Дэвид Стори - Такова спортивная жизнь
И Джудит и Морис пытались делать вид, будто все произошло самым естественным образом, но Морис не был уверен, что их жизнь действительно наладится. Никто не верил, что он женился по доброй воле. Однако когда он ушел работать в чертежное бюро, которое организовал мистер Паркс, отец Джудит, дело приняло другую окраску. Я не жалел, что он ушел с завода.
Все лето, живя дома, работая на заводе, я чувствовал, что медленно возвращаюсь на ту ступень, на которой находился, когда познакомился с Джонсоном. Может быть, именно по этой причине я не желал его видеть даже издалека.
Как-то моя мать спросила, пытаясь разобраться в моем состоянии:
— Вот теперь, когда ты все больше один, кого тебе особенно не хватает?
— Мориса, — сказал я ей.
— Вы что же, были большими друзьями?
— Мне так казалось.
— Почему бы тебе не навестить их с Джудит? — предложила она. — У нее, наверное, срок уже подходит?
— Поэтому я к ним и не иду. Морис считает, что я один из тех, кто вынудил его жениться.
— Но ведь в конце-то концов он сам всему причина. Ты же рассказывал мне, что уговорил его Уивер.
Мне надоела эта тема.
— Да, — сказал я.
— Тебя ведь это очень удивило, верно?
— Меня удивили ее родители. Они люди верующие. И меня удивило, как они отнеслись к тому, что все обошлось без церкви.
— Ну, я представляю, что они должны были чувствовать, — сказала она многозначительно. — Вера и религия — вот как у них — помогает смиряться с такими поражениями и даже превращать их в победы.
— Хотел бы я знать, как на это смотрит миссис Хэммонд. Она, по-моему, ни во что не верит.
— А Джудит верующая? — спросила она.
— Нет, по-моему. Во всяком случае, она не так религиозна, как ее родители. А Морис скоро излечит ее от остатков веры.
Она рассеянно кивнула, словно соглашаясь, хотя, возможно, увидела все наоборот: торжество остатков добродетели Джудит.
— С тех пор как я вернулся домой, — сказал я, — я часто думаю, каким образом, прожив целую жизнь, ты все еще видишь мир только черным и белым, хотя уже давно должна была бы убедиться, что этого никогда не бывает. Я просто не понимаю, как ты можешь вот так делить людей на плохих и хороших. Я, например, твердо знаю, что миссис Хэммонд совсем не злодейка, какой она у тебя получается.
— Понимаешь ты или не понимаешь, — ответила она, — это еще не значит, что такого разделения не существует. Для меня есть только либо хорошее, либо дурное. Иначе и быть не может. Как вообще жить, если не замечать этой разницы?
— Но ведь у тебя получается, что она во всем плохая. А это неправда. В ней есть хорошее. Только у этого хорошего нет возможности проявиться…
— Ты не можешь требовать, чтобы я чувствовала как миссис Хэммонд…
— И это все, что ты скажешь?
— Не вижу, как я могу взглянуть на это по-другому. То, что она с тобой сделала… то, как ты себя вел… ничего хорошего я тут не увижу, хоть буду целый день смотреть, — она задумалась, а потом неожиданно добавила: — Если смерть отнимет у тебя кого-нибудь, кого ты любишь, это же все-таки легче, чем убедиться, что на самом деле тебя вовсе не любят, хотя ты в это верил, так ведь? Вот что я подразумеваю, когда говорю, что миссис Хэммонд для тебя не годится. Она словно вчерашние остатки. Вы никогда не были бы счастливы.
Такие разговоры завязывались у нас часто. Я вовсе не хотел хвалить ей миссис Хэммонд. А потом мне оставалось только молча беситься. Но бывали минуты и похуже, когда я сидел в кресле, а она проходила мимо, и мне вдруг казалось, что это миссис Хэммонд, и я протягивал руку, чтобы коснуться ее. Меня трясло при этой мысли. Я отдергивал руку, как ужаленный электричеством, кроме одного раза, когда я дотронулся до ее бедра и сделал вид, что потягиваюсь. Но она поняла, в чем дело. Рана открылась и кровоточила.
Чтобы смягчить это напряжение, как-то вечером в субботу я нехотя отправился повидать Мориса и Джудит. Я с самого начала знал, что еду к ним, но повернул в противоположную сторону, а потом кружил по улицам, пока будто случайно не оказался в их конце города. Они занимали половину коттеджа на полпути между Примстоуном и замком Колсби, прямо напротив Сэндвуда, от которого их отделяла вся долина. Позже я узнал, что тут не обошлось без Уивера — дом этот не принадлежал клубу. Совсем еще новый, построенный после войны — окно-фонарь на фасаде и небольшая веранда. Сад уже разросся, и за воротами виднелась подъездная дорожка из потрескавшегося бетона. В этом районе обычно селились не слишком обеспеченные люди интеллигентных профессий: женатые бездетные учителя и дипломированные бухгалтеры без особенно большой практики.
У ворот я дал полный газ на холостом ходу — мотор взревел так, что у них должно было хватить времени запереть дверь и забаррикадировать окна. Я позвонил у парадной двери, рассчитывая, что их нет дома. Человек в соседнем саду перестал подстригать газон и уставился на меня. В доме послышались бегущие шаги, и дверь распахнулась.
Джудит онемела от удивления и густо покраснела.
— Привет, Тарзан! — сказала она после того, как я что-то промямлил. — Заходите же! Такой сюрприз, что вы сюда явились. Извините, что я не взвизгнула.
Она не без гордости ввела меня в уютно обставленную гостиную: в комнату с окном-фонарем, которая удивительно смахивала на карманное издание гостиной Уиверов — единственный эталон красивой жизни, известный Морису. И обои с зелеными листьями, и даже чайный столик на колесиках.
— А разве Мориса дома нет? — спросил я.
Она с улыбкой покачала головой.
— Пожалуйста, не говорите, что вы добирались сюда не ради меня… Морис уехал в город. И наверное, застрял в бильярдной. Он вам нужен?
— Да нет. Я просто хотел узнать, как вы и что.
— Ну так выпейте чашечку чая. А он к этому времени обязательно вернется. Идемте на кухню, пока я буду заваривать чай.
Я шел за ней через весь дом, а она продолжала болтать, оглядываясь через плечо. Она вся раздулась, стала совсем другой и казалась гораздо интереснее, чем прежде. Мне еще не приходилось видеть ее такой розовой и счастливой.
— Ну, что вы скажете о нашем домике? — спросила она. — Он даже лучше, чем дом моей мамы.
— Настоящий дворец.
— Мы сильно потратились, чтобы его обставить, хотя наверху у нас ничего нет, кроме двуспальной кровати. А вот поглядите!
Мы вошли в кухню — там с трех сторон сверкал хром.
— Вот раковина и краны. Электроразогреватель. Шкафчик-сушилка. Простые шкафчики, полки, электросушилка и еще всякая всячина. Это нам подарил папочка. Ну как?
— Кое-кому достаются хорошие папочки. Лучшей кухни я еще не видел. А холодильник у вас есть?
Она приняла это всерьез.
— Скоро купим. Морри говорит, что нужен холодильник для нива. С тех пор как я в положении, я выпиваю по пинте в день. Можете себе представить, какие привычки будут у ребенка!
— Я вижу, что у вас есть бетонная дорожка и гараж, — сказал я, улыбаясь. Все было так прекрасно, что даже не верилось.
— Ну, нельзя уж так сразу и все. Но я еще заставлю его купить машину, чтобы я могла ездить в город и не чувствовать себя тут взаперти. Гараж, правда, так себе… А это электрическая плита. — Она повернула выключатель и поставила на плиту чайник.
— Когда вы ждете?
— Через три недели. Но он так брыкается, что просто не знаю.
— А вы чувствуете, как он брыкается?
— Вы этого не знали? Готовый хавбек… Если он возьмется за свое, пока вы тут, я дам вам послушать.
— А что вы будете делать, если родится девочка?
— Это не девочка. Морри говорит, что девочку он своим ребенком не признает.
Она держалась со мной с той интимностью, которая часто появляется у беременных женщин по отношению к посторонним мужчинам. Она и всегда была полна дружелюбия, а теперь стала как-то по-особенному ласковой и доверчивой. От этого становилось легко и просто. Я уже удивлялся, почему не пришел сюда раньше.
Мы отправились в сад позади дома, весь недавно вскопанный, и остановились у низкой ограды. За ней тянулось небольшое поле и рощица.
— От рощи виден город, — сказала Джудит, кладя локти на каменную ограду. — Мы один раз ходили туда посмотреть. И Сэндвуд тоже видно. Мы ведь здесь чуть выше. Из окна спальни можно разглядеть уиверовскую крышу и елки в его саду.
Когда мы неторопливо пошли к дому, она спросила:
— А как дела у вас, Тарзан?
— Ни шатко ни валко. Я теперь живу дома.
— Вам надо поскорее жениться, — сказала она осторожно. — Нельзя же, чтобы все для вас кончилось… ну, ничем.
Я сообщил ей, что изо всех сил стараюсь, а она сказала:
— Это самое лучшее, что у меня было в жизни. И у Морри тоже — хотя, конечно, он никому в этом не признается. И строит хмурую физиономию каждый раз, когда я его спрашиваю. Ну, сами представляете! — Она засмеялась. — А я вам говорила, что начала ходить в церковь? Это очень помогает.
