествие с ночевками в лесничествах, с переправами через Дон. Так доехали мы до станицы Вешенская. Шолохов, живший тут и наверняка утомленный большим числом любопытствующих визитеров, вдруг сам пригласил комиссию в гости, и я был свидетелем серьезной его озабоченности опустыниванием берегов Дона, появленьем летучих песков. Он просил лесных специалистов обратить на это внимание. Разумеется, это писателю обещали.
И вот спустя сорок два года я снова в этих местах.
— Ну как «донская Сахара»?
— Покажем! Есть на что посмотреть, — обещали мои друзья из районной газеты в донской Петропавловке.
Песчаную пустыню (вернее, остатки ее) показывал нам старожил здешних мест лесничий-пенсионер восьмидесятилетний Григорий Иванович Огарев. Ехали мы по лугам, потом мимо бахчи, потом пробирались пахнувшим скипидаром приземистым сосняком и, наконец, остановились на песчаном бугре и увидели то, что видел я в Каракумах, — светло-желтые бугры песка с редкими пучками жесткой травы. Было жарко, даже пить захотелось при виде этой картины. Не хватало только верблюдов.
«Можно экскурсии проводить и показывать, что такое пустыня. Или фильм снимать», — шутил Григорий Иванович, пока наша компания, набирая в ботинки песок, в самом деле экскурсировала по пустыне. Не верилось, что рядом, чуть ниже по Дону, зеленеют луга, растут дубравы.
Но все же не было тут того, что показывал лесовод нам дома на снимках: поля, похороненные песком, песчаные непроглядные бури, дома в селе, засыпанные местами по самые крыши.
Ребята возились внизу «Сахары» — ловили в подарок мне каких-то резвых, как тараканы, жуков, а мы с Григорием Ивановичем, усевшись на самом высоком месте, беседовали.
«Летучие пески» на Дону стали бедствием в конце позапрошлого — начале минувшего века. Засыпались песком придонские черноземы, драгоценные в этих местах куртинки лесов, покидали селения люди. Песчаная мгла закрывала солнце, как только начинал дуть «афганец» — ветер, приносивший сушь из калмыцких степей.
Считали, что он и приносит песок. В петербургских газетах писали: «Север наш затопляется, заболачивается, а юг поглощают пески».
«Враг с Востока! — писал философ-богослов Соловьев. — На нас надвигается Средняя Азия. Дышит иссушающим ветром. Не встречая препятствия в вырубленных лесах, доносит вихри песка до самого Киева».
Странно, но почему-то не задумывались над тем, что раньше «песчаной пурги» на Дону не бывало. Наконец (в начале прошлого века) поняли: «летучий песок» не калмыцкого происхождения, а местного. Пласты и бугры песка лежат у Дона тысячи лет, со времен Великого Ледника. Верхняя корка песка была схвачена выносившими знойный «афганец» травами — корни растений скрепляли песчинки, образуя «серый песок». Этот покров разрушился, как только стали беспечно у Дона рубить леса, а главное, бесконтрольно пасти тут скот. «Серый песок», разбитый копытами коров и овец, превратился в мелкий подвижный песок, повергавший в ужас приречных жителей. Надо пески закреплять. Но как? Сажать дерева и кустарники… Легко сказать, сделать — трудно.
Ничто не приживалось на курившихся под «афганцем» барханах. Только лозу удалось удерживать на песках. Но жидкая это защита. Вот если бы сосны… Пытались сажать и сосны. Саженцы из песков выдувало. Сажали там, где укоренялась лоза. Но сосны сохли — не хватало им влаги. Кропотливыми исследованиями докопались: рыхлый зыбучий песок вопреки, казалось бы, здравому смыслу для посадок сосны все же более подходящ, чем уплотненный лозою несыпучий песок. В нем влажности оказалось в три раза больше, чем в «сером песке». Рыхлый желтый песок впитывал влагу из атмосферы, серый же, плотный, — по капиллярам выносил ее на поверхность, да и лоза тянула влагу корнями.
Экспериментируя, стали, чуть закрепляя песок, сажать лозу, а между ее прутьев — сосенки. Когда эти саженцы укоренялись, лозу вырубали, оставляя влагу желанным посадкам.
На этой стадии проб и ошибок вернулся в родное село на Дону с войны двадцатишестилетний Григорий Огарев. Наблюдая, сколько ущерба приносят пески, включился он сразу в дела лесоводства. Но дело не ладилось. Один за другим, не выдержав решения крайне сложной, не сулившей успеха задачи, увольнялись лесничие. Комиссия, приехавшая «в пустыню», обратила вниманье на инициативного и верно толковавшего причину неуспехов лесного объездчика Огарева, недавно окончившего заочно техникум по специальности «лесовод». «Возьмешься?» — «Можно попробовать…» Так Григорий Иванович стал лесничим и оказался, как говорится, нужным человеком, в нужном месте, в нужное время.
Оценивая сейчас пройденный жизненный путь, Григорий Иванович говорит: «К этому делу подготовил меня характер. А характер заложен был детством, проведенным в этих песках, и войной». Воевал Григорий Огарев в кавалерийском полку. Войну решали танки, но и конница тоже была нужна. Три ордена коннику с Дона кое о чем говорят. Но закончил войну Григорий Иванович на самолете. Летать же начал при удивительных обстоятельствах.
«В 1944 году у Вислы на нейтральную полосу сел подбитый немцами наш самолет. Мы рванулись выручать летчиков. И когда они повыскакивали из своего «Б-3», я обомлел: передо мной стоял брат Жорка — майор, штурман бомбардировщика. Кинулись обниматься, плакали и смеялись от счастья. Много спирта было выпито по этому случаю, и на радостях взяли меня «с коня» в экипаж самолета радистом — я морзянку хорошо знал. Ну и летали. На новом самолете бомбили Кенигсберг, Берлин… С той войны люди приходили морально не покалеченными. В послевоенных трудах они сразу же место себе находили».
Опустим подробности рассказа о том, сколько трудностей пришлось одолеть молодому лесничему, сражаясь с песками: «Все было, как на войне».
В лесном ведомстве не забыли об эксперименте назначить фронтовика на трудную должность. Издали помогали. А потом приехали глянуть, что получилось. «Замминистра меня обнял и аж прослезился: «Ничего подобного во всей стране я не видел!» А увидел высокий гость великолепно налаженное хозяйство: огромный лесной питомник с миллионами саженцев разных лесных пород, лесопилка, столярный цех, склады лекарственных трав и дикорастущих плодов, жилые постройки, пчельник на двести ульев. И самое главное: пески у Дона на большой площади перестали лететь, успокоились. Зоны песков окружили посадками из сосны и «пятнами», по тщательно разработанной технологии, посадили по пескам островки сосен. Они прижились.
Пустынный пейзаж оказался в кольце у леса.
Ожившие пески.
«Иногда прихожу постоять на этом бугре, гляжу на утихший песок, вспоминаю, что дело начинали с одним ржавым трактором и восьмеркой волов. Как же все получилось?.. А так: хозяйская рука была надобна в этом деле, трезвая голова, уменье людей увлечь полезностью дела, необходимость быть строгим, но справедливым и обязательно поощрять трудолюбие. Вот и все. Меня, старого человека, похвалой сейчас уже не испортишь.
И ранее похвала не испортила. Имею ордена, звания — «Лесничий первого класса», «Заслуженный лесовод». Приезжали сюда многие поучиться, и сам ездил, учил. Тут, на Дону, по моим следам многое сделано — здешний питомник посадочным материалом всех обеспечивал. Советскую власть не хулю — лесное дело поставлено было серьезно. Полезащитные полосы, например, в наших подверженных суховеям местах были делом очень разумным.
Когда Хрущев приказал больше ими не заниматься, я только руками развел — глупость, хороший хозяин не должен так поступать…»
— Что-нибудь водится в этих посадках?
— Конечно! Маслята водятся. А из живности… Вон поглядите — следы. Глубокий наброд — это лось от реки пробежал. Рядом четкая строчка — Лисицын след. А это заяц лозу обглодал. Заходят сюда кабаны и косули, волки, еноты. Птицы разные кружатся летом над этим нагретым местом.
Присев после хождения по следам, разглядываем снимки, сделанные в этих местах недавно. Какая-то птица глотала на снимках большую змею. «Подпустила меня на десять шагов — не хотела с добычей расстаться», — вспомнил фотограф. Это был орел-змееед (орнитологи говорят: змееяд). Добычу в гнездо он носит не в лапах, а прячет в зобу. Иногда хвост змеи из клюва птицы торчит, и птенцы вытягивают змею, как веревку. «Ишь ты! Я тут порознь много раз видел и змей, и орлов, но такую картину не наблюдал», — говорит заинтересованный, как юноша, Григорий Иванович.
Змеееды — птицы не многочисленные. Тут они держатся, видимо, потому, что змеи, греясь на светлых песках, хорошо сверху заметны. «Да, да, скорей всего, так», — соглашается старый лесничий, слегка огорченный, что не все знает в «облесенной пустыне».
