Джулиан Барнс - Любовь и так далее
ДЖИЛИАН: Глупый вопрос. В жизни не слышала ничего более идиотского. Я?!
Да, Оливер ударил меня тогда, десять лет назад.
Да, Стюарт недавно меня изнасиловал.
Но Оливера я провоцировала сама. Нарочно. А Стюарта я не провоцировала. Эти два случая никак не связаны. Абсолютно никак.
И на мой взгляд, это глупое определение. Профессиональная жертва.
ОЛИВЕР: [отказывается отвечать на все дальнейшие вопросы].
СТЮАРТ: Я рад, что вы это спросили. Сам я обычно использую рис Carnaroli — так готовят в Милане. Или Vialone Nano. Это по-венециански. Дам вам полезный совет. При приготовлении «весеннего» ризотто, скажем, со спаржей или primavera,[176] в самом конце, вместо ложки сливочного масла, я кладу ложку creme fraiche.[177] Так получается легче. Попробуйте.
ДЖИЛИАН: Я вам еще кое о чем не сказала. О том, что сказал мне Стюарт.
Когда мы занимались любовью — нет, когда он меня насиловал, — нет, скажем так: когда мы занимались сексом, — и я пыталась ему втолковать, что это не самая лучшая мысль, я собиралась упомянуть Оливера, но почему-то не смогла произнести его имя. Поэтому я сказала — и я понимаю, что это звучало странно, — что-то вроде:
— Мой муж спит наверху.
— Нет, — сказал Стюарт. Он на мгновение замер, даже трахать меня прекратил, посмотрел на меня очень серьезно, но в то же время и вызывающе. — Я твой муж. Всегда был твоим мужем. Ты — моя жена.
— Стюарт, — сказала я. В том смысле, что он же не какой-нибудь старый фундаменталист с бородой. Это мы. Здесь и сейчас.
— Я твой муж, — повторил он. — Может быть, ты любовница Оливера, но ты — моя жена.
Потом продолжил свои телодвижения.
Жуть какая-то, правда?
ОЛИВЕР: План А (прошу прощения, что впадаю в стюартность). Жениться на миссис Дайер. Сменить фамилию на Дайер. Беречь ее и поддерживать, как тот зрелый плод — в ладони, пока ее черенок мягко не отделится от ветки. Жить через дорогу от вновь поженившихся — по второму разу — Хыозов. Попытаться не досаждать им своим присутствием. Благородное самоуничижение, достойное Ронсевальского ущелья. Достославная обратимость — помните, как я любил это слово?
Посадить новую араукарию. Ускорить ее рост — пусть она закроет собой внешний мир до того, как пробьет мой мушмульный час.
СТЮАРТ: Ты знакомишься с девушкой, узнаешь ее поближе, она тебе нравится, ты ей тоже нравишься, у вас случается постель. А потом — в тот же вечер, или на следующее утро, или по прошествии какого-то времени, — все становится ясно, правда? Почему это произошло — из любопытства или из вежливости (или ни в коем случае не из вежливости), продлится это хотя бы три месяца или же — просто как вероятность, — вы останетесь вместе надолго. Как правило, это понятно сразу.
Вы, может быть, скажете, что теперешняя ситуация не подпадает под категорию «как правило». Да, наверное, так и есть.
ДЖИЛИАН. Я не одобряю аборты. То есть, конечно, есть разные обстоятельства и ситуации, но в общем и целом я не одобряю аборты. Я не оспариваю право женщины выбирать, что ей делать, — в данном случае я оспариваю ее мудрость. Это очень серьезное дело — родить ребенка, но не рожать — это еще серьезнее. Я знаю все доводы, да, но лично мне кажется, что решение принимается вне всяких доводов. Как и решение о любви или о вере.
Так что, если все будет в порядке — а я уже, скажем так, почти в критическом возрасте, — у меня будет ребенок от Стюарта. Однако начало этого предложения почему-то никак не согласуется с его окончанием.
И даже если сейчас по-быстрому переспать с Оливером и сказать, что это его ребенок, — это не будет решением проблемы.
Может, сказать ему, что у меня есть любовник, которого он не знает? Что я завела любовника, потому что наша с ним половая жизнь свелась на нет? Но я работаю дома, и Оливер тоже часто бывает дома. Он знает, чем я занимаюсь. Мое время расписано.
Разумеется, он догадается. И я не стану отрицать.
ОЛИВЕР: План В. Оливье из Ронсевальского ущелья, я думаю, не впадал в самоуничижение. Честь движет мною. Труби, мощный рог. Вперед, на битву! Крушить необрезанных! (Вопрос, нерассмотренный ранее. Странно, что вы его не подняли во время недавнего «часа допросов». Стюарт — он сохранил свой божественный нимб, свою пухлявую крайнюю плоть, или нет? Роялист или пуританин — как вы думаете? Кстати, без всяких расовых или религиозных намеков. Просто такой вопрос: когда нашего малыша-Стю извлекли из инкубатора и выпустили в большой мир, повстречался ему на пути или нет кто-то из этих евангелистов в белом плаще и с сучкорезной машинкой? [Что? Moi?[178] Как я всегда говорю, вы упустили свой шанс. Хотя, если хотите — а Оливеру в последнее время так triste-льно[179] не хватает средств, — мы можем встретиться потом, и я вам покажу. За умеренную плату. ]) Итак — вперед, на битву? Сразимся за то, что мое по праву, по чести и обоюдной клятве. Добивайся, и победишь опять. Вперед — на защиту своего рода. А вы как думаете?
СТЮАРТ: Что я там говорил, когда рассказывал о своих желаниях?
Я сказал: «Теперь я знаю, чего я хочу, и не трачу зря время на то, чего не хочу». Вроде бы все четко и ясно. И чаще всего именно так и бывает. Во всяком случае, было раньше. Но только, как я теперь понимаю, когда речь идет о простых вещах, о вещах неважных. Ты чего-то хочешь — ты это получаешь. Или не получаешь.
Когда же дело касается важных вещей… вполне вероятно, что ты получишь, чего хотел, но на этом история не кончается. Теперь возникают другие вопросы. Помните, что мне ответил Оливер, когда я его спросил, какая у него цель в жизни? Нобелевская премия, он сказал. По-моему — и я думаю, вы со мной согласитесь, — у него больше шансов выиграть в лотерею тройное продление кредита. Но представьте — просто представьте, — что он все-таки получил эту премию. Думаете, это решит все его проблемы и он после этого будет жить долго и счастливо? Мне так не кажется. Вы, может быть, скажете, что так проще — только хотеть и никогда не получить. Но, поверьте мне, это очень больно, когда ты хочешь и не получаешь.
Или я просто уклоняюсь от прямого ответа? Мы говорим о том, чего я хочу, а я даже ни разу не упомянул Джилиан.
СОФИ: Стюарт — мой папа, а папа — папа Мари, вот одна из причин, почему папа впадает в унылость (мы еще не нашли подходящее «взрослое» слово).
Тогда, может быть, папе с мамой надо завести еще одного ребенка? Чтобы было два к одному?
По-моему, замечательная идея. Гениальная идея. А вы как думаете?
ДЖИЛИАН: Ничего у меня не вышло. Вот — правда. Тогда, десять лет назад, я устроила спектакль, который, как я надеялась, поможет Стюарту освободиться. Но, похоже, что он произвел прямо противоположный эффект. Я надеялась, что он увидит, что моя жизнь с Оливером сложилась не самым завидным образом, и ему будет легче меня забыть. Вы знаете, что когда он только-только уехал в Америку, он слал мне огромные букеты цветов? Анонимно. Я обратилась в компанию по доставке, сочинила какую-то историю, что кто-то упорно меня преследует, вполне вероятно, маньяк, и они подтвердили, что заказы идут из Вашингтона. Излишне, наверное, упоминать, что Стюарт был единственным из моих знакомых, кто в тот момент жил в Вашингтоне. И Оливер явно все знал. Просто мы никогда это не обсуждали. Потом мы переехали во Францию, но он и там нас нашел. И я устроила ту сцену на улице — я знала, что Стюарт все увидит. Но я просчиталась, потому что, увидев этот спектакль, Стюарт, должно быть, решил, что меня надо спасать. А я все эти годы была уверена, что с ним все в порядке, что он забыл обо мне, что у него теперь своя жизнь.
Я часто думаю: а если бы он узнал правду — что мы с Оливером счастливы, — а тогда мы действительно были счастливы, — может быть, именно это ему бы и помогло? Может быть, его жизнь сложилась бы совсем по-другому? Может быть, он бы уже никогда не вернулся? А вы как думаете?
ОЛИВЕР: План С. Что там говорила доктор Робб? Да — что это нормальное и естественное состояние для депрессии: когда ты уверен, что лучше тебе не станет. Да, я согласен, хотя я бы выразился по-другому. В университете у меня был знакомый, молодой доктор, который только-только получил диплом. Однажды вечером мы с ним напились в баре, и он впал в уныние. В тот день старший хирург попросил его — теперь, когда он стал настоящим врачом, — сообщить очень плохие новости семье пациента с конечной стадией рака. Мой приятель раньше не сталкивался с необходимостью передавать такие горестные известия и в дипломатии был неискусен; и все же, насколько я понял, он проявил себя как подлинный сэр Генри Уоттон,[180] когда сообщил убитой горем семье, что их дорогой муженек, папа и дедушка скоро отправится к праотцам. Я спросил у него, что именно он им сказал, слово в слово, и я навсегда запомнил его ответ:
