Доминик Смит - Прекрасное разнообразие
До института я добрался поздно вечером. Въехав на холм, я увидел ярко освещенное викторианское здание: на фоне темной долины оно было похоже на океанский корабль. Я припарковал машину возле амбара и сразу отправился искать Терезу. Картинки на ее двери переменились. Теперь они изображали последствия ядерной катастрофы: ослепительное пламя взрыва, грибообразное облако и целый ряд картин с видами разрушений. Я негромко постучал, и Тереза открыла дверь.
— Я не спала, — сказала она.
На ней была футболка на несколько размеров больше, чем нужно, и теннисные носки.
— А я только что приехал.
Мне хотелось обнять ее, но что-то мешало, чувствовалась неловкость.
— Ты даже не позвонил, когда твой отец умер, — сказала она. — Мне Гиллман сказал.
— Да, извини. Как у тебя дела?
— Это я тебя должна спросить.
— Но все-таки.
— Ну… В последнее время они мне не дают покоя… Все эти умирающие… Ты не хочешь зайти в комнату?
Я вошел. Повсюду были расставлены свечки, пахло ладаном. На стенах висели постеры с Джими Хендриксом и составленные из газетных вырезок коллажи на темы побега и смерти: люди бросались под поезда, прыгали со скал, женщину в цирке разрезали пополам и ее голова и ноги торчали из двух разных деревянных ящиков. Кровать была покрыта присланным мамой Терезы лоскутным одеялом. Мы сели на него боком друг к другу.
— Он умер так же, как и жил, — сказал я.
— То есть?
— Умер, не договорив фразы насчет часовщика в нашем городе. — Я посмотрел на часы у себя на руке и сказал: — Что-то я по-дурацки себя чувствую.
Она взяла меня за руки:
— Ничего. На самом деле у тебя все в норме.
— Теперь никто ничего от меня не ждет.
— Да, действительно, — кивнула она, — он все время что-то ждал от тебя.
— Мы отдали его тело медицинскому факультету, как он завещал. Потом его кремировали. Коробка с прахом — вот все, что осталось… Да нет, ты не думай, дело не в эмоциях. Мне хотелось понять, кто он такой, по-настоящему понять. В самом конце, когда развилась опухоль, он стал другим. К нему можно было приблизиться.
Сначала я боялся расплакаться, но по мере того, как я осознавал то, что меня беспокоило, слезы отступали.
— Когда люди умирают, они меняются, — сказала Тереза. — Им бывает так страшно, что они становятся… самими собой.
— Мне бы хотелось понять, что происходило у него в голове, — сказал я, глядя на наши сплетенные руки. — Вот помню, например, такую историю. Однажды к нам пришел страховой агент, хотел продать страховку. Отец в тот день был необыкновенно любезен. Пригласил этого человека в дом, предложил лимонаду и даже выдавил из себя пару фраз о погоде. Потом агент принялся за свое: проинформировал отца о статистике смертности, посетовал на непредсказуемость жизни и так далее. Это продолжалось примерно полчаса. Отец кивал-кивал, а потом вдруг встал и, ни слова не говоря, отправился к себе в кабинет. Ну, агент пока разговаривает со мной, расспрашивает, как дела в школе. Проходит четверть часа. Отец возвращается и говорит: «Сэр, я сейчас пишу статью о гало-эффекте в некоторых видах элементарных частиц. И я должен вам сказать, что я сам себя страхую». У агента вытягивается лицо, и он спрашивает: «Что это значит?» Отец, потеребив бороду, отвечает: «Это значит, что мои риски пропорциональны моим ожидаемым доходам. Если вы пройдете на кухню, моя жена угостит вас ячменными лепешками». После этого он снова уходит в кабинет и плотно затворяет за собой дверь. А агент только крутит головой. Отец никогда не понимал, что можно и чего нельзя говорить людям.
— Забавная история.
— Мне надо бы поспать.
Тереза указала на подушки, и мы прилегли. Через минуту она сказала:
— Я лично хотела бы, чтобы меня похоронили в море. Стать пищей для рыб и опорой для водорослей. Впрочем, прости. Я опять говорю что-то мрачное, да?
— Ничего, говори. Мне нравится твое отношение к смерти.
Полностью одетые, мы долго лежали на кровати, пытаясь заснуть.
Наутро я подошел к комнате, в которой останавливался Арлен, когда приезжал в институт. Дверь тут же отворилась, и он показался на пороге — видимо, почувствовал мое присутствие своим сверхъестественным нюхом.
— Я тут медитировал насчет твоего старика, Натан, — объявил Арлен, — и видел его в каком-то длинном коридоре вроде туннеля.
Меня вдруг оставили силы, так что пришлось уцепиться за дверной косяк.
— В очень длинном коридоре. Не знаю, где он находится, но вокруг там горы.
Он жестом пригласил меня войти. В комнате почти не было мебели, только на полу лежал матрас. Лицо у Арлена заросло щетиной, но вокруг рта были видны следы попыток побриться, и я вспомнил о кругах на полях, якобы оставленных инопланетянами. Разумеется, он имел в виду Линейный ускоритель. Если мой отец превратился в привидение, то это было для него самое подходящее место обитания. Я представил, как он вместе с доктором Бенсоном парит по утрам над электронной пушкой.
— Он сказал тебе что-нибудь? — спросил я.
— Мне? Нет. Но он говорил сам с собой — ну, знаешь, как бродяги иногда делают. Психи в метро.
— А ты расслышал, что он говорил?
— Не хочешь попить чего-нибудь теплого? — предложил Арлен вместо ответа. — Я собираюсь подогреть себе молока. Доктор Гиллман разрешает мне держать тут маленькую плитку.
— Спасибо, не хочу.
Арлен налил немного молока в алюминиевую кастрюлю, поставил ее на плитку и принялся помешивать деревянной ложкой.
— Люблю принять стаканчик коровьей лактации, — сказал он.
— Я спрашиваю: ты расслышал, что говорил мой отец?
— Скорее нет. Там было слишком шумно, в этом туннеле. А йогурта ты не хочешь? Я только что притащил из магазина. «Ацидофилин». Ну и словечко! Как тебе это слово, Натан? Я слышал, что ты как-то по-особенному воспринимаешь слова.
— Они застревают у меня в голове.
Он еще немного помешал молоко, потом добавил в него виски. Перелив получившийся коктейль в чашку, Арлен сел под висевшей на стене пробковой доской. К ней были прикреплены булавками самые разные вещи: фотографии детей, кусочки одежды и белья, пластилиновые фигурки.
Я тоже сел на стул и сказал:
— Ну так как же, Арлен? Больше ты ничего не слы… — Мой голос осекся.
— А у тебя сохранилось что-нибудь из его вещей? — спросил он.
Я показал на часы у себя на запястье.
— Дай-ка мне!
Я расстегнул ремешок и протянул ему часы. Арлен, даже не взглянув, сунул их в карман халата и подул на молоко.
— Ну нет, так не пойдет, — сказал я. — Верни обратно.
— Это еще почему? — Арлен нахмурился, видимо, он был возмущен вопиющим нарушением заведенного порядка. — Обычно мне оставляют вещи!
— Я не могу их тебе оставить.
— Но мне надо положить их под подушку, чтобы что-то узнать. Мысли людей переходят в их вещи. Ты удивишься, когда я тебе расскажу…
— Нет, я буду их носить. А не мог бы ты просто посмотреть на них прямо сейчас и сказать…
Он сунул руку в карман и стал вытаскивать оттуда всякую всячину: йо-йо,[76] набор ключей от машины, большой обрезок ногтя и, наконец, мои часы. Он поднес их к носу и закрыл глаза.
— Нет, ничего не могу сказать, — покачал головой Арлен. — Могу сказать только, что он пользовался косметикой «Олд спайс». Вот и все откровение.
— Неужели совсем ничего?
— Ну, во время медитации я видел еще руку, которая писала письмо. Скажи, он тебе присылал какие-нибудь письма, пока был жив?
— Нет.
Арлен еще раз внимательно рассмотрел ремешок от часов и вытащил из переплетения кожаных нитей волосок.
— Твой или его? — спросил он.
— А зачем тебе?
— Если есть хоть какой-то кусочек плоти, всегда легче. Человеческое тело — это голограмма, вся программа поведения данного субъекта содержится в свернутом виде в одной его клетке. Мне совершенно не важно, что мне дадут: мизинец или кусочек ватки, опущенный в мочу. Обрезок ногтя, ресничка, миллиграмм слюны — все пойдет.
— И как ты будешь его изучать, этот волосок?
— Этого не объяснить. Вся беда в том, что я в последнее время теряю дар. Полиция Небраски прислала мне бритву, принадлежавшую убитому, волосы из его бакенбард и даже пятно крови, но черт меня возьми, если я что-то вижу!
В голосе его слышалось отчаяние.
— Но может быть, тебе стоит разработать какую-то систему?
— Систему, говоришь? Систематично только то, что люди умирают — своей смертью или с чьей-то помощью. Систематически передаются сигналы «SOS» — я их иногда слышу, иногда нет. Мне систематически надоедают своими разговорами мертвецы. Скучнее этой публики нет никого на свете. Я, знаешь ли, иногда захожу в аптеку и внимательно рассматриваю там все подряд: капли от насморка, противоотечные препараты, средства от прыщей, мозолей и геморроя, ингаляторы, заменители слезной жидкости, яды. И вот что я думаю: мы просто берем наши тела напрокат у смерти. Знаешь, что для меня в жизни главное, Натан?
