Дмитрий Рагозин - Дочь гипнотизера. Поле боя. Тройной прыжок
Хромов встал навстречу. Агапов посмотрел на него беззлобно, но презрительно, как смотрит ребенок на взрослого, который никак не может взять в толк, зачем он разрезал лягушку или разбил дорогую вазу.
«Играешь?» — спросил Хромов осторожно, опасливо.
«Нет», — солгал Агапов, поставив своей ничем не мотивированной ложью Хромова в тупик. Он же видел, что я его видел с веером карт в руке!..
Или не считает это игрой? — осенило Хромова.
«Слушай, — обратился к нему Агапов, глядя мутно, расплывчато, — могу я поговорить с твоей женой? Мне позарез нужно с ней поговорить, позарез».
«Нет», — твердо сказал Хромов.
Оставив проигравшегося у стойки бара, он сел за столик и, машинально осушив рюмку водки, заказал омара, не слишком надеясь, что его заказ будет выполнен. Флексия, думал он вслед официантке, просопопея, интродукция… В каждой книге должна быть точка, пауза, которая делает именно эту книгу невозможной, поскольку вся книга, от первого до последнего слова, написана для того только, чтобы скрыть от постороннего, от читателя эту мертвую точку, убрать с глаз долой, отложить разоблачение на неопределенное время.
18Получился короткий, мало вместивший в себя день, от которого, именно из-за его короткой кротости, так жаль отречься. Может быть, даже не один день, а несколько, много дней, случайно сошедшихся в одном промежутке, пришпиленных датой.
Хромов устал. В холле гостиницы было темно, исключая зеленую лампу на конторке портье. Капли света дрожали на пыльных подвесках люстры, золотая грань зеркала резала глаз, кожаные кресла, убранные в горбатую темноту, не предлагали присесть.
Портье спал, откинув голову назад, посвистывая в обе ноздри (одна пищала, другая гудела), полуоткрытые глаза его закатились, кончик языка сполз на нижнюю губу.
Трудно представить, что этот человек когда-то бороздил океаны, взбирался на пирамиды, витал в тонких облаках, вел жизнь разгульную, ничем себя не стесняя, презирал требования морали и вкуса, любил за полушку душисто тухлую тушку, бил в барабан, перебирал струны и не думал о будущем покое… Казалось, он всю жизнь, от сознательного зачина в направлении бессознательного конца, просидел сиднем здесь, в заключении, выдавая ключи, поджидая постояльцев, присматривая за порядком, наследник недвижимости.
Ступая по ковру, Хромов надеялся прокрасться незамеченным в свой номер, но в тот момент, когда ему уже казалось, что он преодолел препятствие, портье вздрогнул и вскочил, вправляя себя в привычную позу.
Хромов волей-неволей остановился, изобразив улыбку:
«Жарко…»
И уже хотел пройти дальше, но портье остановил его коротким жестом руки:
«Постойте, у меня к вам просьба».
Хромов подумал о дочери портье и ее подпольных отношениях с Агаповым, но оказалось — дочь ни при чем.
Портье заподозрил, что Икс и Игрек сбежали из гостиницы, не заплатив за проживание.
«И зачем только я их пустил! — сокрушался он. — Надо проверить их комнату. Идемте, вы будете свидетелем».
Он достал из ящика связку ключей.
«Сегодня вечером я слышал подозрительный шум. Боюсь, они вылезли в окно, спустили вещи и уехали на машине».
«Не может быть», — устало сказал Хромов.
Они поднялись по лестнице, прошли мимо запертых дверей. Как будто какая-то его залетная мысль требовала продолжения, не здесь, тактам. Поводырь, страшное слово. Спина. Дурные предчувствия. Тень, бегущая по стене то слева, то справа. Беззвучные шаги.
Хромов спросил у спины портье, почему номера в гостинице не пронумерованы по порядку, и тотчас вспомнил, что уже спрашивал. Портье терпеливо объяснил еще раз. Номера указывают не на последовательность, а на смысл, абсолютный, не зависящий от порядка и расположения. Отец, видите ли, был большой оригинал. Хотел все сделать по-своему. Не терпел советов. Гнал всякого, кто решался высказать сомнение по поводу его работы.
Портье приложил ухо к двери. Никого. Постучал. Тишина. Со злобным удовлетворением скривив губы, взглянул на Хромова, мол, я же говорил. Ударил сильнее, кулаком. От удара тишина в коридоре, отпрянув, стала еще плотнее.
«Ну что ж…» — проворчал, нащупывая в связке нужный ключ.
Распахнул дверь. Протянув руку, включил свет и застыл на пороге.
«Вы только посмотрите! — охнул он. — Мерзавцы! Нелюди!.. А это еще что такое?»
Он бросился вперед, и Хромов наконец смог войти вслед за ним в номер.
Ужасная картина! Произведение закоренелого абстракциониста, решившего под влиянием любовных неурядиц попробовать себя в бескрылом реализме.
В центре не влезающей ни в какие рамки композиции лежал человек в сером костюме.
«Не дышит!» — прошептал, склонившись над ним, портье.
Подойдя ближе, Хромов в бездыханном узнал человека, который утром в буфете развлекался сваренным вкрутую яйцом. Шалун. Остекленевшие глаза глядели на него с пристальным интересом. Хромов мог поклясться, что мертвец его видит, видит оттуда, и что этот пристальный взгляд уже никогда его не оставит, будет видеть его всегда и повсюду — постоянно.
«Гипнотизер!»
«Гипнотизер?» — портье поднялся с колен, тяжело дыша, посмотрел на Хромова непонимающе.
«Ну тот, который сегодня остановился в вашей гостинице…»
«Остановился?»
Портье смотрел на Хромова с испугом.
«Никто у меня не останавливался!» — сказал он с обидой в голосе.
Теперь уже Хромов ничего не понимал.
«Я пойду позвоню в милицию», — сказал он.
«Вы что, с ума сошли! — закричал портье. — Если узнают, что здесь произошло, гостинице конец. Кто будет, как вы говорите, „останавливаться“ в гостинице, в которой происходят убийства! Идите к себе, а я уж сам как-нибудь все устрою!»
«Ну как знаете, мне все равно…»
Пообещав хозяину гостиницы никому ничего не говорить, Хромов пошел спать.
19«Для начала прими маленький сонник:
Агапов: набожная улитка.
Тропинин: тропа мнений (opinion) средь ропщущих пиний, троп, порт, рот, торт.
Человек без лица: безликий, без глаз, возможно, гипнотизер.
Успенский: стул со спинкой, с оспинкой, пинать, пенять.
Аврора: дуршлаг, душ, шлак.
Циклоп: кассир, водитель такси, машинист поезда, летчик».
«А уродец?»
«Ur-отец».
«Принимаю. Начнем с А, что значит — афиша?»
«Это просто. Афиша — a fish, то есть рыба, например „рыба“ в домино. Отсюда появляется domina, госпожа в корсете — захер-шахер-махер: мошенничество мошны, или — иначе — спекуляция, отражение в нечистом зеркале. Вот тебе и фотограф Людвиг: „снять то, что снится“».
«Можно срезать путь — от шахер-махера через шахматы махнуть к девичьему фотографу…»
«В любом случае мы перед выбором: разоблачить голую реальность или запечатлеть приодетую видимость».
«С этим все ясно, но не возьму в толк, как в твой сон проникли мошенники?»
«Постой… Сейчас соображу. Ловкость рук, то есть манера, откуда маньеризм, художник Бронзино. Помнишь, ты еще находил у меня сходство с женщиной, выглядывающей из-за мечущего розы Амура, той, что сжимает в левой руке медовые соты. Через бронзомедного всадника, где всплывает, как ты помнишь, „тритон“, переходим к „Ужо тебе!“, близкому quos ego („вот я вас!“), которым в Энеиде (1, 135) Нептун усмиряет ветры. Ср. „Вот ужо тебе будет, гарнизонная крыса“ (К. дочка) и кличку дяди „Вот“, выуженную из баллады Жуковского. Что касается жука, то это, конечно же, скарабей, священный хранитель скатанного в шар дерьма».
«Шар?»
«Да, Шар, поэт, написавший, если не ошибаюсь, „Feuillets d’Hypnos“ с его знаменитым „Ты войдешь во вкус дыни“, но это так, между прочим. Остановимся на листах гипноза, или гипнотических листках, кому что нравится».
«Ты права. Когда толкуешь что бы то ни было, хошь сон, хошь бессонницу, главное — вовремя остановиться. Даже не так важно, на чем остановишься, в конце концов, может просто истечь время, отпущенное на толкование, важна сама остановка — воля поставить предел, сделать зарубку, неподвластную времени».
«Водрузить детородно торчащую герму!»
«А откуда взялась греческая лямбда на стене?»
«Вероятно, лямбдовидный шов черепа… Гамлет, жалеющий мертвого шута, безразличный к живой Офелии. Offal, если ты не помнишь, означает требуху, отбросы, дешевую рыбу, падаль. Итак, прибираем к рукам Бодлера (в скобках добавлю, что нам выпал еще один шар — „Une charogne“). „Искусственный рай“. Рай… Не знаю, что дальше, тупик».
«Я бы повел иначе, лирически. Гамлет — гам лет, то есть, другими словами, „Шум времени“. Вокзал, Waxholl, воск. Как видишь, от несгораемого ящика прямой путь к свече, которая горела на столе. „Скрещенья рук, скрещенья ног“ дают крест».
«Череп, свеча, крест… Слишком все как-то складно получается, неубедительно».
«Твой сон, твое право сказать да или нет».
