Сборник - Трава была зеленее, или Писатели о своем детстве
Где-то через неделю к нам в гости приехала бабушка Вера из Малоярославца. Она приезжала вообще-то редко. В основном мама ездила к ним и иногда даже брала с собой меня.
Бабушка всегда привозила что-то вкусненькое, и на этот раз не обманула наших ожиданий. Среди всего прочего – разных там котлеток, завернутых в пакетики, домашнего творога из молока от какой-то знакомой коровки – бабушка привезла два огромных ароматных апельсина. Невероятная редкость, необычная роскошь, рыжее счастье размером чуть ли не с мою голову.
– Один апельсин – тебе, один – Володе, – сказала бабушка Вера, ласково улыбаясь.
Я взяла свой апельсин в руки, поднесла ближе и глубоко, шумно вдохнула. Апельсиновая корка была плотной, но если надавить ноготком, то появлялся желтый горьковатый сок.
– Можно его съесть? – спросила я, и мама тихо засмеялась.
Я убежала на кухню и принялась старательно отколупывать кожуру, которая, как мне казалось, приросла к апельсину. Непростое это дело – очистить огромный апельсин, когда тебе всего шесть, но я справилась. Апельсин был сочным, сладким, самым лучшим, какой только может быть апельсин зимой в стране, где апельсины никогда не растут. Настоящий праздник.
Уже доедая свой апельсин, я вдруг заметила, что второй апельсин – моего подлого братца – одиноко и без призора лежит на столе, в белом блюдечке с золотой каемочкой. Я огляделась и пораженно отметила про себя – никого. Когда они его принесли и положили сюда? Должно быть, я не заметила, пока чистила свой апельсин. Я прислушалась: в квартире было тихо, только из гостиной до меня доносились голоса мамы и бабушки Веры.
Брат мог прийти в любую минуту, но сейчас его тут не было. Перед моим мысленным взором промелькнуло все – и ночь перед Новым годом, и то чувство, когда я проснулась и поняла, что коробка конфет исчезла, и широкая улыбка Володи. И потом: он видел Деда Мороза, а я – нет!
План созрел в одну секунду. Прямо тут, посреди кухни, и в тот самый момент я поняла, что месть – это блюдо, которое подают холодным. И под столом – потому что там у меня больше шансов остаться незамеченной. Да, пусть я потеряла свои конфеты, пусть этот изворотливый бородатый хитрец Дед Мороз снова увернулся от меня и вылетел в трубу или, вернее, в форточку. Я все же получу реванш! Я схватила второй апельсин со стола – преступник, вышедший на кривую дорожку. Сердце стучало как сумасшедшее, но действовала я быстро и слаженно. Поднырнула под скатерть, забилась в дальний уголок под столом, ближе к батарее, и принялась кромсать кожуру второго апельсина. Каждую секунду мне казалось, что кто-то уже идет в кухню, что сейчас меня найдут и все отберут. Эта мысль только заставляла меня работать быстрее.
Когда братец нашел меня под столом на кухне, мои руки были залиты апельсиновым соком, кожура валялась на полу вокруг меня, а сама я запихивала в рот последнюю восхитительную дольку.
– Ма-ам! – закричал он, и в голосе его сквозило неподдельное потрясение. – Танька слопала мой апельсин!
– Что? Как? Таня! – мама вошла в кухню, только чтобы узреть ту же картину.
Стол, скатерть задрана моим братом, а там, под столом, перемазанная и залитая липким соком, совершенно счастливая, сижу я – в окружении оранжевых шкурок.
– А еще апельсин есть? – спросил брат, испепеляя меня взглядом. Я благоразумно из-под стола не вылезала.
– Жень, иди сюда! – крикнула мама моему папе. – Тут такой цирк, умрешь с вами просто.
– Что такое? – прибежал папа и склонился, чтобы разглядеть мою мордашку, смущенную и безмерно довольную в одно и то же время. – Танюшка, ты что же апельсин брата стырила?
– Баба Вера, а еще апельсин есть? – повторил вопрос брат, но бабушка только покачала головой.
– Ну, вылезай, разбойница! – попросил папа, а сквозь суровый тон проступала смешинка.
Смеялись все, кроме, конечно, братца. Остаться без апельсина по вине какой-то там малявки-сикильдявки – это было выше его понимания. Брат возмущался потом целый день. При этом были использованы слова «нечестно», «накажите ее», «какого лешего за ней не следили». Я молчала и широко улыбалась. Жизнь наладилась. Тот апельсин оказался самым вкусным из всех, что я когда-либо ела. Я его добыла в тяжелых боях за счастливое детство рядом со старшим братом. Потому что шесть лет разницы – это много, когда тебе самой всего шесть.
От той истории остался один маленький, но досадный побочный эффект, с которым я вынуждена жить. Дело в том, что каким-то неведомым образом все члены моей многочисленной семьи забыли историю про то, как брат съел мои конфеты. Как и миллионы других историй, где Володя отбирал у меня кекс, мороженое, половинку бутерброда, кусок арбуза… В общем, если ты растешь вместе с братом, который старше тебя на шесть лет, еду нужно беречь и употреблять максимально быстро.
Но никто, к сожалению, так и не забыл истории с моим апельсином. Потому что, в отличие от всех остальных историй, я умудрилась оставить без апельсина самого старшего брата! А кроме того, согласна – я наверняка была просто уморительна под столом, с перемазанным лицом, уплетающая чужой апельсин со скоростью света. И именно поэтому теперь, стоит у нас в доме случиться застолью и дедушке разлить по стопочкам водочки – жди следующего номера, рассказа про «заводной апельсин». Теперь уже мои дети, когда у нас Новый год, просят моего папу: «Деда, а расскажи, как мама у дяди Володи апельсин украла». Вот так и рождаются семейные предания. Безо всякого на то авторского согласия.
Каринэ Арутюнова
До курицы и бульона
Есть ли в вашем доме настоящая шумовка?
Которой снимают (в приличных домах) настоящий жом. Жом – это для тех, кто понимает.
В незапамятные времена дни были долгими, куры – жирными, бульоны, соответственно, – наваристыми, и жизнь без этой самой шумовки уж кому-кому, а настоящей хозяйке показалась бы неполной.
Шумовка как важный предмет кухонного обихода была ничуть не менее важна, чем, например, стиральная доска или чугунный утюг. Таким утюгом можно было выгладить все, что угодно! Какими безупречными казались складки, стрелки, воротнички, стоило только пройтись по ним тяжеленным (Не трогай! Обожжешься, уронишь, покалечишься) и полным незаметного достоинства чугунным чудовищем.
Чудовище было сделано на века (и где он теперь, где? не иначе, как в одной из антикварных лавок, коих развелось великое множество).
Как, впрочем, и дверцы комода, и выдвижные ящички (шифлодики, или шухлядки – кому как нравится).
Однажды пришлось обильно попотеть, прежде чем открылся запертый на ключ нижний ящик письменного стола, – ключ все не проворачивался в засоренной чем-то замочной скважине, я долго корпела над ней, сопя, пока не раздался характерный хруст – что-то предательски хрустнуло в этой самой скважине, и ладони мои взмокли, – обломки ключа я выковыривала с каким-то извращенным сладострастием, а после уже рвала и терзала ни в чем не повинный ящик, – клянусь, мало что могло остановить юную взломщицу в момент совершаемого преступления, хотя картины Страшного суда одна за другой являлись перед затуманенным взором.
Хруст, щелчок, рывок, и ящичек плавно поддался. Не ожидая столь быстрого разрешения, я замерла перед свершившимся (о, не исправить, не скрыть) фактом и богатством открывшегося.
Чего только не было в тайнике!
Насладившись вдоволь – перечисляю по порядку – записными книжечками, перьевыми ручками, курительными принадлежностями (и в том числе изогнутыми причудливо трубками), сладким табачным ароматом, сверкающими зажигалками, кнопками, монетами, открытками, ножиками для разрезания бумажных листов, – дрожащими руками я выудила со дна ящика старательно перевязанную бечевкой пухлую пачку писем.
Не мешкая, развернула ее, – впрочем, я делала это столь же поспешно, сколь бережно, – письма (это я поняла, уже разворачивая, на ходу вчитываясь, вникая) оказались от достаточно близких мне людей, – сказала бы, самых близких, – и что самое удивительное, по тональности писем, легко сопоставив даты, события, факты, я сделала весьма важный вывод.
Забравшись с ногами на застеленный грубым паласом топчан, стоявший неподалеку, – а дело происходило в кабинете отца, в святая святых, – я погрузилась в чарующий мир чувств, эпитетов, иносказаний…
Странное дело.
Преступницей себя я не ощущала.
Счастливо улыбаясь, листала странички, исписанные порывистым папиным почерком, придирчиво всматривалась в даты, искала соответствующий дате и смыслу мамин ответ, – о, я ощущала себя донельзя причастной к таинству, и потому мысли о противозаконности моих действий были весьма далекими от меня.
Ведь то, что находилось у меня в руках, было очевидным доказательством того, что рождение мое стало всего лишь звеном в цепи почти случайных событий и что без этих писем (в которых… о, боги, в которых, будто удивительнейший роман, развертывалась история, конечно же, любви, – не родителей, а пока еще незнакомых мне людей, незнакомого мужчины и незнакомой женщины), что без этих писем, сумбурных, полных противоречий… не было бы…
