Елена Чижова - Орест и сын

“Разбойникам ноги перерезало, — Зарезка заюлил. — Очень поучительная история, особенно для молодого поколения... Но я могу рассказать другую — из моей жизни...” — “Не надо”, — Инна отрезала. “Он умеет огненное облако зажигать — из керосина”, — Ксения заступилась. “Ну-ка, зажгите”, — Инна говорила совершенно серьезно. “Для вас, да за денежки ваши… — Он развел руками. — Керосинчику нету”. — “У меня есть”. — Инна опустила руку в карман и достала пузырек. Плешивый схватил с готовностью.

“Беленькой разжился?” — грубый голос раздался сзади. “Какая белень-кая! — Плешивый снова заюлил и скукожился. — Гостей встречаю, керосинчик это. Девки просят огоньком дыхнуть”. Лошадиный поднес к носу. “Тьфу! — покрутил головой. — А я сынка моего покрестил”. Он занес плеть и ударил по земле крест-накрест. “Кнутом покрестил — керосинчиком помажь! — Плешивый

пустился в пляс, припадая на обе ноги. — Крестим покойничка, крестим — керосинчиком мажем, мажем!” — “Врешь, крамольник, я своего сына не убивал”.

— Перехватив рукоятку хлыста, Лошадиный двинулся вперед.

Зайцем Плешивый взлетел по ступеням и спрятался за статуей: “Не убивал, не убивал, он сам себя убил, сам себя хлыстом покрестил!” — “У!” — лошадиная спина напряглась. Хлыст, поднявшийся в воздух, опустился со свистом. Плеть охлестывала бронзовую статую. Плешивый уворачивался от ударов. Удары падали один за другим. Ксения вздрагивала от каждого.

“Так его, так его! — голос вился под крестом. — Будет знать, как отца предавать!” Лошадиный обессилел и опустил плеть. “Ладно, вылезай — не трону”. С размаху он ударил о колено и переломил деревяшку. Плешивый спускался на землю: “Вот и сломал, вот и хорошо, отец смертью не наказывает”.

“Пошли отсюда”, — Инна потянула Ксению. “Куда ж вы, куда? — испугался Плешивый. — Огонечка-то? Сейчас мы вас огонечком... покрестим”. Ксения вздрогнула и вырвала руку.

Низкие тревожные звуки уносили плоское зеркало — раскачивали под пустым небом. На мертвой зыби лежал усталый голос, из-под которого высокой волной вставал другой — ясный и чистый. Он пел и просил Ксению о помощи. Ненавидеть не надо. Родители просто не знают. Они поймут, если хорошо объяснить…

Мертвый город, лежащий вокруг статуи, благоухал сладковатым керосиновым снадобьем. Не было ни женщины, несущей сосуд за обе ручки, ни рим-ских тревожных голосов. На этот раз она успевала вовремя. “Если вы... покрестите меня, я смогу... Его вытирать?” — Ксения спросила упавшим голосом.

Красный электрический огонь загорелся в Зарезкиных глазах: “И вытирать, и одевать, и кашей кормить!” Ухватившись за рыжие патлы, он натягивал плешь на. “Давай керосин!” Захохотав, Лошадиный подхватил бутылочку с земли и протянул Плешивому.

Тот скорчился и припал к горлышку. Промычав неразборчиво, ударил ладонь о ладонь, как будто зажигал спичку. Лошадиный выхватил коробок и чиркнул. Слабый огонь стоял между Ксенией и Плешивым. Надув щеки что было мочи, он дохнул керосином. Кривой язык полыхнул и лопнул, уходя в небо. Плешивый ухмылялся, ощеривая пустой рот. Протянув руку, Ксения вынула бутылочку из кривых пальцев.

Ее следы были первыми на затоптанных ступенях. Приваленные камни лежали у Его ног. Густая сладкая струя полилась в трещину и потекла по сломанным в щиколотках ногам. Нежный женский голос проник в уши, и, попадая губами в слова, Ксения запела тихо — для Него:

Sleep and I shall smooth you, calm you and anoint you,Myrth your hot forehead, oh, then you’ll feel...Close your eyes, close your eyes, think of nothing tonight...*

Кладбищенская тишина окружала голос. Бесшумно шаг за шагом Плешивый пятился от ступеней, пока не ткнулся в скамейку. Хриплый крик: “Будь я проклят, если не исполнилось!” ударил в Ксеньин затылок. “Он сказал: покрестятся и заговорят новыми языками... Слышал, ты! — он тряс Лошадиного. — Я покрестил, и она заговорила! Значит, мало! — Руки ходили мельничными жерновами. — Мало было Двенадцати! Я спас Его, и Тринадцатым поставил меня!..” Плешивый бесновался, вскидываясь. Отбиваясь от цепляющихся рук, Лошадиный заходился в визгливом хохоте.

Взлетев по ступеням к приваленным камням, Инна ухватила Ксению и подняла рывком. Ксения стояла безвольно. “Только не упади, только не упади”, — она бормотала и волокла Ксению прочь с оголтелого кладбища. Перескочив поваленный пролет, Инна остановилась, прислушиваясь: ни хохота, ни собачьего лая. “Держись, скоро уже”. — Она не выпускала Ксеньиной руки.

“Крак”, — хрустнуло под ногами. Присев, Инна пошарила и подняла. Мраморное ангельское перо, переломленное в основании, лежало на руке. Взвесив в пальцах, Инна опустила перо в карман и потянула Ксению за собой.

“Ну что?” — Чибис спрашивал нетерпеливо. “Пока не узнала” — В прихожей Инна снимала пальто. Мать ответила: конечно, были. Маленькие такие, из клеенки. Где-то лежат. Может, в кладовке — в одной из коробок. Не все вещи разложены. Чибис вспыхнул: раз не нашла, значит, все точно — сестра.

Инна вошла в комнату. “Ты уверена, что старик откроет?” — Чибис медлил в дверях. Она потянула к себе чертежную доску и взяла карандаш. “Гляди: вот площадка, двери по обе стороны, здесь — окно”. Он следил, заглядывая через плечо: рисунок походил на электрическую схему — замкнутый провод с тремя сопротивлениями. “Ты встаешь в угол. Я звоню и говорю: почта. Когда откроет, вцепишься в створку”. Под острием карандаша створка открылась разомкнутым переключателем. Чибис прикинул еще раз: при разомкнутой створке тока быть не могло. В таком виде схема была безопасной.

“Если удержишь, я проскользну”. — “Ты говорила, он старый”, — сердобольный Чибис не сумел спросить напрямик. “Здоровее нас с тобой. Самогонку в три горла хлещет”. — “Может, просто подкараулить? Он что, на улицу не выходит, ну, в магазин?” — “Он картошку жареную жрет. Картошка у него мешками, самогонка — бутылками: целая кладовка, как ваша лаборатория. Сам гонит”. — “Сахар нужен. За сахаром должен ходить”, — Чибис прикидывал химический рецепт. “Ты что?..” — Инна подняла глаза. “Нет, нет, — он сдал-ся. — Я смогу...” — “Возьми фотографию”. Чибис спрятал в карман.

Они пересекли линию и двинулись вперед — к Неве. Чибис сжимал и разжимал пальцы, словно тренировался удерживать створку. Раз от разу выходило крепче. “Постой”. — Он услышал тихий голос и остановился. Инна сидела у стены на каменном приворотном столбике. Держась за голенище обеими руками, она стягивала сапог. “Ноги стерла... Сапоги новые купили, не успела разносить”. Губы белые. Чибис присел на корточки. На пятке сквозь чулок проступало коричневатое пятно. “Можешь идти?” — “Могу. Надо подложить под пятку...”

Транспорта не было. Они остановились под желтым щитком. “Трамвая ждете, деточки? — противный голос вылез из подворотни. — И не ждите — маршрут поменяли. У них там трубу прорвало — за Малым. Теперь все в обход пуска- ют — по набережной. Роют, роют, скоро с той стороны вылезут. Золото, что ли, ищут? Мало им”, — голос бубнил.

Светофоры, развешанные по углам, мигали желтыми огнями. Стараясь отвлечься от боли, Инна разглядывала дорожные знаки. За провода они цеплялись птичьими лапами. Знаки наводили порядок на пустой дороге: поток машин шел по набережной. “Представляешь, — Инна давилась смехом, — если все их знаки сгорят?” Острая боль пылала в ее глазах.

На мосту Чибис остановился. Маленькие фигурки шли по льду вдоль набережной Красного Флота. Под мостом, у самых быков, билась вода: две полыньи среди ледяных корок. “Сгорят, можно новые повесить — голубые, круглые, лодки и человечки на веслах...” — он предложил тихо. “По воде можно и так — по течению”. — “В залив снесет”. — Глаза Чибиса вспыхнули. “Ну и пусть! Человечки — туда, рыбы — сюда”. — Инна взмахнула руками как регулировщик. “В заливе потонут”. — Чибис улыбался во весь рот.

Автобус шел по бульвару — против течения. Голые кроны деревьев проплывали за стеклами окна. Чибис коснулся Инниного локтя. Она вздрогнула и отодвинулась. “Раньше на Васильевском лоси водились”, — Чибис попытался снова. “Мне ни капельки не жалко — кто утонет”. — Холод воды бился в ее голосе. Маленькие человечки, побросав весла, плыли вниз по течению Невы…

“Здесь. — Инна показала на левую дверь. — Вот окно. Все, как говорила”. Чибис вжался в простенок между окном и створкой. “Готов?” — Палец лег на звонок. Чибис кивнул. В тараканьей избе отдалось долгим звоном. Сухо зашуршали шаги.

“Кто?” — “Почта. — Инна склонилась к личинке. — Почта”. За дверью раздался скрежет. Створка подалась. Собрав силы, Чибис вцепился в край. Дверная цепь натянулась с хрустом. Чибис дернул и отпустил.

“Жучка! — Таракан ничего не заметил. — Ну, чего пришла?” — он вопрошал пьяным голосом. Инна заулыбалась в щель: “Фотографию принесла — вашу. В прошлый раз поменяла, случайно, там темно было — на вашей стенке другая, моя”. — “Нету, ничего нету”, — Таракан буркнул.