Григорий Ряжский - Люди ПЕРЕХОДного периода
Мы, само собой, дела побросали, стволы под ремень, кинулись на набережную. Хотите верьте, хотите нет, но лично я будто крик собственной сестры услыхал, так всего меня болью невероятной от этого крика прошибло. Она ведь на самом деле дико любила Германа своего, как ненормальная. Хотя и строгая, и деловая, и сдержанная в обращении. Я ещё подумал, что если Петька хотя бы раз не так на неё поглядит в женском смысле её натуры, то в этом случае я уже непременно вмешаюсь и не позволю ему даже мечтать в её святую сторону, вот так.
В общем, принеслись мы в тот страшный день, она нас на улице встретила, чтобы в машине разговаривать, такая уж была упёртая, никак не хотела мужа своего в дела эти втаскивать, ни по какому. Глаза уже сухие, хотя видно, что недавно ещё были мокрые, но остались уже одни только стянутые вокруг самых уголков мелкие морщинки. Держится. И говорит:
— Вот что, Петя и Паша, менты пускай сами по себе работают, я им не собираюсь ничего объяснять, не верю и не хочу никакого их участия в этом деле. А с остальным сами разберёмся, тем более что знаем, где и концы искать, и начала.
Петька осторожно так интересуется, с непривычной раньше деликатностью:
— Лен, а что такое вообще, как произошло-то?
Она головой покачала, волосы непослушные поправила, лоб растёрла себе туда-сюда и отвечает брату моему:
— Наверное, пасли его. Он сегодня раньше приехал, без меня. Кроме него, всего один человек внизу был, Костя, бармен наш, прибирался, он на двух ставках у нас, остальные не подошли ещё.
— И чего? — спросил я, дрожа от волнения. — Кто ж на него покушался, когда, как?
— Он прошёл почти сразу вслед за ним, — сказала она так, будто была тому свидетелем, — осмотрелся и прошмыгнул вниз. Герман в это время у плиты находился, у вытяжного шкафа. Думаю, включал его, чтобы протянуть помещение, он каждый раз с этого начинал.
— А второй где был, бармен этот? — участливо спросил Петька, чтобы как-то обозначить своё неподдельное внимание к печальному событию.
— Костя в это время в подсобку отлучился, — пояснила Елена, — но потом вспомнил, что забыл Германа о мусоре спросить, отделять пластик от пищевых отходов или не надо, а то Герман вечно недовольство проявляет, если они всё в кучу валят. В общем, он вернулся и увидал, как небольшого роста мужик в лыжной шапочке с прорезями для глаз быстро спускается в наш подвал и по пути достаёт нож такой специальный, явно не поварской, и к Герману с ним, крадучись, чтобы шаги не были слышны. А Герка спиной к нему, уже достаёт из рефрижератора рыбу. Он и заорал, мол, Герман Григорич, Герман Григорич, чего с мусором-то делать?! Говорит, почуял что-то нехорошее, от спины вроде как сигнал принял, будто ошпарило его сначала, вдоль всего хребта и тут же холодом окатило туда же. А закричал, говорит, так, на всякий случай. И был страшно перепуган, кстати говоря. И недаром, получается. Человек этот в секунду развернулся и так же быстро пошёл по лестнице наверх. Практически побежал. И исчез. А Герман даже понять ничего не успел — когда он на крик этот обернулся, то никого уже не было. Такая история, ребятки.
— То есть Костю вашего как пособника исключаем? — на всякий случай спросил я, чтобы уже окончательно оставить в качестве подозреваемой фигуры одну лишь Рыбу.
— За него отвечаю, забудь, — коротко отреагировала Елена, и я лишний раз подивился её холодному и здравому уму. — Он с нами с первого дня, студент-заочник, маленький ребёнок у него, два языка, и вообще это невозможно, ручаюсь.
Наверное, если бы всего несколько часов назад собирались пырнуть мою жену, которая к тому же была б любимой, а не просто, то навряд ли бы я сейчас смог так спокойно рассуждать о том, кто, куда и зачем. Я, скорее всего, просто бился бы в истерике и мечтал о смерти: своей или негодяйской. И вообще, если определиться в понятиях, подогнав их под момент, то «Ni amicitias vitam amicus tuus moriens», или: «Если не дружишь с жизнью, то лучшим другом становится смерть». Так сказал один латин, но какой, я этого так и не узнал, потому что фамилия латинского мудреца перешла на другую страницу и, когда я переводил в собственность этот разговорник, принадлежавший ранее малолетней колонии, то нужная страница уже была кем-то выдрана, и я предполагаю для чего. Но к тому времени фамилия уже не играла роли, Петька и так был верхним, а я — при нём и потому не задумывался ни об какой смерти вообще.
— Тогда какой будет порядок действий? — осведомился брат Пётр, хорошо понимая, что лучше Елены это ему никто не подскажет.
— Нужно ехать разговаривать, — не задумываясь, ответила та, — брать её надо неожиданно, лучше в машине, потому что, насколько мне известно, по городу она теперь передвигается без телохранителей, за ненадобностью. Адрес офиса нам известен. Водителю — мешок на голову, в голову — ствол, и пусть сидит, ждёт. А вообще, лучше их развести, если получится, и там уже по обстоятельствам.
— И чего хотим? — деликатно спрашиваю я. — В том смысле, на что рассчитываем, затевая этот разговор? И о чём, в принципе? Она ж будет всё отрицать, это же ясно как «divina die».
— Как что? — не поняла Елена.
— Как Божий день, — отмахнулся я, — не важно. Главное, как я понимаю, расколоть и… И? — Я вопросительно посмотрел на неё.
— И мочкануть, чего ж ещё-то! — удивлённо пожал плечами Пётр. — Или, по крайней мере, выставить счёт, так, чтоб у ней жабры от удивления повылазили.
— Не то и не другое, — задумчиво, но с нужной строгостью в голосе прокомментировала наши братские выступления Елена. — Это бессмысленно. Как сказал Черчилль, нам нужны не войны, а территории.
— В смысле, забираем бизнес? — Петька заметно оживился и потёр рукой об руку. — Но это я должен со своими верхними перетереть, тут сам я не могу решать, уже следующий уровень, думаю.
— Получается, завалить — твой, а завладеть — уже не наш? — искренне возмутился я. — Что за херня такая? Выходит, жизнь человеческая дешевле бабок, так, что ли?
В тот момент я и на самом деле немало разозлился на брата. И вовсе не потому, что он как бы решил соскочить с этого во всех отношениях многообещающего дела и в результате на глазах Елены терял нашу с ним самостоятельность. А просто внезапно мне стало жутко обидно, что мы с ним докатились до такого, что сидим тут с этой привлекательной и чрезвычайно умной женщиной, верной женой и превосходной хозяйкой, и вместо того чтобы сыпать комплиментами и говорить за полнокровную жизнь, вынуждены хитрить, выдуривать и взвешивать на одних и тех же весах абсолютно несовместные вещи.
— Не надо никого валить, ребятки, — успокоила обоих нас Елена, тут же засекшая прелюдию скандала, — я хочу поступить иначе. Вы скажете, что наш с ней разговор записан на плёнку, в котором присутствует явная угроза здоровью и жизни моего мужа, однако мы не станем давать делу ход, исходя из того, что покушение стало неудачным. Вместо этого мы объявляем обоюдный мир, снимаем взаимные претензии и прощаем друг другу всё, что накопилось за годы этого необъявленого противостояния. Судя по всему, наш армянский план не сработал, и я даже не исключаю того, что он же сработал против нас. Но это у меня пока что на уровне ощущений. — Она встала и посмотрела на часы: — Я сейчас иду к Герману, а вы завтра с утра начинайте пасти Рыбу у её офиса. Пока это всё.
Нет, всё же какая она, да? Каждое слово на месте, каждая мысль укладывается в своё гнездо вообще без подгона и притирки, входит как зубок в шестерёнку: гладко, точно, без лишних содроганий. Подумал тут же — смог бы так? Забыть о мести, наплевать на эту нечеловеческую обиду, выкинуть из головы всю злость и отчаянье ради своего ненаглядного мужа и во имя продолжения любимого дела. Простить такое и первым после всего, что было, протянуть руку мира. На это способен только сверхсильный человек, такой, каким была она, наша Еленочка.
Знаете, даже мой невозмутимый однокровник Пётр натурально прибалдел, глядючи на то, с какой выдержкой она вела себя в те тяжеленные для неё дни и ночи. Сказал:
— Мудаки мы с тобой, Павлуха, вот на ком бы жениться надо, а не на… — Тут он задумался, потому что вопрос этот ранее никогда братом Петром не поднимался и потому был девственно нов для его не полностью сформировавшегося сознания. Тем не менее именно он, а не я предложил использовать в этот раз ту самую схему действий, которую мы изобрели задолго до времён реального бандитства, — один при деле, другой обеспечивает бесспорное алиби. В общем, уже с раннего утра, проверив на всякий случай оружие, Петька сидел в бандитской засаде неподалёку от входа в Рыбий офис и сёк за происходящим в оба глаза. Я же, зайдя в проходную, справился о наличии Музы Павловны Рыбиной и получил разрешение ожидать её внизу. Замечу, что, пожалуй, не было минуты, когда бы я не пребывал под надзором охранителей входа в офисный центр. К тому же ещё я выбрал себе и место под самой камерой, куда и присел, распахнув журнал и укрепив тем самым статус носителя безукоризненного алиби.
