Вера Галактионова - На острове Буяне
И ещё толстую записную книжку заведёт, пожалуй, – для стихов. А третья, амбарная книга, будет лежать открытой на топчане. К концу тихой, задумчивой своей жизни он испишет её до последней страницы, еженощно, мелким почерком пролагая колхозному человечеству путь к счастью.
И однажды, ближе к рассвету, к нему в кочегарку придёт сутулый, седовласый редактор местной газеты – завернёт просто так, поговорить: «После той встречи с вами я расхаживаю по селу ночи напролёт, в дорогих своих ботинках. Мне не спится, ибо я недопонял вас когда-то». И удивится: «Да вы же образованный человек, это видно за версту!.. А мой зам – он мизинца вашего не стоит! Вечно в гараже торчит. Извините, я недооценил ваш научный багаж, как последний кретин. И только людская повсеместная молва о ваших удивительных способностях и фантастических знаниях…»
Но женщина в куртке мешала и мешала Кеше, и толкала его локтем. «Пристанут вечно со своей чепухой, как Евы с дурацкими своими яблоками. Надкуси да надкуси, – хмуро косился Кеша на женщину. – Думают, если Адама от правильных мыслей отвлекли, то и меня отвлекут. Он, бедняга, из-за них так ничего и не написал. Ни строчки. В отличие от меня… Ну, он старик был. А я – нет».
– …Почём теперь в городе дома, не знаешь? – надсадно кричала женщина сквозь шум двигателя. – Твои знакомые дом не покупают?
Он поморщился от резкости её голоса, потёр ухо, будто в него попала вода.
– Беда с этими вашими яблоками… Вы прямо уховёртка какая-то, а не женщина, – сказал он недовольно.
И протянул руку:
– Кеша. Поэт, художник. Актёр, широко известный в узком сценическом кругу. Практикующий журналист. И… всё такое. Знаю жизнь и законы сцены, ибо!..
Дорога пошла под гору, разговаривать стало легче.
– А мне нравится, когда меня Лялей называют, – обрадовалась женщина. – Не Лёлькой, как здесь… Я же из города сама! Недавно замуж в Шерстобитово переехала. Расписалась, не знаю зачем… Теперь после матери дом в городе остался, вот, продавать еду. Ну, в плохом районе. Со свалкой рядом… И домишко-то низкий, просто ужас. А всё же – деньги! Правильно, нет? И всё же он – на две половины! С пристройкой! Дом! Пустой стоит! В городе!..
Кеша слушал её внимательно, однако замешкался с ответом, потому что смотрел на мужиков, сидящих в проходе на узлах. Один из них наливал дешёвую водку из плавно раскачивающейся бутылки в подставленный пластмассовый раскачивающийся стакан.
– Ну, хрюкнем! – бодро говорил он каждый раз.
И ждал потом, чтобы налить в этот же стакан опять. При этом не проливалось ни капли.
Молодой монах на заднем сиденье старался не глядеть на них, разместившихся прямо у его ног, прикрытых рясой.
– Эй! Замёрз? – мужик, сочувствуя, протянул стакан с водкой и ему. – На, согрейся! Одёжа-то у тебя хоть и стёганая, парень, а всё не теплей туркменского халата. Прими! А чего? Не боись, потом замолишь. Ты же умеешь.
Монах покачал головой, отказываясь, и затянул бельевую верёвку, которой был подпоясан, потуже.
– …Дом продать вам надо? – вспомнил Кеша про Уховёртку.
Он вдруг поразился её бестолковости:
– Не понимаю, как можно так легкомысленно относиться к ответственному делу. Тут до парадокса один шаг! Вы же, как проницательный человек, должны знать: купля и продажа – занятие исключительно мужское! Сугубо.
Она не ответила, потому что нагнулась, чтобы подобрать оброненную варежку, и теперь пыталась нашарить её где-то под сиденьем.
– Эй, ты, шуба! – крикнул разливающий Кеше. – Примешь, нет? Сто грамм? На грудь?.. На, хрюкни.
Кеша подумал – и кивнул с достоинством:
– Безусловно хрюкну. По ходу жизни. Но лишь один раз… Видите-ли, с некоторых пор я решил… Я становлюсь лучше не по дням, а по часам, и только потому…
Женщина в ту минуту выпрямилась, увидела перед собой протянутый стакан и быстро цапнула его смуглыми пальцами с обломанными ногтями, ещё хранящими остатки вишнёвого лака. Водку она выпила одним махом и до дна. Кеша с неудовольствием кашлянул.
– Извини! Больше нету, – засмеялся разливавший, забирая пустой стакан. – Рогом долго шевелил.
– Каким рогом?! – возмутился Кеша. – Что вы этим хотели сказать?!.
Но автобус снова шёл в гору, мужики были заняты своим разговором, а женщина улыбалась Кеше, и чёрные круглые глаза её блестели из-под волосатого берета привлекательно и живо.
– Вот, бездар-р-рность! Сидит, понимаешь, всякое убожество, – пожаловался ей Кеша в сильном раздражении. – На всяких сумках, узлах… А я лично всегда презирал вещи. Если мне не изменяет память, вещи, деньги, собственность – это сор. Они не имеют для меня никакой ценности. Ни малейшей притягательности – вообще! Но местные куркули живут иначе, и склоняют каждого к ведению хозяйства!..
Он оглянулся на монаха, полагая, что тому понравились его слова. Монах всё слышал. Однако встречаться с Кешей взглядом не стал, а нахлобучил свою чёрную стёганую шапку поглубже и словно задремал.
– А я тоже так считаю! – обрадовалась женщина. – Чего мелочиться? Ну, чего их жалеть, эти деньги? Один раз живём… Уж если водку покупать, то ящиками, а если наливать кому, то гранёный. Дать так дать! Правильно?.. Плеснули, как куколке. Теперь сиди до автовокзала на нервной почве. Ни два, ни полтора. Там буфет, между прочим, дешёвый. Как доедем, так заглянем. Ладно?
Автобус стал притормаживать, поворачивать, и женщину сначала качнуло в сторону от Кеши, а потом наоборот.
– Проводишь в сторонку? – припала она. – За куст? А то я со всеми не могу. Нервничаю. Глаз чужих просто не выношу! Проводишь, да?
[[[* * *]]]
Вместе с Уховёрткой Кеша вышел на обледенелую дорогу – и сощурился от яркого солнца и резкого ледяного ветра. Встречный автобус, полупустой, стоял тут же, и оба водителя уже разговаривали о чём-то, опустив стёкла кабин и не выключая моторов. Кеша почесал шрам под шапкой.
– Ты знаешь, я в тот автобус пересаживаюсь, – хмуро сообщил он женщине. – Который обратно идёт. Так что, давай по-быстрому.
– А может, я по-быстрому не умею? – хохотнула она и побежала вперёд, двигаясь на стоптанных каблуках, похожих на стёртые копытца, значительно легче Брониславы. Однако на обочине дороги поскользнулась, взмахнула руками и упала, съехав с насыпи.
Кеша отряхивал с неё снег и приговаривал с досадой:
– Разве можно прыгать, как коза пресловутая, да ещё вертеть пустой головой по сторонам? Так вы можете погнуть свои ножки ещё больше.
Монах, шедший за ними следом, остановился на краю дороги. И женщина рассмеялась, потирая ушибленный локоть.
– Видишь? С нами не идёт, – громко сказала Уховёртка про монаха, оглядываясь то и дело. – Взрослый, а стесняется.
Монах будто не слышал её. Он рассеянно глядел в еловый могучий шумящий лес, размышляя о чём-то, и ветер колыхал полы его чёрной, выгоревшей от времени одежды.
– Ватки-то побольше надо было подстегать! Под балахон твой! – не унималась Уховёртка. – Женской рукой желательно…
Потом Кеша стоял в стороне, карауля её за кустами и не сразу отводя глаза в сторону. Она присела совсем рядом.
– А ты знаешь, за что здесь людей презирают? Эти кержаки местные? – спрашивала она между делом. – Орут сразу: «Она по всей пьёт! Она по всей пьёт!» Представляешь? Пальцем тычут… А монашек-то – ничего.
Сквозь ветки мелькнула в кустарнике ненароком её смуглая кожа – раз и другой. «Нет, не сорок… – посматривая мельком, думал Кеша про её возраст. – Тридцать пять… Хм, тридцать один».
Брюки она натягивала, не стесняясь, как это делают дети, и говорила, тягуче улыбаясь:
– А я думала, ты мне сумку до маминого дома донесёшь. Я сала с собой взяла, от свекрови. Солёного. С чесноком… А может, донесёшь? Зачем тебе назад возвращаться? А то я все руки в городе себе оборву. И так два ногтя обломала, аж больно.
Кеша немного удивился, когда понял, что молнию на куртке он застегивает ей сам. И глядит ей в глаза, и чуть-чуть шевелит бровями – для завлекательности:
– Сало с чесноком, говоришь?.. Придётся пересмотреть свои планы. Беги, а то замёрзнешь.
– Да, тебе хорошо, у тебя полушубок тёплый… – канючила она, поглаживая его рукав. – У меня такого нету.
– Нет, так будет. Ишь! Уховёртка… Иди-иди. Ты уже пококетничала, – спохватившись, нахмурился он, – А я ещё нет. Мне же тоже надо. Полушубок полушубком, но я… Как проницательный человек, ты должна понимать: у солидного мужчины может существовать жена и супружеская верность, между прочим. Обязанности и всё такое, – однако шлёпнул её по заду вдогон.
– Ой! – отзывчиво вскрикнула она, убыстряя весёлый шаг. – Значит, со мной едешь! Выходит, судьба?
– Ну! Спрашиваешь…
В ту минуту нечто рыжее, быстрое мелькнуло в стороне и исчезло за сугробом, как если бы пробежал меж стволов рыжий заяц. Кеша пригляделся в недоумении – и забыл про то сразу, провожая глазами женщину, взбирающуюся по откосу.
«…Тридцать четыре», подумал он, впадая в странную рассеянность.
