Ирина Маленко - Совьетика
И как в сказке, мне нужно было найти и отрубить Змею Горынычу буржуазных манипуляций его огненный палец, после чего отрубить ему головы уже не представляло бы собой никакого труда. А сделать это можно было одним- единственным способом: Ойшин должен был увидеть социализм своими глазами. Ведь не зря гласит народная мудрость, что лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать.
Но до Кореи было еще далеко. Я не выверяла по карте наш маршут, но другие соц. страны определенно не лежали на нашем пути, да мы и не собирались с ходить на берег. Нам в тот момент было не до красот иноземных земель… Знаю только, что к причалам сухогруз подходил редко, предпочитая подолгу стоять на рейде.
И тогда я взяла Ойшина с собой – на вечер, устроенный корейскими моряками на корабле в честь дня рождения одного из них. Не может быть, чтобы он не почувствовал красоту их человеческих отношений и приобщенности всех без исключения этих людей к культуре – настоящей культуре, не жвачной! Хотя… Вот Киран же так и не смог этого понять…
Ойшин заметно нервничал, когда мы оказались в этой веселой, шумной компании. Но по мере того, как вечер продолжался, я видела, как меняется его выразительное лицо. Как нервозность сменяется интересом, потом удивлением, а вскоре – и восхищением.
– Я не ожидал, что они вообще могут быть веселыми, – говорил он мне потом с удивлением. – Я думал, что они как роботы, выполняющие приказы, понимаешь?
Я только засмеялась ему в ответ. То ли еще будет, ой-ой-ой!
Моряки пели, танцевали, декламировали поэмы на родном языке (естественно, не заглядывая в книжку!), устраивали спортивные эстафеты…. Делали они все это непринужденно, естественно, совершенно очевидно, что не из-под палки, а с большим удовольствием. Практически каждый из них умел играть на каком-нибудь музыкальном инструменте. Капитан и старпом принимали участие во всем этом наравне с рядовыми матросами, и между ними не чувствовалось никакой непреодолимой социальной дистанции – только уважение к старшим товарищам со стороны младших по рангу и возрасту и доброе, отеческое отношение старших к младшим.
Ойшин не понимал языка, как и я, но он почувствовал, что то, что он видит здесь, что разворачивается на его глазах – это совершенно для него новые, незнакомые ему, удивительные человеческие отношения и совершенно другое отношение к жизни, чем там, где родился и вырос он сам. Будучи тем, кем он был, Ойшин умел, конечно, ценить товарищество, но здесь оно было совершенно нового качества. Сконцентрированное по сравнению с капиталистической разбавленностью из серии «дружба дружбой, а табачок врозь». Здесь ничего не было врозь. И это было для этих людей естественным как воздух.
Когда мы возвращались к себе, и я была так счастлива тем, что Ойшин, кажется, все это понял и оценил, сам Ойшин был глубоко взволнован. А потом уже у двери своей каюты неожиданно бросил мне:
– Теперь я понимаю, почему ты его полюбила… Почему я только не кореец!
И он вдруг рывком выдернул из кармана какую-то бумажку.
– Женя, я негодяй. Теперь ты меня возненавидишь. Сирше отдала мне это еще сто лет назад, а я решил тебе не отдавать…
Ойшин сунул бумажку мне в руки. Это было письмо от Ри Рана.
… Не могу сказать, что я после этого его возненавидела. Да, мне стало очень больно. Но к Ойшину я испытывала после этого только жалость. С учетом всего того,что я знала теперь о его нелегкой судьбе.
Прежде чем открыть конверт (Ойшин, естественно, не читал письмо: оно было на русском языке, но он угадал по почерку, что написано оно было мужчиной), я как следует выревелась – так, чтобы никто не видел. А когда открыла его, то оказалось, что чернила размокли и расползлись: оставалось только подозревать, что Ойшин держал письмо в своем кармане все эти месяцы, включая наше с ним ныряние в Карибское море с вертолета. Единственным, что мне удалось прочитать, были две первые строчки:
«Женя, моя кровиночка! Снег и шторма скоро уступят место новой весне и лету, которые вернут все к жизни…»
Если бы это действительно было так!!
Внизу я сумела разобрать: «Горячий привет тебе из Пхеньяна.. Такой горячий, что боюсь тебя даже обжечь..»
После этого я проплакала уже всю ночь.
****
Чем ближе мы подходили к Корее, тем больше Ойшин нервничал. Он совершенно перестал спать. Мы с Алиной хором успокаивали его, а я ни словом не заикнулась о том, что было у меня на душе с тех пор, как он признался мне в похищении того письма. Но Ойшин упорно бродил часами ночью по палубе, пока Алина не выписала ему снотворного.
А потом, в один прекрасный погожий день, когда я уже думала, что все образуется, произошла беда. Ночью Ойшин вломился в медчасть (двери здесь запирать на замок не привыкли: не было нужды, это вам не Европа) и почти опустошил корабельную аптечку… Рано утром его нашел лежащим в дальнем углу палубы корейский матрос и поднял тревогу.
Ойшину очень повезло. Повезло, что корейцы регулярно обходят весь свой корабль.Если бы он пролежал так еще хотя бы час, то его сегодня не было бы с нами. Алина вернула его буквально с того света.
После этого я уже не отходила от него весь остаток нашего плавания, ни днем, ни ночью. Дни и ночи слились в одну сплошную, непрерывную вахту. Иногда Алина буквально силком заставляла меня уйти к себе и поспать. Ухаживать за Лизой было, если честно, легче, чем за Ойшином. Но я не собиралась сдаваться. Он еще не знает, что такое русские женщины! И не таких поднимали на ноги.
Корейские моряки сочувствовали мне. Уж не знаю, что они о нас знали, но то один, то другой регулярно приносили мне что-нибудь вкусное, а говорящий по-русски старпом Пак Ин Мо даже раздобыл для меня где-то «Как закалялась сталь». На русском языке!
Через две недели Алина сообщила нам, что до Кореи осталось три дня пути….
****
Стояло начало апреля.
Свежим весенним вечером наш корабль вошел в порт Вонсан.
Моряки веселой гурьбой спускались в шлюпки, спеша на берег: мы опять остановились на рейде. Каждый из них попрощался со мной лично. Но сама я не спешила к выходу: Алина велела мне ждать, когда в порт за Ойшином приедет «скорая». Он был еще очень слаб, хотя и порывался вставать. Незадолго до прибытия в Вонсан Алина дала ему снотворного, и теперь Ойшин спал как ребенок.
А меня вызвал к себе старпом – тот самый , что тоже говорил по-русски. Товарищ Пак. Сказал, что у него есть для меня новости, не уточняя, хорошие или плохие.
Я вошла в кают-компанию, не зная, чего от него ожидать.
– А, товарищ Калашникова! – приветствовал он меня на хорошем русском языке, – С возвращением Вас и с победой! Вы теперь на особом счету. Ваш нареченный ждет Вас, бедолага, все глаза проглядел….
Ну кто только учит их всем этим вещам на русском языке?!
– Он здесь, он в порту. Приехал специально, чтобы с Вами попрощаться.
– Попрощаться?
Значит, Ри Ран уже все знает? Хорошо же работает их разведка!
Я так устала, что не могла даже удивиться. Что же, может, это и к лучшему. Не придется ему ничего объяснять….
– Да, на несколько месяцев. Служебная командировка. Просто чудо, что Вы успели его застать. Командование разрешило ему сюда приехать. На свадьбу-то пригласите?
– А что, она уже назначена?- перепугалась я. Ведь Ри Ран еще не знает о моем позорном поведении! – И разрешение уже есть?
– Есть, есть, не сомневайтесь! А назначать дату – это уж ваше с ним дело.
Я почувствовала, что вот-вот упаду .
– Эх, какой мужик товарищ Сон! Орел,- мне показалось, что в голосе товарища Пака звучит легкая зависть. Наверняка показалось. Корейцы никому не завидуют. Да и чему тут завидовать – корейским женщинам я и в подметки не гожусь! Во всех отношениях.
Мне было стыдно – так стыдно, что хоть бросайся за борт.
Не успела я даже переварить все услышанное в мыслях и продумать, как мне теперь говорить с Ри Раном, когда он не вошел – буквально влетел в кают-компанию будто на крыльях.
Ри Ран совсем не изменился за прошедшие два года, только немного похудел. Антрацитные глаза его сверкали. Чеканный профиль… Он очень напоминал корейца с плаката – того, что бьет стволом своего ружья длинноносого американского солдата с ракетами в руках. Может быть, этот плакат рисовали с него? Военная форма была ему ужасно к лицу.
Мое сердце забилось при виде него. Радостно забилось, как раньше.
Только вот какими глазами мне теперь смотреть на него?…
– Женя, тонь-му , как здорово, что ты наконец здесь! И как жаль, что мне надо уезжать… Но я вернусь -- как только закончу свою миссию, и тогда…
– Ри Ран… Ты знаешь, что мой товарищ серьезно болен, и что я решила привезти его с собой в Корею…
– Знаю. Молодец! Правильно решила. За это тебя и люблю. Товарища бросать в беде – последнее дело! Тем более такого. Лечи его, выхаживай сколько потребуется. Врачи у нас хорошие. Мертвого на ноги поставят, если он нужен революции. А такие, как твой товарищ, ей нужны. И наш товарищ Ким Ир Сен всегда говорил: «Цветок революции не должен вянуть».
