Ро­бер Са­ба­тье - Шведские спички

В «Триа­нон Ли­рик» да­ва­ли опе­рет­ты, ко­то­рые за­все­гда­та­ям это­го те­ат­ра ка­за­лись «серь­ез­ной му­зы­кой»: по­пу­ляр­ную «Стра­ну улы­бок» Фран­ца Ле­га­ра, «Мас­кот­ту» Од­ра­на, «Ма­лень­ко­го Дю­ка» Ле­ко­ка, «Кор­не­виль­ские ко­ло­ко­ла» План­кет­та. Не­сколь­ко ме­ся­цев то­му на­зад, как-то ве­че­ром, ко­гда буль­вар был еще весь по­крыт сне­гом, Вир­жи­ни при­ве­ла сю­да сы­на, чтоб воз­на­гра­дить его за хо­ро­шие от­мет­ки в днев­ни­ке. Шла «Ма­дам Бат­тер­фляй». Сна­ча­ла Оли­вье был в вос­тор­ге, но вско­ре за­ску­чал и по­ду­мал, что цирк Мед­ра­но ку­да луч­ше — там он ви­дел кло­уна Гро­ка, ко­то­рый так не­под­ра­жае­мо по­вто­рял: «Бе-е-з шу-у-у-ток!» — но все же па­мять Оли­вье со­хра­ни­ла от это­го ве­че­ра впе­чат­ле­ние, что он впер­вые про­ник в мир взрос­лых, где все ка­за­лось ему та­ким рос­кош­ным — зал, зри­те­ли, а осо­бен­но Вир­жи­ни, на­дев­шая по та­ко­му слу­чаю чер­ное пла­тье, рас­ши­тое бле­ст­ка­ми и стра­за­ми, да еще оже­ре­лье из ис­кус­ст­вен­но­го жем­чу­га фир­мы «Тек­ла».

За те­ат­ром опе­рет­ты по­ме­щал­ся зал «Эли­зе-Мон­мартр», в ко­то­ром уст­раи­ва­лись гран­ди­оз­ные ба­лы и где свод­ни­ки обыч­но вы­сле­жи­ва­ли хо­ро­шень­ких гор­нич­ных, а еще даль­ше рас­по­ла­гал­ся це­лый вы­во­док всех этих кро­хот­ных эс­т­рад­ных сцен: «Стре­ко­за», «Му­ра­вей», «Ку­куш­ка», «Чер­ный кот», «Два ос­ла», пред­ше­ст­во­вав­ших мрач­но­му ка­ба­ре «Не­бы­тие», вслед за ко­то­рым мож­но бы­ло за­гля­нуть как в «Ад», так и в «Рай», при­чем в пер­вом из них че­рез раз­вер­стое жер­ло две­рей бы­ло вид­но, как но­сят­ся крас­ные чер­те­ня­та с хво­ста­ми в фор­ме стре­лы, а во вто­ром по­ха­жи­ва­ют на­ру­мя­нен­ные ан­ге­лы го­мо­сек­су­аль­но­го об­ли­ка и в све­те ро­зо­вых люстр тря­сут свои­ми крыль­я­ми из кар­то­на. Оли­вье ша­гал и ша­гал, об­хо­дя ог­ром­ные озе­ра пло­ща­дей Пи­галь, Бланш, Кли­ши, по­рой воз­вра­щал­ся, пе­ре­бе­гал с од­но­го тро­туа­ра на дру­гой, раз­гля­ды­вал круг­лый ша­тер цир­ка Мед­ра­но и фо­то­гра­фии, сня­тые на аре­не; эс­т­рад­ный те­атр «Му­лен Руж» со све­тя­щи­ми­ся крыль­я­ми мель­ни­цы, пив­ную «Графф», из ко­то­рой до­но­си­лось по­звя­ки­ва­ние по­су­ды, пло­щадь Ан­вер со скве­ри­ком по­сре­ди­не и «Птичь­им ка­фе», где, как ему пред­став­ля­лось, си­дят за свои­ми бо­ка­ла­ми ка­на­рей­ки и по­пу­гай­чи­ки; и даль­ше пе­ред ним мельк­нет то ка­фе с нег­ри­тян­ским джа­зом, то дру­гое, с цы­га­на­ми, за­тем с ак­кор­де­о­ни­ста­ми и пев­ца­ми, уго­ва­ри­ваю­щи­ми пуб­ли­ку хо­ром ис­пол­нять вме­сте с ни­ми при­пев; то рес­то­ран­чик, от­ку­да ва­лит жир­ный чад, то стран­ная ле­ст­ни­ца ме­ж­ду дву­мя сте­на­ми, по­хо­жая на де­ко­ра­цию экс­прес­сио­ни­ст­ско­го ки­но­филь­ма, то ка­кая-то крас­ная лав­ка с за­зы­ва­лой, оде­тым в кос­тюм из чер­но­го бар­ха­та — под пев­ца Ари­сти­да Брюа­на — и с пун­цо­вым шар­фом на шее, при­чем за­зы­ва­ла та­щил про­хо­жих чуть ли не за ру­ки; то тан­цо­ры, что вы­шли в ан­трак­те на воз­дух; то книж­ные ла­воч­ки с вы­став­кой в вит­ри­не; то мас­тер­ская ху­дож­ни­ка или ар­ти­ста… — и весь этот путь был по­лон ло­ву­шек, встреч­ных люд­ских по­то­ков, гу­ла тол­пы; но­ги лю­дей, не­пре­рыв­но смы­ка­ясь и раз­дви­га­ясь, на­по­ми­на­ли цир­ку­ли, бес­ко­неч­но что-то из­ме­ряю­щие, а ве­се­лье, будь оно ис­крен­ним или на­пу­ск­ным, таи­ло в се­бе что-то ужас­ное, как кра­ду­щая­ся в тра­вах змея, при ви­де ко­то­рой хо­лод­ный пот струй­ка­ми бе­жит по спи­не.

Вре­мя от вре­ме­ни Оли­вье за­би­рал­ся на не­боль­шие лу­жай­ки по­сре­ди буль­ва­ра и раз­гля­ды­вал ста­ри­ков, си­дев­ших на скамь­ях и ни­как не ре­шав­ших­ся ид­ти спать, слов­но они боя­лись, как бы их кро­вать не пре­вра­ти­лась уже се­го­дня в смерт­ное ло­же; со­зер­цал влюб­лен­ных, неж­но сжи­мав­ших друг дру­га в объ­я­ти­ях; на­блю­дал за вся­ки­ми ис­ка­те­ля­ми при­клю­че­ний, втай­не на­дею­щи­ми­ся на ка­кое-то чу­до. А что­бы об­рес­ти уве­рен­ность, он на­пе­вал, сжи­мал в ку­ла­ке ко­ро­бок швед­ских спи­чек, все­гда ле­жав­ший в кар­ма­не, убы­ст­рял шаг, пы­та­ясь скрыть­ся от ми­ра, ко­то­рый хо­тел за­то­чить его в клет­ку, — а он вы­ры­вал­ся из клей­ких пут, дро­жа, точ­но ис­пу­ган­ный, бью­щий кры­лыш­ка­ми пте­нец.

Маль­чик еще не был го­ло­ден, но ку­пил бу­маж­ный ку­лек с жа­ре­ной кар­тош­кой, обиль­но по­сы­пал ее со­лью и на­пра­вил­ся на ули­цу Ла­ба, по пу­ти уп­ле­тая кар­тош­ку, толь­ко для то­го, чтоб от­влечь­ся. Он чув­ст­во­вал се­бя лод­кой, по­ки­нув­шей при­выч­ную ре­ку, чтоб пус­тить­ся в без­рас­суд­ное пла­ва­ние в от­кры­тое всем бу­рям мо­ре. Как и этой лод­ке, ему был ну­жен реч­ной при­чал — его ули­ца. И еще он дол­жен был иметь уве­рен­ность, что за ка­ж­дым ок­ном, ка­кое ни возь­ми, спят дру­зья: Бу­гра, Аль­бер­ти­на, Люсь­ен, Па­ук, Ма­до и да­же Кра­сав­чик Мак, ко­то­ро­го он, впро­чем, не­до­люб­ли­вал.

Оли­вье на­ко­нец до­б­рел до до­ма но­мер 77, и ему при­шлось зво­нить мно­го раз, по­ка при­врат­ни­ца дер­ну­ла за ве­рев­ку, чтоб от­кры­лась вход­ная дверь. Маль­чиш­ка про­шел ми­мо ее ком­на­ты и так гром­ко вы­крик­нул свое имя, что на сле­дую­щий день она не­пре­мен­но бу­дет вор­чать на­счет «ша­ло­пая, ко­то­рый бол­та­ет­ся по ули­цам». В квар­ти­ре бы­ло очень ти­хо: Жан и Эло­ди спа­ли в объ­я­ти­ях друг дру­га. На сто­ле ос­та­лась не­до­пи­тая бу­тыл­ка «мон­ба­зий­я­ка». Оли­вье схва­тил ее, вы­нул проб­ку и на­чал пить пря­мо из гор­лыш­ка, по­ка у не­го не пе­ре­хва­ти­ло ды­ха­ние, до­ба­вив тем са­мым еще один грех ко всем сво­им се­го­дняш­ним «под­ви­гам». За­тем сбро­сил оде­ж­ду и с го­ря­щи­ми ще­ка­ми и пы­лаю­щей го­ло­вой за­рыл­ся в по­стель, и сон не за­мед­лил прий­ти ему на по­мощь.

Лу­лу и Кап­де­вер ни­че­го не зна­ли о ноч­ных вы­лаз­ках Оли­вье — он их дер­жал в тай­не. Вме­сте с при­яте­ля­ми маль­чик как-то от­ва­жил­ся пой­ти в то ме­сто, ко­то­рое он счи­тал те­перь для се­бя в не­ко­то­ром ро­де за­прет­ным: к ле­ст­ни­це Бек­ке­рель — на­стоя­щей спор­тив­ной «аре­не» для ре­бят, ко­то­рым нра­вит­ся съез­жать по пе­ри­лам, осо­бен­но там, где они до­хо­дят до са­мой ниж­ней пло­щад­ки и где сколь­же­нию не пре­пят­ст­ву­ют ни­ка­кие ско­бы или бол­ты, обыч­но ус­та­нав­ли­вае­мые для безо­пас­но­сти.

Лу­лу на­дел свой мат­рос­ский кос­тюм, но бе­лые шта­ниш­ки ста­ли уз­ки и тес­но об­ле­га­ли его круг­лый за­дик. По­сле не­сколь­ких рей­дов вниз по пе­ри­лам на этих шта­ниш­ках от­пе­ча­та­лись ко­рич­не­вые глян­це­ви­тые по­ло­сы, и Кап­де­вер дал дру­гу со­вет по­сы­пать их таль­ком, чтоб ма­ма­ша Лу­лу ни­че­го не за­ме­ти­ла, од­на­ко сам тут же на­чал над ним из­де­вать­ся, вы­кри­ки­вая: «Зад, как у зеб­ры!» То­гда Лу­лу ис­хит­рил­ся ска­ты­вать­ся с пе­рил в бо­лее ори­ги­наль­ной по­зи­ции — плаш­мя, ле­жа на жи­во­те. А по­том они съе­ха­ли все вме­сте, втро­ем, усев­шись друг за дру­гом, как на спор­тив­ных са­лаз­ках, и плюх­ну­лись пря­мо на тро­ту­ар, в пыль, один на дру­го­го.

Ко­гда иг­ра на­дое­ла, маль­чи­ки при­строи­лись на сту­пе­нях и за­тея­ли боль­шую «ком­мер­че­скую» иг­ру. Оли­вье пред­ло­жил об­ме­нять свои баб­ки на кар­ман­ный но­жик, но Кап­де­вер тре­бо­вал вдо­ба­вок еще сто стек­лян­ных ша­ри­ков. Лу­лу пред­ло­жил за но­жик вол­чок, на­ме­ре­ва­ясь на вто­ром эта­пе об­ме­нять этот по­след­ний на баб­ки, но Оли­вье тем вре­ме­нем пе­ре­ду­мал, вспом­нив про швей­цар­ский нож из лав­ки Пом­по­на. Тор­го­вые опе­ра­ции дли­лись до­воль­но дол­го. И пре­сло­ву­тая фор­му­ла «Я с то­бой ме­ня­юсь на…» по­вто­ря­лась до тех пор, по­ка де­ти не на­ча­ли фан­та­зи­ро­вать:

— Я ме­няю но­со­ро­га на льва, — ска­зал Лу­лу.

— А я зеб­ру на жи­ра­фу, — при­ба­вил Оли­вье.

Ко­гда зоо­ло­гия бы­ла ис­чер­па­на, Кап­де­вер пред­ло­жил Лу­лу:

— Ме­няю сво­его от­ца на твое­го.

— Еще че­го! Как бы не так! — от­вет­ст­во­вал Лу­лу. — Шо­фер так­си — это все же по­лу­чше, чем ка­кой-то ле­га­вый.

Оли­вье вме­шал­ся в спор в ка­че­ст­ве ар­бит­ра. Под ко­нец, ме­няя од­но на дру­гое, они дош­ли до то­го, что ста­ли пе­ре­став­лять Вер­саль­ский дво­рец и цер­ковь Сак­ре-Кёр на Мон­мар­тре, а кто-то ус­ту­пил Эй­фе­ле­ву баш­ню за Три­ум­фаль­ную ар­ку на пло­ща­ди Эту­аль.

Ко­гда Па­риж ос­но­ва­тель­но пе­ре­тряс­ли, ре­ши­ли пе­рей­ти к де­лам бо­лее жиз­нен­ным. Очу­тив­шись у вит­ри­ны од­но­го из кон­ди­те­ров ули­цы Ко­лен­кур, ре­бя­та об­ли­зы­ва­лись и гри­мас­ни­ча­ли, при­вле­кая вни­ма­ние по­ку­па­те­лей и про­дав­цов, раз­гля­ды­ва­ли пи­рож­ные, при­го­ва­ри­вая: «А я боль­ше люб­лю вот эти с кре­мом, нет, те — «Па­ри Брест» (в честь ве­ло­си­пед­ных со­стя­за­ний), а я ро­мо­вые ба­бы, что по­хо­жи на губ­ки, нет, пух­лень­кие «поль­ские», а я вот эту че­пу­ху — «ты­ся­ча лис­ти­ков»… Все, все пе­ре­бра­ли они: и ла­ки­ро­ван­ные спич­ки, и пу­за­тых «мо­на­ше­нок», и те, что в ви­де до­ми­ков, кры­тых че­ре­пи­цей, и тар­та­лет­ки с фрук­та­ми… Внут­ри кон­ди­тер­ской си­де­ли две да­мы в шляп­ках с цве­точ­ка­ми, пи­ли за сто­ли­ком чай и уже не­до­воль­но по­ка­чи­ва­ли го­ло­ва­ми, так что офи­ци­ант­ка сде­ла­ла де­тям знак, что­бы они уш­ли. Но маль­чиш­ки про­дол­жа­ли на­уч­ное «ис­сле­до­ва­ние» вит­ри­ны, со­про­во­ж­дая его ре­п­ли­ка­ми: «Я бы съел…» и до­бав­ля­ли: «тол­стый торт», или «вон ту вы­со­кую шту­ку» или «ко­фей­ное с шо­ко­ла­дом». Но Оли­вье вы­ра­зил об­щую меч­ту, за­дум­чи­во ска­зав: