Василий Аксенов - Желток яйца
— Ну и пальчик у вас, Джим! — скрипел генерал. — Жалит, как черт, дико убедительный мерзавчик!
Джим продолжал сверление. Он мог уже пальпировать край генеральской печени и изгиб дуоденум.
— Чего ты хочешь, Джим, — стонал генерал. — Положи свою повестку на стол переговоров!
Держа свой испытательный мизинец в зоне генеральской селезенки, спецагент провел «тест Кью»:
— Какими средствами вы располагаете, ваше превосходительство, для воздействия на вашу мистическую суперструктуру?
— О’кей, скажу, — кивнул Егоров. Он испустил вздох облегчения, когда маленький разведчик покинул его кишки.
— Хотел бы я иметь такого изобретательного парня, как ты, в моем аппарате. — Потом показал подбородком вниз: — Видишь эту субстанцию в трех ведрах, красную, синюю и белую? Когда я помешиваю ее в определенной последовательности моим указательным — а этот старый грешник все-таки еще на что-то способен, — суперструктура, по моим предположениям, должна страдать, как мышь в ловушке, по крайней мере, до тех пор, пока она не выработает какой-нибудь защиты. А теперь, спецагент, умоляю, давай отложим в сторону отдельные интересы наших школ ради общей универсальной ответственности!
Кртчк, Мрдк, Чвск
В Кондо дель Мондо царил вальс! Амурские волны, завихренья Амура! Резвое циркулярное шарканье подошв по паркетному полу… быстрый и жадный обмен мнениями на тему о рукописях-апокрифах по ходу сужения…
Гляньте-ка на этих танцоров! Мужественный Жукоборец с отрядом чопорных девиц, ведомых мамзелью чистого совершенства, Филиситатой Хиерарчикос; декадентная лилия мадам Абажур с прической в виде древнеегипетского шлема в вельветовых объятиях своего суперинтеллектуального мужа; счастливый Фил Фофанофф, зажавший в своих медвежьих объятиях гладкую, как тюлень, хоть и пушистую, как коала, и как всегда весьма самоуверенную профессоршу Урсулу, которая умудрилась уже сменить обрывки своего воинственного туалета на взбитые сливки бального платья Наташи Ростовой; советник Черночернов, вращающийся в твердых руках латышского красного стрелка, — иной раз слабый дискант полковника был различим в волнах музыки и взрывах дискуссий: «А как насчет смены партнеров, дорогие товарищи?»; ну и также кучка мало кому известных друзей вечно таинственного и аккуратно одетого представителя страны восходящего солнца с хрупкой косточкой амфибии в углу его улыбающегося рта…
— Какая непосредственность! — воскликнул глубоко тронутый президент Генри Трастайм.
«Посмотри-ка, мой морской конек, как естественны наш Пробосцис и доктор Усрис, когда они, вальсируя, обсуждают аутентичность „Слова о полку Игореве“! И как славно они на полной скорости обмениваются шиболетами, то есть вербальными символами нашего клана, с нашими с тобой любимыми супругами Джоселин и Ясноатаманским. А теперь наблюдай, моя канарейка, как небрежно я адресуюсь к нашему Хуссако, этому улыбчивому гению острова Хоккайдо. Эй, Хуссако-сан, вам никогда не приходило в голову, что многие японские мифы первично возникли в Китае… у-у-упс, порыв вальса относит нас в сторону, но я могу уже представить, какую бамбуковую дубину готовит он мне в ответ. Мне кажется, что такого типа ассамблеи могут быть более плодотворными, чем наши обычные шерри-коктейли. Отныне мы должны внедрить подобные спонтанные кружения в нашу академическую практику». «Или даже еще более спонтанные кружения», — шепнула мисс Щевич еле слышно. Ее пальцы в легком стаккато прогулялись вдоль позвоночника достопочтенного ГТТ от шеи до копчика. «Ах, моя карамелька, ты опять заходишь слишком далеко», — вздохнул он.
Амурские волны, волны Амура!
Хуссако был о’кей, все были вполне о’кей. Небрежно насвистывая мелодию распада Российской империи, Джим Доллархайд проскользнул в соседний холл, откуда несколько лестниц вели в частные квартиры. Откатывающаяся дверь толстого стекла закрылась за ним и приглушила музыку, и вот тогда, в тишине, Джим и услышал доносящиеся сверху стоны. С живостью, что считалась непревзойденной среди его коллег, Джим определил, из-за какой двери доносятся стоны. Используя свое самое изощренное приспособление, а именно правое ухо, Джим стал прислушиваться к стонам, которые перемежались со взрывами сквернословия на многих языках, с немалой долей русского матюга. Попросту толкнув дверь коленом, он вошел внутрь (нечего и говорить, что его правая рука в этот момент была в районе его левой подмышки) и увидел на диване стройное тело, корчащееся в конвульсиях. Это был Карлос Пэтси Хаммарбургеро.
Джим взял стул и сел напротив аргентинца. Последний, очевидно, его не видел, хотя его лицо с немыслимо выпученными глазами было повернуто к гостю.
Джим не отрывал от Пэтси взгляда. Впервые в жизни он наблюдал муки человека в состоянии какой-то дикой летаргии, вызванной перемешиванием трех цветов краски в трех разных ведрах. Итак, вот она Эс-Эс, Супер Структура, самый зловредный возмутитель спокойствия в Вашингтонской разведывательной общине. Жаль, что им оказался именно этот малый, подкидыш международной аристократии, многократная жертва похищений, безупречный денди и просто приветливый приятный феллоу, с которым спецагент даже не исключал возможности небольшого романешти перед своим гордым переходом в племя мужланов.
Джиму казалось, что каждый всплеск изящных конечностей был непосредственно вызван безжалостными движениями пальца генерала Егорова. То там, то здесь на обнаженных частях кожи Пэтси, а именно в пупковой зоне и вокруг ключиц, появлялись и начинали пульсировать пятна трехцветной сыпи.
Потом внезапно Пэтси прекратил стонать и ругаться, руки и ноги, как будто устав дергаться, мирно и даже не без грации легли вдоль тела — летаргия овладевала сеньором Хаммарбургеро, этим далеко не худшим представителем человеческой расы.
— Бедный мальчик! — произнес женский голос за спиной Джима. — Бедное мое многострадальное дитя!
Будучи хорошо тренированным агентом, что, разумеется, было замечено читателем, Джим внешне не выказал никаких признаков удивления. Он спокойно поднял взгляд к зеркалу над постелью и увидел в нем отражения продолговатых декадентских лиц месье и мадам Абажур.
— А вы, должно быть, друг моего бедного Пэтси? — спросила мадам Абажур.
— Да, мадам, я его близкий друг.
Сухая и довольно крупная рука легла на плечо молодого человека, словно талисман всех смертных грехов.
— Я прекрасно понимаю, что вы имеете в виду, мой хорошенький Парис, сын Приама и Гекубы! Поверьте, как мать и как человек современных убеждений, я действительно ценю вашу близость и преданность моему сыну. Пожалуйста, не беспокойтесь о нем: мой муж и я позаботимся обо всем. Просто дайте мне ваш телефон, и я буду держать вас в курсе.
— Ни в коем случае, мадам, — ответил Джим вежливо. — Разумеется, я высоко ценю ваше благородное желание опекать этого злополучного индивидуума, однако я просто не могу оставить тело на произвол судьбы, иными словами, вверить его незнакомцам, несмотря на то, что они объявляют себя его ближайшими родственниками. Разумеется, мадам, любое подтверждение ваших претензий на материнство приветствовалось бы без всяких оговорок.
После этого заявления страннейшие изменения трансформировали черты утонченной дамы, которая когда-то считалась властительницей дум Левого берега Парижа, включая правую набережную острова Сан-Луи. В мгновение ока она подбоченилась, задрала подбородок выше носа, с высочайшим пренебрежением посмотрела на Джима и обратилась к нему в манере торговки копченой салакой с Одесского колхозного рынка, что опровергает оппонента резкой репликой: «Сами вы дурак, сэр!»
— А где у вас у самого-то подтверждение ваших близких отношений с моим сыном, сэр?
Джим не только не ответил, он не произнес ни слова во время череды ошеломляющих моментов, последовавших за наглым вопросом. Он остолбенел, глядя поверх голов супругов Абажур па книжные полки, а именно на полку, где стояло полное собрание опусов Габриеля Гарсиа Маркеса. Именно там, у подножия роскошных, переплетенных кожей томов, он увидел тройку самодельных бумажных игрушек, одну в форме странного дрозда, другую в отталкивающем виде гадкой гусеницы, третью напоминающую чешуйчатую сельдь.
Неужели это были те самые наводящие ужас монстры, только в состоянии отдыха после работы?
Момент, последовавший за чередой ошеломляющих моментов, не принес облегчения. Внезапно в странной пустоте Джим услышал голос своего непосредственного старшого:
— Спецагент Доллархайд, мы благодарим вас за вашу блестящую работу!
Затем какой-то набор плохо смазанных голосовых связок продуцировал голос старшего агента д’Аваланша:
— Рад вас видеть, приятель!
Французская чета между тем стояла перед ним недвижно и молчаливо.
